— Наша семья жила на углу 26 и Ермошкина, в общем дворе, квартиру мы там снимали у маминой тети. Ее из-за светлой кожи Акбажу звали, это значит «Белая тетя». Двор наш был знаменитый, и люди там жили, известные на весь город. К примеру, Нигматулла, прекрасный сапожник, правительству на заказ сапоги шил и деревянными гвоздями подметки прибивал. Весь седой был, и усы седые. Отдельной мастерской у него не было, работал там же, где и жил. Сидит в прихожей, лампочка над столом свисает, а он, сгорбившись, стучит себе молоточком. Рядом собака его лежит — овчарка Тобик. У Нигматуллы характер был такой, сейчас бы сказали, раздражительный. Однажды, помню, срочный заказ у него, и тут лампочка потухла. Ну, он закурил папиросу, вышел во двор, где мы играли — лампочка опять загорелась. Он к верстаку — она вновь потухла! Он как заругался, ударил по лампочке, бросил фартук на верстак и ушел куда-то в город. Вернулся поздно ночью.
Еще в нашем дворе жили русские бабушка с дедушкой. Мы даже имен их не знали, а так и звали «дедушка» и «бабушка». Дед, как рассказывали, в молодости звонарем был в той церкви, что на площади стояла. Бородатый, здоровый такой! По утрам выходил во двор, и мы все сбегались, потому что знали, что сейчас будет представление. А он подходил к акации, обхватывал ствол руками и делал «крокодильчика», то есть держал тело на весу, почти параллельно земле. Я такого больше никогда не видел.
В 40-м году мы переехали на Осоавиахима, 1 (сейчас это улица Эффенди Капиева). Это тоже частный сектор, и двор был очень дружный. Помню даже фамилии соседей: Дибировы, Коровянские, а еще там жила Мария Францевна Гаджиева. Муж ее был аварец, инженер, строил мосты, к тому времени его посадили как антисоветчика. Мария Францевна нас спасла, можно сказать, но об этом позже. А пока я расскажу, как мы о войне узнали.
Мой брат Шарапутдин пришел из ремесленного училища и говорит: «Пойдем-ка на виноградник» (виноградник был разбит там, где сейчас Первый рынок) — ну, мы и пошли. Брат, его друг и я. Идем, а они с другом все о политике говорят. Это тогда самая больная тема была, никто не знал, как оно повернется. И хоть еще недавно на заборе вокруг строящейся гостиницы «Дагестан» среди объявлений и афиш висели плакаты с изображением Сталина и Гитлера в знак вечной дружбы СССР и Германии, но все равно пахло порохом. Стояла в воздухе какая-то напряженность. Так вот, дошли мы до улицы Леваневского, а там в домах все окна открыты и оттуда — «ВОЙНА!».
Наш самый старший брат еще в 40-м ушел в армию пограничником, а теперь решил идти и Шарапутдин. Добровольцем его не взяли, всего 16 с половиной ему было, так он поступил в Сухумское кавалерийское училище и уехал. А мы с мамой остались в городе.
Помню, летом 42-го мы с ребятами носились по двору и вдруг увидели, как над городом летит самолет. Фашистский, то есть немецкий. Летел он низко, от Первой Махачкалы в сторону порта. А на крыше портовского здания стояла женщина-пулеметчик, но она не стреляла, видимо, решили, что если самолет подбить, то он упадет на город и урона больше будет. Потом этот самолет окружили «ястребки» и повели в сторону Каспийска. Что было дальше, я не знаю, но ходили слухи, что его посадили, и летчика непременно привезут в Махачкалу и будут судить. А через месяц та самая соседка Мария Францевна разбудила нас среди ночи криком: «Тревога! Воздушная тревога!». Мы все кинулись в подвал, где было оборудовано бомбоубежище — и вовремя. Прямо к нам во двор упала бомба! Когда мы выбрались, то увидели, что в нашем доме пробило крышу, и один осколок вонзился в диван, на котором мы только что спали. А так из соседей пострадала только сама Мария Францевна: осколок угодил ей в крестец.
Трудная судьба у нее была. Муж ее не вернулся, а сама она всю жизнь проработала главбухом в здравоохранении. Денег не хватало, единственный сын Эрик учился в Москве, и она, старенькая уже, с палочкой, искалеченная осколком, подрабатывала, обучая детей игре на пианино. А потом сын вернулся, вот, казалось, радость какая. Но он не стал поддержкой. Быстро спился и пьяным устраивал матери скандалы, отнимал у нее заработанные уроками деньги.
Но это все уже было позже. А я вам расскажу, как старшего брата в последний раз видел. Мы все спали, я — на столе (зима, холодно, а места мало), а мама с братом и сестренкой на диване. И вдруг часа в три ночи стук в дверь — «Кто там?» — оказалось, брат. Эшелоны шли из Баку на фронт, и он заскочил попрощаться. Обнял нас всех и убежал. Больше мы его не видели, не вернулся он с войны.
Шарапутдину повезло больше. В 43-м году он, раненый на Малой земле, был отправлен в госпиталь. Состав шел через Махачкалу, он видел, как за окном мелькают знакомые здания, и знал: поезд тут не остановится, пойдет прямо в Баку. Тогда он попросил, чтобы те из раненых, кто может ходить, сорвали стоп-кран и выгрузили его носилки прямо на перрон. «Меня подберут», — сказал. Так и получилось. Пока поезд стоял, пока все бегали, разбирались, что случилось, его на носилках спустили на перрон, а оттуда уже доставили в гостиницу «Дагестан», где располагался госпиталь. На следующий день сообщили нам, и мама сразу бросилась к нему.
Потом с этим его ранением была отдельная история. Через много лет он написал письмо в Москву в институт нейрохирургии с просьбой его прооперировать, поскольку он не хочет «умереть и унести вражескую пулю с собой на тот свет». Ему ответили, копия письма до сих пор у меня сохранилась: «Удаление пули из правой затылочной области через 12 лет после ранения не избавит Вас от припадков и головных болей, так как и то, и другое зависит не от наличия пули, а от тех повреждений, что пуля произвела по раневому ходу и устранить которые невозможно. Ввиду изложенного, не можем рекомендовать Вам оперативное вмешательство». Однако брат настоял на своем. Под расписку, что в случае летального исхода никаких претензий к хирургам не будет, ему проделали операцию. 12 часов его оперировали, представьте себе!
То, что рассказывают о терпимости горожан к пленным — чистая правда. Только раз на моей памяти какой-то выплеск был. Колонну немцев вели по улице Буйнакского, одноногий человек, мирно стоящий на тротуаре, вдруг будто вспомнил что, подскочил и наугад кого-то в этой колонне огрел костылем. А так вообще немцы чувствовали себя в городе если не комфортно, то достаточно вольно. Их, например, пускали гулять в Городской сад, помню, как они ходили по аллее, стуча деревянными подошвами самодельных босоножек. Они же очень много строили здесь. Здание МВД, дома на улице Нахимова, помещения под насосы на Вузовском озере. Там до сих пор можно увидеть строение, трансформаторную будку, кажется, с гербом СССР и датой «5 мая 1945 года».
Когда я детство вспоминаю, кажется, что мы постоянно жевали — грызли макуху, это жмых так назывался, отходы от семечек, и все время рыскали в поисках еды. Помню, как зарабатывали на мамалыгу. Портовским рабочим выделяли табачный паек, и мы оптом скупали у них папиросы «Офицерские», «Эпоха», «Смелые соколы» — с самолетом на пачках, иранские сигареты, а потом бежали на рыночную площадь (церковь еще не разрушили, но она уже не работала, в ней склад был), продавали все это в розницу и покупали себе тарелку мамалыги. Удивительно вкусной нам эта мамалыга казалась, продавали ее русские женщины уже прямо в тарелках, а сверху крестом поливали подливой из абрикосов. Или еще вареники с вишней были. А вокруг толклись инвалиды безногие-безрукие, торговали водкой на розлив. Стаканами продавали «Шалиховский» и «Кубанский» табак. Вот цены, жаль, припомнить не могу. Еще охотников много было: они стреляли птицу там, где я сейчас живу — на территории Узбекгородка, и выходили с ней на рынок. Чего там только не было! Гуси дикие, фазаны, дрофы.
И если уж о еде речь зашла, расскажу о столовой. Она была на углу Ленина и 26, там, где сейчас «Детский мир», рядом с авиаклубом. Мы туда ходили с судками в три яруса. В первый ярус наливали суп кукурузный с парой плавающих в нем зерен, во второй — половник ячменной или пшенной каши, в третий — компот.
Знаете, то, что было вчера, я могу и забыть, а детство, юность прямо перед глазами стоят, все эти люди, они как живые, вчера виденные. Ходят по улицам, которых уже нет, живут в домах, которые снесены, поют давно забытые песни…
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
