Я страшно не люблю большевиков. Но если бы не они, я бы не родился. Все дело в моей бабушке. К 17-му году она была счастливой замужней молодой дамой, жила в Петербурге. Все оборвалось сразу. Она с мужем шла по улице, когда какой-то пьяный с красным бантом на груди выстрелил ему в спину. Что его на это спровоцировало — сказать не могу. То ли манеры — муж бабушки был дворянин, то ли форма — мичман российского флота, только бабушка в одну секунду осталась вдовой, к тому же беременной. Про то, как попала в Махачкалу, она говорила неохотно. Мол, закрутило ее, как сотни тысяч других, пыталась добраться до Баку, чтобы оттуда в Иран, а из Ирана в Бордо, где жила ее семья. Но заболела в пути, потеряла ребенка, и ее в беспамятном состоянии выгрузили на перрон махачкалинского вокзала. Не знаю, как именно они познакомились с моим дедом, но думаю, он не смог устоять. Все-таки бабушка хорошо музицировала, как все барышни ее происхождения, знала несколько языков. Да и красива была. Дед мой был состоятельным человеком. На Буйнакской (Барятинского), там, где сейчас банк, была у него каретная мастерская, а через дорогу — мастерская по производству зеркал. Он, кстати, иранцем был, я тебе рассказывал? Абасали Гусейнов. Так что была моя бабушка Нателлой Фетисовой, стала Нателлой Гусейновой. Только это ее ни от чего не спасло. Скоро революция докатилась и до Дагестана, у деда все отобрали, сам он уехал в Москву и там затерялся. А бабушка осталась здесь, растить дочь, мою маму. Жили они на Ермошкина, 62, там я родился и вырос.
В то время между детьми каких-нибудь больших шишек и нищей безотцовщиной большой разницы не было. Мы все на улице росли и увлечения были одинаковыми. Как сказали бы сейчас, с криминальным уклоном. И ничего в этом нет удивительного. Ведь в Махачкале до 1953 года было восемь зон и лагерей. Рядом с заводом Гаджиева, на месте стадиона «Труд», на Химшоссе, напротив магазина «Космос» на Гаджиева, на склоне Тарки-Тау. Заключенные, кстати, и здание МВД строили, и трест «Дагнефть». Люди освобождались и многие оседали в городе, привносили свой язык, свои взгляды на жизнь, «понятия». Так что пацаны понимаешь какими росли. Ходили приблатненной походочкой, немножко сгибая ноги в коленях, делали себе «фиксы» из фольги и пели песни, например, «Сын рыбака». Я до сих пор ее помню, хотя там где-то около 34 куплетов.
Я родился на Волге в семье рыбака,
От семьи той следов не осталось.
Хотя и мать беспредельно любила меня,
Но судьба мне ни к черту досталась.
Или вот другая: «Ты ходишь пьяная, полураздетая по пыльным улицам Махачкалы…». Называли мы себя «босотой». «Босота» собиралась каждый день на «бирже». Так называлось место на Комсомольской (сейчас пр. Гамзатова) между «Комсомольцем» и нынешней гостиницей «Ленинград». Там были такие невысокие чугунные витые заборчики, что ли… и, как стемнеет, на них и рядом с ними на корточках рассаживались те, кто хотел узнать последние новости или просто пообщаться. Анашой там же торговали. Один «баш» — это на три-пять папирос — стоил 50 копеек. И это не было противозаконно, закон о хранении, употреблении и распространении был принят только в марте 74-го года. Нет, девушек там никогда не было. Это было не по понятиям, хотя «жучек», то есть воровок, в городе хватало. Если бы такая пришла и села как равная — ее бы не поняли.
Рядом, у «Комсомольца», обычно играли в альчики, «пожарА» (это когда столбик из монет и надо как можно ближе добросить свою монетку) на деньги. Выигранное засовывали в носок, и они были все мятые, так что мне сильно от мамы доставалось. Мятые купюры — значит, играл на деньги. Так мы вот что делали. Там, где сейчас Дом быта, раньше стояла синагога, а рядом с ней ателье по пошиву детской одежды. Мы ходили туда, и за 10 копеек нам деньги утюгом разглаживали. Только мама все равно лупила. Потому что отутюженные деньги — тоже подозрительно.
Весь город условно делился на несколько районов. Гур-гураульская братва, портовские, так называемая «десятка», — это Буйнакская, 61, фабричные — те, кто жил около фабрики III Интернационала, и городок нефтяников. Открыто между собой районы не враждовали, но некоторая напряженность была всегда. Все серьезные проблемы решались на сходках. Ну, скажем, пацана несправедливо побили, он шел к одному из старших, уважаемых «на районе» ребят, и тот собирал сходку. Они обычно устраивались в Вейнеровском саду, вернее, в питомнике. Там все и решали. На встречу приходили без оружия. Никаких ножей и кастетов. За такое ломали руку. В прямом смысле слова, чтоб помнил. Был такой карманник в городе, еще во времена НЭПа, Нави его звали. Я, правда, его не застал, но вспоминали о нем как о человеке удивительном, бескомпромиссном. Знаешь, у евреев здешних есть фраза «папА муно», что значит «отцом клянусь». Так вот, уже после смерти Нави клялись так: «Нави муно» и такая клятва — это было серьезно. Впрочем, я обо всем этом сейчас пишу книгу — «Бандитская Махачкала».
К тому времени, о котором я говорю, сточную канаву, что была проложена вдоль Комсомольской улицы, уже закрыли. Причем, как рассказывают, закрыли ее надгробиями. Вроде бы жене одного руководящего работника не понравился вид из окон Правительственной дачи, что и сейчас на горе, над городом. Мрачным показался, потому что выходили окна на старое кладбище. И тогда по его приказу эти камни были выкопаны и использованы для придания главной улице «приличного вида». Думаю, это правда, потому что мы, мальчишки, кое-где видели на плитах арабскую вязь.
Кстати, хотел про участковых рассказать. Участковый был чуть ли не генерал. К нему по всем вопросам обращались. Когда у нас на углу Ермошкина и Стальского ломалась колонка — бежали к нему. Наш участковый был высокий, статный, звали его дядя Гриша. Таким же высоким и статным был и почтальон, причем тоже ходил в форме и в фуражке. А у нас во дворе жили две собаки — Ганна и Тарзан. Дядя Гриша ходил мимо них спокойно, а стоило появиться почтальону — они прямо бесились, так что он без камней к нашему двору и близко не подходил.
Ты спрашиваешь, что тогда носили? На ногах — чарыки, это такая плетенная из тонких полосок кожи обувь была. За ними ездили в Баку. А одежду готовую покупали редко. Шили у мастеров. Тогда на каждый квартал приходилось два-три мастера, преимущественно евреи и лакцы. Самый модный в городе портной Ёсик жил на Маркова, неподалеку от 14-й школы. Он был уже старый, в дедушки нам годился, но все звали его по имени. А самый крутой обувщик, жаль, не помню его имени, жил на 26, около 6-й школы, там, где раньше была знаменитая керосинная лавка. Так вот, я много по стране поездил, и туфли мои, в Махачкале пошитые, все принимали за итальянские, австрийские. И никто поверить не мог, что в маленьком городе, название которого почти никто не знал, есть такие мастера.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
