Волей судьбы мне пришлось многократно общаться с ним, и первая моя встреча с ним была в конце сентября 1950 года. Будучи первым секретарем Сергокалинского РК ВЛКСМ, я был вызван в Обком КПСС на утверждение в этой должности. Для меня было большой неожиданностью и радостью, что именно он пригласил меня к себе на собеседование до заседания бюро Обкома КПСС. Ознакомившись по личному делу с моей жизнью и деятельностью, А.Д. Даниялов спросил: «Вы дошли до 4-го курса ДГПИ, и почему бы вам не окончить этот курс очно и пополнить свое образование, оно будет нужно в жизни, вы еще совсем молодой человек». Мне было тогда
20 лет. Я ему сказал, что РК КПСС не отпускает меня. Он в ответ заявил: «Идите в Пединститут, и если они вас примут, то я дам указание Сергокалинскому РК КПСС освободить вас». Директором Пединститута был тогда Сайгидов Магомед (Салтинский). Он дал согласие и тут же наложил резолюцию принять меня на 4-й курс. Я вернулся в Обком и доложил секретарю в приемной Даниялова об этом.
У меня была мечта серьезно заняться наукой и по окончании Пединститута получить рекомендацию в аспирантуру. К сожалению, вопреки моему желанию Обком ВЛКСМ настоял на избрании меня освобожденным секретарем комитета комсомола Пединститута сразу, как только я стал студентом. Имея такую сложную нагрузку, я учился отлично, получал повышенную стипендию наряду с зарплатой освобожденного секретаря. Конечно, мне приходилось напрягаться. Так
А.Д. Даниялов содействовал созданию возможностей для продолжения моей учебы. Это имело в моей жизни немаловажное значение.
В начальный период моей работы в Пединституте в нем проводилась проверка Обкома КПСС. Нас (директор, секретарь парткома и секретарь комитета комсомола) ознакомили с проектом решения бюро и пригласили на заседание. Заседание было бурное. Резко против
Б.О. Кашкаева (завотделом Обкома, председатель комиссии Обкома, проверявший институт) выступал председатель Совета Министров Дагестана С.М. Айдинбеков. Он ссылался на то, что директором института назначили человека, который не работал ни в школе, ни в вузе и до последнего дня никто не интересовался его работой. Я пытался анализировать все, что было на заседании, и убедился в том, что А.Д. Даниялов был гибким и умным человеком, обладающим большим дипломатическим талантом. Он понял, что вопрос не подготовлен, что нет достаточного основания для снятия директора и надо изменить направленность обсуждения. Он поддержал Салама Айдинбекова в критике
Б.О. Кашкаева и внес неожиданное предложение: объявить выговоры и Кашкаеву, и директору Пединститута. Так он нашел умный выход из ситуации.
В 1952 году Обком КПСС направил меня в числе пяти выпускников Пединститута на годичные курсы подготовки преподавателей общественных наук при МГУ. Все пошли на отделение истории КПСС, я же выбрал философское отделение. (Я любил эту науку, и всюду, где бы я ни работал, меня называли философом). Но мандатная комиссия не согласилась принять меня из-за того, что я не имел высшего философского образования и только благодаря помощи заведующего кафедрой философии естественных факультетов и члена парткома МГУ нашего земляка Х.М. Фаталиева меня все-таки приняли. По окончании этих курсов нас послали в распоряжение Дагобкома КПСС. Меня определили инструктором отдела науки и вузов и на полставки старшим преподавателем философии областной партийной школы. Руководству Обкома КПСС понравилась справка, которую я представил после проверки жалоб на одного из первых секретарей РК КПСС, и после этого меня не раз посылали на проверку жалоб на руководящих работников, хотя работал я в отделе науки Обкома КПСС и в Пединституте.
Более интересными и поучительными были реакция и действия Даниялова на жалобы родителей по непоступлению их детей в вузы. По мере возможности он сам принимал родителей с такими жалобами. В остальное время инструкторы отделов должны были их выслушать и сообщать о серьезных нарушениях секретарю Обкома КПСС по идеологии или лично Даниялову. Однажды к нему в приемную зашла большая группа родителей, и, выслушав их, он, пригласив меня к себе, сказал: «Подключите людей из отделов и обкома комсомола и тщательно проверьте прием в Сельхозинститут. Там же на месте заставьте директора устранить нарушения». Директор института всячески старался не допустить нас к проверке документов по приему, когда же мы выяснили, кто зачислен в нарушение инструкции, мы настаивали исключить таковых и зачислить на их места абитуриентов с проходными баллами. Директор вышел из себя и стал кричать на меня: «Вы окажетесь на улице, если будете настаивать на этом». Его попытки добиться от
А.Д. Даниялова иной установки не увенчались успехом. Директор вынужден был написать новый приказ, но поступил нечестно. В приказе было сказано, что комиссия под руководством М. Абдуллаева вынудила его изменить прежний приказ и на место того-то принять того-то. Когда я доложил А.Д. Даниялову об итогах нашей проверки, он сказал: «Спасибо, что проявили принципиальность, я не случайно поручил вам возглавить эту комиссию. А его угрозам не придавайте значения». У
А.Д. Даниялова был огромный авторитет, и все знали, что он не бросает слов на ветер. Выяснилось, что в числе исключенных из института были и дети крупных республиканских деятелей, и вскоре они мне дали знать о своей обиде.
Следующая моя встреча с А.Д. Данияловым была в период приезда в Махачкалу
Х.М. Фаталиева по случаю преобразования Дагпединститута в университет. Он был в свое время директором Пединститута, завотделом и вторым секретарем Дагобкома КПСС, поэтому его приглашение и участие в торжествах по случаю преобразования Пединститута было закономерным. Халил Магомедович, в коридоре Дагестанского обкома КПСС увидев меня, громко сказал: «Что, хотите быть хакимом? Ваше место в науке, слышите». Я подошел к нему, поздоровался и объяснил, что работаю здесь со времени завершения учебы в МГУ и что хочу перейти в вуз, но меня не отпускают. Он сказал, что поговорит об этом с Данияловым. Дело в том, что Х.М. Фаталиев хорошо знал меня и не только помог мне в приеме на философское отделение МГУ, но и знал, что учился я отлично и пользовался особым уважением у преподавателей. Фаталиев в МГУ прочитал нам спецкурс по философским вопросам естествознания, и я был у него в числе самых лучших слушателей. Мое фото висело на Доске почета курсов, и он не раз подчеркивал свою удовлетворенность этим фактом. Очень и очень жаль, что на обратном пути из Махачкалы в Москву в результате крушения самолета погиб этот высокообразованный и популярный в научных кругах ученый, имевший реальные возможности на новые более весомые успехи в науке.
Через некоторое время
А.Д. Даниялов пригласил меня и спросил: «Что, хотите уйти из Обкома?» Я ответил, что хочу. Он буквально заявил: «В вузе у вас не будет такой перспективы, как здесь. Мы со временем передвинем вас на отдел, не уходите». Я сказал ему, что хочу заниматься наукой. «Но, работая здесь, вы стали кандидатом наук, – заявил он». Я был тогда единственным кандидатом наук в Обкоме КПСС. Но он учел мое большое желание заниматься наукой и в конце беседы предложил написать заявление и передать его в общий отдел. Затем по конкурсу я перешел на должность
и.о. доцента кафедры философии ДГУ, и с тех пор вся моя деятельность проходила в научной и педагогической сферах.
В 60-х годах у меня была конфронтация с Обкомом КПСС, от которой не мог оставаться в стороне и Даниялов. Меня пригласили в Обком КПСС и от имени Даниялова попросили временно передать одну комнату моей квартиры работнику Обкома КПСС. Я дал согласие. Прошло пять лет, и после того как этот работник уехал в район, мы решили не пускать новых квартирантов в свою квартиру. Но хозяйственная служба Обкома обратилась в ДГУ, где я работал, а затем и в прокуратуру. Вопрос осложнился. Как показали последующие события, Даниялов оказался высокогуманным и незлопамятным человеком: он даже не счел нужным обсуждать мой вопрос на парткоме и дал указание оставить эту комнату мне.
После этого у меня были две встречи с ним, и оба раза он отнесся ко мне с большим уважением. Убедительным подтверждением этого стало и его отношение ко мне в противовес мнению научной общественности по поводу моей докторской диссертации, пересматривающей некоторые подходы и оценки мусульманского и в том числе дагестанского досоветского культурного наследия. Он одним из первых прислал мне телеграмму с поздравлением и, узнав о том, что я отказался от гонорара за книгу «Мыслители Дагестана XIX и начала XX вв.» (1963 год), предложил директору Дагучпедгиза Р. Сулейманову заплатить мне самый высокий гонорар, заявив, что в свое время он не осознал, что М.А. Абдуллаев в этой книге совершил научный и гражданский подвиг. Выяснилось, что директор Дагучпедгиза сообщил ему, что моя книга была издана 1,5 года назад, и в нынешнем финансово-издательском плане нет таких возможностей. Тогда Даниялов спросил его, сколько нужно денег, чтобы заплатить мне гонорар, тот называет ему самую завышенную сумму –
20 тысяч рублей. Через несколько дней из Минфина РД в Дагучпедгиз перевели 100 тыс. рублей. Узнав о том, что я опять отказался от гонорара, А. Даниялов через своего секретаря связался со мной и попросил забрать гонорар, говоря, что эти деньги законно принадлежат мне. На этот раз он сказал, поскольку тогда вся научная общественность республики выступила с критикой моей книги и представила заключение об идейной ошибочности и вредности ее, он ничем не мог помочь мне.
Через какое-то время ко мне домой пришел мой близкий знакомый профессор-востоковед Нури Османов с предложением от
А.Д. Даниялова дать согласие на занятие мною должности ректора ДГУ. Бывший ректор Алиев А.Г. умер, и в тот период эта должность была вакантной. Дело в том, что Османов, его мать и вся их семья близко общалась с семьей А. Даниялова. Я сказал ему, что хочу заниматься наукой, а у ректора для этого мало времени. Затем А.Д. Даниялов пригласил меня к себе и вновь предложил это место. Но я продолжал стоять на своем. Он несколько смутился и сказал, что не случайно говорят, что я упрямый человек. Материально ректорская должность не имела особого преимущества, он получал на 50 руб. больше профессора, заведующего кафедрой. А я никогда не был почитателем должностей, уважал талант, реальные заслуги личности и никогда не уважал карьеристов, подхалимов и различных пресмыкателей.
В моей жизни было еще одно событие, в которое оказался вовлеченным А.Д. Даниялов, будучи уже Председателем Президиума Верховного Совета ДАССР. Завотделом пропаганды и агитации Обкома КПСС всегда старался отличиться в оценке публикаций и телевизионных передач, присваивал себе монопольное право на их истолкование с позиции марксизма. Из-за его «бдительности» пострадало немало дагестанцев. На этот раз он собрал много идеологически «ошибочных и вредных» работ ученых Дагестана и исторических фактов и, обрабатывая «самовлюбленного промышленника», далекого от социально-гуманитарных наук, второго секретаря Обкома – «комиссара Москвы» П.В. Короткова, минуя первого секретаря Умаханова М.-С.И., готовил изъятие публикаций ученых и деятелей культуры. Поднятые им вопросы касались публикаций о Шамиле, Али Каяеве и др. Он собрал отзывы от тех, кто подвергся критике в нашей работе об Али Каяеве
(А. Баймурзаев, А. Гаджиев) и на публикацию о Шамиле, обещав за это издать их статьи и работы. Мы отвергли отзывы на нашу книгу как научно несостоятельные. Затем, обманув нас словами, что к нам после нашего ответа нет никаких претензий, он подготовил проект решения бюро об изъятии книги и всех материалов, связанных с Шамилем, как идейно вредных и несовместимых с советской идеологией. Узнав от секретаря Обкома КПСС М.А. Джабраилова о том, что он нам сказал неправду и есть такой проект, я решил попытаться убедить «комиссара Москвы» Короткова в необъективности проекта. С такими намерениями я шел к Короткову, но в коридоре Обкома КПСС встретил М.-С.И. Умаханова. Я объяснил, для чего пришел в Обком. Он сказал: «Пойдем ко мне, я приглашу П.В. Короткова». Пригласив его,
М.-С. Умаханов стал объяснять, что Абдуллаев работает много лет над изучением культурно-философского наследия народов Дагестана, и показал ему мою новую книгу, изданную в Академиздате по этой проблематике «Из истории философской и общественно-политической мысли народов Дагестана в XIX в.» (Москва, изд-во «Наука», 1968 год).
Коротков нагло заявил, что академия наук не авторитет для него. Тогда я не выдержал и сказал: «Вы «промышленник» и никогда этими вопросами не занимались, а я более 20 лет своей жизни посвятил изучению философских проблем. Почему вы считаете, что знаете лучше нас проблемы философии и гуманитарных наук Дагестана. Если вы такой знаток философии, скажите, что такое деизм, ведь Каяев был деистом». Он ошарашил нас своим ответом: «Деизм-меизм, я не знаю, но знаю, что полезно и что вредно советской власти. А ваша работа будет изъята. Одна ваша националистическая книга «Мыслители Дагестана» прошла, вторая о Каяеве не пройдет». «Что Вы, Павел Васильевич, Каяев лакец, а Абдуллаев даргинец», – сказал М.-С.И. Умаханов. Еще более ошарашивающим был его новый ответ: «Вы все дагестанцы одни». (То есть националисты). Сказав эти слова, он встал и вышел из кабинета. Умаханов чувствовал себя очень неловко и, чтобы как-то сгладить сказанное «московским комиссаром», заявил: «Посмотрим, Магомед, может быть, нам удастся решить этот вопрос». Но Умаханову не удалось повлиять на зарвавшегося комиссара, и было принято решение об изъятии нашей книги и материалов о Шамиле.
Тогда Даниялов был Председателем Президиума Верховного Совета ДАССР и членом бюро Обкома КПСС. Коротков попытался на заседании бюро связать возможность появления таких работ и материалов с тем, что при Даниялове не было принципиальной борьбы против проявления чуждых советской власти материалов. В своем объяснении, представленном в Обком КПСС, мы сослались на то, что А. Каяев был на стороне революции и советской власти, помогал своими знаниями ислама и шариата социалистам и большевикам, руководителям революционной борьбы в Дагестане Дж. Коркмасову и А. Тахо-Годи. Приложили и их высказывания. К Умаханову ходили полковник Пашаев, с которым он служил в Советской армии, некоторые ученые, знавшие деятельность и творчество Каяева, и он всячески пытался помочь, но, видимо, «комиссар Москвы» не считался с ним. А.Д. Даниялов сообщил нам, что Умаханов был согласен с ним и решение заседания бюро считал до конца не продуманным. Даниялов был возмущен тем, что его не хотели даже выслушать, когда он до заседания бюро попытался объяснить нежелательность обсуждения этого вопроса.
Последний раз я встретился с Абдурахманом Данияловым в Институте востоковедения АН СССР. На научной конференции в этом институте я выступал с докладом. Он сидел в зале и после доклада подошел ко мне, обнял, выразив тем самым свое удовлетворение. К концу конференции он опять подошел ко мне и предложил прийти вечером к нему в гости. Я с удовольствием принял приглашение. Мы сидели до 10 часов вечера, и я получил от него много полезной информации. Не успел я задать вопрос, который был на языке у многих знавших его дагестанцев, как он сам стал отвечать на него. «Многие дагестанцы выражают недоумение тем, что я, получающий большую пенсию, на старости лет выехал в Москву и живу один. Они не были в моей шкуре. Люди, которые считали для себя большой радостью встретиться со мной, после освобождения меня с должности при встрече переходили на другую сторону улицы или делали вид, что меня не замечают. Подлее всего поступали двое, для которых я невероятно много сделал. С того дня как меня освободили с поста первого секретаря, они полностью перестали общаться со мной. Одного из них я увидел с букетом цветов в Махачкалинском аэропорту. Оказывается, этим же рейсом должен был прилететь из Москвы Умаханов, но по какой-то причине он не вылетел. Увидев меня, убежал с такой быстротой, что рассыпал цветы, и на недоуменный крик пассажиров он даже не откликнулся. А я в свое время с большим трудом восстановил его в должности после приказа союзного министерства РСФСР о его снятии». В заключение он заявил, что, когда выходил на улицу в Махачкале, испытывал большие психологические травмы. Поэтому и выехал в Москву. Он стал доктором исторических наук, опубликовал десятки научных материалов, в том числе две монографии.
Выслушав его, я еще раз убедился в том, что многие мои земляки-чиновники теряют человеческое достоинство во имя должностей и личного благополучия. Не будет ошибкой сказать, что сегодня у простого рядового дагестанца больше благородства, чем у многих различного уровня чиновников.
Осмысливая все мои встречи с А.Д. Данияловым, я могу с твердым убеждением сказать, что после 30-х годов прошлого века не было более теоретически и практически подготовленного руководителя Дагестана. И он очень много сделал для развития экономики и культуры Дагестана. Но идеальных людей не было и не может быть, и определенные не вполне обоснованные решения и поступки могут быть и у самых достойных людей. Могли быть и, разумеется, были такие проявления и у Абдурахмана Даниялова.
