Раньше не верила в исторические символы и совпадения. Но чем больше узнавала о поступках, достойных преклонения, тем больше убеждалась, что в нашей жизни многое взаимосвязано, несмотря на то, что у каждого человека своя судьба и свой путь. Вот смотри: Любовь Васильевна привезла сына домой 20 ноября – в день памяти мучеников Мелитинских. Они были воинами-христианами римской армии, и за отказ отречься от веры им отсекли головы. Но и это еще не все: один из тех тридцати трех воинов носил имя Евгений…
НЕСДАВШИЕСЯ
После отбоя пересказал ребятам услышанное от Илонки.
– В голове не укладывается, что этот парень сделал, – пробормотал наш композитор. – Я, скорее, не верю в Бога, чем верю, но перед Евгением встал бы на колени.
– Ты хоть крещеный? – спросил Вася Рыжий.
– Вроде бы да, – замялся Стас. – Даже крестик есть, дома где–то лежит. Но я больше в человека верю, чем в Бога. Тот высоко и далеко, а человек – вот он, рядом, как ты, например. Могу словом перекинуться, рукой пощупать – настоящий или нет?
– Я тебе пощупаю, три дня будешь щупалки искать, – окрысился Рыжий.
– Не об этом речь, православные, – вмешался Волчок, – верить или не верить – глубоко внутреннее дело каждого. Здесь, как понимаю, вопрос о личности. Сильный ты своим внутренним содержанием или слабый. А если сильный, то до какой степени. Радионов в этом плане – абсолют. И то, как он себя повел, без сомнения, подвиг.
– Миш, Ису Гареева тоже в православные записал? – неназойливо поинтересовался Стас.– Извини, Иса, сразу не сообразил, – сказал Мишка.
– Ничего, я не обижаюсь, – что Иса объясняется в полголоса, мы уже привыкли. Зато всегда в устоявшейся тишине. – Мой отец меня учил:
– Иса, у нас есть Аллах, у христиан – это Бог, у индусов – Будда.
Всевышний – един, просто для разных народов и культур у него свой образ. Но означает ли это, что он для всех разный? Что одним говорит одно, другим – другое, третьим – третье? Я, конечно, многого не знаю, но могу тебе сказать, что это не так. Потому что понятия доброты и справедливости, человеколюбия и терпения, стойкости духа и неприятия насилия – одинаковы для всех религий.
– Иса, – подал голос со своего «отшиба» Женька Яковлев, – как здорово у тебя получается: любой вопрос – мне отец говорил, мне отец объяснил. Ему больше заняться нечем? Или он только и делает, что тебя воспитывает?
– Почему нечем? Конечно, есть. Он рано уходит на работу, поздно вечером приходит. Но время для меня у него есть всегда. Сестру мама воспитывает, потому что они женщины, меня – отец, у нас так принято.
– Зато у Яковлева Интернет – и мама, и папа, а комп – вместо воспитателя, – съехидничал Стас.
Мы услышали шорох быстрых шагов и емкий удар по кумполу.
– Ты, дубина! – заорал наш композитор. – Совсем матрица съехала?!
– Когда Волков врубил свет, увидели, как Стас и Женька мутузят друг друга, свалившись на пол между кроватями. Еле-еле их разняли. Яковлев, тяжело дыша, зло уставился на Капустина, который в тот момент говорил:
– Начали с подвига и веры, закончили дракой. Видишь, Евгений, как, оказывается, просто нас стравить. Понимаешь, к чему клоню?
– А ты папочке расскажи, – совсем уж по-малолетнему и невпопад взбеленился Женька. – Он ведь у нас хороший, поймет, по головке погладит, книжку на ночь почитает.
– Я случайно Женькину анкету увидел, когда начальника в «санзоне» дожидался, услышал за спиной шепот Синицына. – Отца у него нет, мать третий год в больнице. Живет с бабушкой и дедом.
– Если я скажу, что моего отца, когда ему было шесть лет, его биологические и здравствующие родители определили в сиротский приют, чтобы не мешался, и затем восемь лет он провел в детском доме, пока не приняли в суворовское училище, тебе легче станет? – сузив глаза, Виталик вперил в Яковлева не по-детски тяжелый взгляд.
Мишка Волков обхватил приятеля за плечи, несколько раз встряхнул, как бы приводя в чувство:
– Жень, очнись. Это мы. Все нормально. Слышишь меня?
Из Женьки будто выпустили воздух. Он даже стал меньше ростом. Ничего не ответив, сгорбился и пошел к своей койке.
– Я всегда знал, что у малолетних гениев возникают взрослые проблемы, – в дверном проеме возник наш справедливый «Макаренко». – Основываясь на том, что слышал, пока сюда добежал: Яковлеву выговор за несдержанность, тебе, Стас, за провокацию.
– Пошутить уже нельзя? – повысил голос композитор, держась за подозрительно набрякший нос.
– Можно. Но родители при этом – святое. Мог бы и сам догадаться, а не усугублять ситуацию.
После чего Герман Вольфович Рябов пожелал нам по возможности спокойной ночи и вырубил свет.
Понятное дело, что после такой встряски сон как корова языком слизала.
Первым не выдержал Рома Синицын:
– Не понимаю: Родионов же мог притвориться, что согласен на условия бандитов, потом выбрать момент и прорваться к нашим.
Я почему-то был уверен, что ответит ему Виталик Капустин. Так и вышло.
– Однажды прочитал: «Предательство не бывает большим или малым. Оно, как химическая реакция, не имеющая возврата к исходному состоянию»…
Когда впервые ознакомился с материалом о Родионове, мне вначале тоже показалось, что-то он не продумал, чего-то не сделал, что могло бы его спасти. А потом просто поверил ему. И восхитился его стойкостью.
Есть еще одна чудовищная составляющая. Если бы он согласился на то, о чем ты говоришь, Роман, большая вероятность, что боевики для «закрепления результата» поручили бы ему расстрелять одного, а то и всех трех солдат, захваченных одновременно с ним. Но я точно знаю, что он никогда не сделал бы этого, даже если бы с него живьем снимали кожу.
По моему разумению, Евгений Родионов из породы людей, которые «ни шагу назад»; на генетическом уровне не умеющих не то что бы предать, а даже подумать об этом, и всегда знающих, на что и зачем идут. Кто-то делает это во имя Веры, кто-то во имя Родины, кто-то, думая о долге, о друзьях, о доме. Иса об этом уже говорил. Но если разобраться, то мы видим звенья одной цепи. Папа называет ее «цепью бытия по совести»: звено к звену, скрепленное друг с другом, и все вместе – как одно целое.
Сослуживец отца однажды сказал, что против террористов они воевали сердцем. И что подвиг в их понимании – всего лишь эпизод, иногда, если судьба выбросит черную метку, «закрывающий» линию жизни, в остальных случаях продолжающий. Но при этом не становящийся для них чем-то особенным, своего рода восклицательным знаком.
Так считают люди, смотревшие в лицо смерти. Не книжной или киношной, а настоящей. Что идет самая настоящая война, вы, надеюсь, догадываетесь, да?
Причем, во всем мире. И не важно, как ее назвать – объявленной или нет, с выстрелами или без выстрелов, когда переговорный процесс с террористами, затеянный ради одного, чтобы спасти жизни ни в чем не повинных взрослых и детей, как порох готов взорваться в любую секунду; или масштабный бой против незаконных бандформирований с применением танков и тяжелого вооружения, когда защищается целостность России как единого государства; или освобождение заложников с кучей непредсказуемых ситуаций, когда офицеры и солдаты подставляют себя под пули и осколки гранат, чтобы по-человечески решить поставленную задачу…
– Расскажи, – попросил Синицын, – хотя бы о нескольких. – Сказанное прозвучало несколько не по-русски, но не понять просьбу Романа было невозможно. Думаю, что каждый из нас мысленно поддержал ее.
– Попробую… – Виталик ненадолго задумался. – Полковник из «Альфы», заместитель начальника Управления «А», Герой России Анатолий Николаевич Савельев. До того, как отдал себя в заложники бандиту, захватившему в Москве машину с четой шведов у посольства этого государства и потребовавшему три миллиона долларов и вылет в страну, которую он укажет, прошел Афган, участвовал в освобождении заложников в Буденновске и Первомайском, лично обезвредил преступника, который в международном аэропорту Шереметьево проник на борт Ил-62 и грозился его взорвать. Тем недобрым декабрьским вечером, представившись сотрудником Министерства иностранных дел, Савельев вел переговоры с экстремистом, который был вооружен гранатой и пистолетом. Женщину отпустил передать требования, продолжая удерживать ее мужа, торгового советника посольства Швеции…
Анатолий Николаевич уже и так сделал максимум возможного, уговорив бандита поменять шведа на него. Привязанный к водительскому креслу, с веревочной петлей на шее он продолжил свою работу. Ту самую переговорную работу, по которой «спецы» идут как по лезвию ножа, потому что никто не знает, что в следующее мгновение взбредет в голову противостоящим им особям с явно неуравновешенной психикой.
Приоритетная задача Савельевым чуть раньше была решена полностью: заложники оказались на свободе. Теперь предстояло найти решение следующей: обезвредить преступника. В какой-то момент поняв, что дальнейшие разговоры бессмысленны, полковник попробовал сделать это самостоятельно, в рукопашной, но вдруг почувствовал, что слабеет. Стрессы, годами не проходящее напряжение именно сейчас смертельно ранили его сердце. Увы, так бывает. Отвага и личное мужество не в состоянии остановить процессы, которыми, как сказал один литературный герой, независимо от нашего желания или нежелания болеет далеко не вечное тело. Врач «скорой помощи», допущенный террористом, констатировал тяжелый сердечный приступ. На тот час заложник и бандит были предельно зависимы друг от друга. Последний понимал, что если сердце Савельева остановится, то потеряет единственную свою «страховку». И он потребовал заменить «представителя МИДа» на сотрудника ФСБ и корреспондента…
Террориста в ходе спецоперации убили. Полковник Анатолий Николаевич Савельев в состоянии «клинической смерти» был доставлен в больницу, откуда уже не вышел…
* * *
Он мечтал попасть в гвардию, и его мечта сбылась. Теперь имел право с полным на то основанием и, разумеется, с гордостью сказать: разрешите представиться, гвардии старший лейтенант Игорь Ахпашев, командир танковой роты.
Мальчик-хакас, будущий Герой России, из села под названием Аскиз. Он окончил школу №1 в Абакане. Поступил в Политех. Но через год круто изменил судьбу, хотя, может быть, судьба сама распорядилась, что выбрал воинскую профессию, поступив в Казанское высшее танковое командное училище, которое окончил с отличием.
Прямой, как стрела, путь к исполнению мечты. Безо всяких надуманных заморочек. Если офицер, значит защитник Родины, гарант конституционной целостности государства. И три вещи, которые постоянно с тобой, как рельсы под бронепоездом, – присяга, долг и честь.
… В том бою против дудаевцев, бою кровавом и жестоком, танк Ахпашева первым прорвался к одной из ключевых позиций боевиков. Смерч заградительного огня могла выдержать лишь бронированная «коробка», и только она была в состоянии расчистить коридоры для продвижения мотострелков и десантников. Танк успел уничтожить с десяток огневых точек противника, когда попал под перекрестье всего оружия, что находилось в руках боевиков. Выстрел из гранатомета обездвижил машину. Занялись огнем наружные баки с солярой, поползли к небу черные, жирные клубы дыма.
Продолжение в следующих номерах.
