Светлана Анохина: «На полтора метра вокруг меня Дагестана нет…»

 Назначая время и место интервью, обнадеживающе предупреждает: «Звони, если заблудишься. Дверь прямо. В нее надо колотить ногами». Как принято говорить в таких случаях, своя в доску.

 Светлана Анохина. О своих проектах, друзьях и недругах, гении и бездарности, свободе и рамках… И откровенно о себе.

 

БЕЗ ОПРЕДЕЛЕНИЙ ИЛИ «ЖУРНАЛИСТО-ПЕЙСАТЕЛЬ»

– Повод для интервью – конечно, в первую очередь, выход твоей второй книги – «Был такой город. Дербент»…

– И госпремии, от которой я страшно ржу (Указом Главы РД от 22 июля 2015 года №169 Светлана Анохина стала лауреатом Государственной премии РД за публицистический проект – книгу «Был такой город. Махачкала», материалы которой публикует газета «Махачкалинские известия». – Прим. «МИ»).

– На «фейсбуке», презентуя первую книгу «Был такой город. Махачкала», а потом и вторую «Был такой город. Дербент», ты достаточно иронично отзываешься о себе, как об авторе этих книг. Но вместе с тем, мне кажется, что для тебя это что-то такое, очень важное.

– Ну, что я тебе скажу? Я тебе скажу, что иногда я себя страшно уважаю, когда понимаю, что именно сделала. Но пребывать в хроническом состоянии уважения к себе я не могу, потому что это дико смешно. Где я – разгильдяйка, совершенно безбашенная, нигде долго не работавшая, уходящая со скандалами со всех работ, и где эта книга? Это две разные ипостаси. Ну, вообще, слушай, вокруг такое огромное количество людей, относящихся к себе с убийственной серьезностью, что от этого я блюю. Просто невозможно – смотреть на человека, который надувает щеки, выпячивает грудь и говорит, каких офигительных высот он достиг. А ты видишь плоды его трудов и понимаешь, что они не стоят и сгнившей редьки.

Это сильно неправильно, на мой взгляд. Но иногда, да, когда я пишу, что мне надо за эти книжки поставить памятник в полный рост, я отчасти говорю совершенно серьезно, потому что если б это сделал кто-то другой, я бы вот очень сильно-сильно считала, что он такой молодец.

– Ты часто говоришь о том, что не считаешь себя ни журналистом, ни писателем.

– Конечно.

– Именно по той же причине, что не относишься к себе слишком серьезно?

– Отчасти это так. Когда я пошла устраиваться году в 2002-ом в газету, я ж наглая приперлась туда. Я дрожала от ужаса, на самом деле, но подрагивая ногой и задирая нос, сказала, что берите меня немедленно в «Новое дело», причем, иначе я уйду к конкурентам. Самое смешное, что на тот момент конкурентов у «Нового дела» просто не было в природе. Это была единственная процветающая негосударственная газета, и кроме нее я еще знала газету «Молодежь Дагестана», несопоставимую ни по масштабу, ни по гонорарам… Но я так, видимо, убедительно им все рассказала про конкурентов, что они забоялись и немедленно меня взяли на работу. Я первое время себя очень сильно уважала, да: вот я работаю в газете, я журналист. И прошло лет пять, наверно, прежде чем я поняла, что такое журналист. А журналист – это, прежде всего, информация. Простая информашка, которую я никак не могу написать, хоть меня колоти палкой. Не могу писать. У меня слов таких нет. И меня начинает ощутимо подташнивать, когда я пытаюсь составить слова в информацию. Мне кажется, что я лажаю, что это невозможно, что нужен какой-то другой подход. Потому что это скучно. И я ни одной даты не могу удержать в своей дырявой голове. Иногда путаю фамилии. Это непростительные вещи.

А писателем, конечно, не могу себя назвать, потому что… Ну, вот я писала посты в ЖЖ и какие-то текстики в газеты. Ну, это ж не писатель. Писателем называется тот, в ком вызревает огромная книга. А во мне книги нет, есть рассказы о повседневности более или менее удачно написанные.

– То есть никаких определений себе ты найти не можешь?

– Конечно, нет! И это, на самом деле, очень хорошо! Потому что определение – это уже рамки, и в этих рамках ты уже сознательно или несознательно себя удерживаешь. Я без определений (смеется). Неопределяемая. Ну, вот, определение журналисто-пейсатель мне очень нравится, потому что оно смешное.

 

«ЧЕРНОВИК», КАМАЛОВ И «ДВИЖУХА»…

– «Черновик» и «Новое дело». Почему уходила из «Нового дела»? Это было связано с тем, что позвал Хаджимурад Камалов?

– Это ни с чем не связано. Просто свои пацаны шли делать какой-то кипиш и позвали меня. А я за любой кипиш. Мне страшно нравится пойти и что-то сделать. Я была очень горда, что позвали меня, сочли достаточно серьезным человеком (в чем они, конечно, страшно ошиблись) и доверили аж две полосы. Затевалась какая-то интересная движуха, и я туда побежала радостно. Хотя в «Новом деле» тогда были очень высокие гонорары, и если б я осталась, у меня было бы бескрайнее поле для деятельности, карьерного роста и прочего… Но… Движуха. Понимаешь? Это ж невозможно было упустить – делать новую газету.

– Как у тебя складывались отношения с Хаджимурадом Камаловым?

– Очень сложно… Потому что это… Ну, про планерки я уже рассказывала (смеется). Я была та самая канарейка, которую шахтеры берут в шахту. Он, если видел, что у меня глаза закатываются, понимал, что 45 минут его бесперерывного говорения – это немножечко уже чересчур и говорил: «Что, Света, скучно?». Но глаза у меня закатывались уже на пятой минуте, все потому что я не могу, когда кто-то так много говорит, а я молчу. Ну и помимо этого достаточно сложно мы с ним дружили. Я иногда на него была страшно зла, мы с ним пару раз сильно поругались. Я знала, что он может меня подставить, у меня не было на этот счет никаких иллюзий. Но помимо этого я знала, что если мне что-то нужно, и я скажу: «Камалов… У меня проблема», он немедленно встанет даже ночью, наденет рубашку, галстук и пиджак, и начнет ее решать, потому что ему просто нравилось решать проблемы, даже чужие, даже враждебных людей. А я была не враждебной. Я была колеблющейся.

– Сложно дружили, но дружили?

– Я даже не знаю, можно ли это назвать дружбой. Это… У меня нет определения для наших отношений. Я считала, что он вообще гигант в некотором отношении. Я не скажу, что всегда со знаком плюс, но масштабы личности можно определить, и не давая определение этическое. Я видела, что он может делать. И вполне это ценила и восхищалась. Очень трудно сейчас говорить, потому что его уже нет (Хаджимурад Камалов – учредитель ООО «Свобода Слова», основатель газеты «Черновик», был расстрелян неизвестными в Махачкале 15 декабря 2011 года, когда выходил из редакции после сдачи очередного номера в печать. В декабре 2012 года посмертно стал лауреатом премии имени Андрея Сахарова «За журналистику как поступок». – Прим. «МИ»). Понимаешь? В некоторых вещах себя сдерживаешь. Если бы он был еще жив, я бы наверно еще кучу вещей наговорила, и высказала бы ему кучу обид, хотя высказывала и лично, но его нет, и я понимаю, что мне его страшно не хватает. Я знала, что в любой момент могу к нему обратиться, он будет заинтересованно слушать и советовать, примет участие, даже если дело не касается журналистики.

– А из «Черновика» по каким причинам уходила?

– Я кучу раз уходила из «Черновика».

– Последний раз…

– Последний раз я как раз вернулась, я до сих пор с ними сотрудничаю. А уходила в последний раз из-за Надиры (журналист, экс-главный редактор газеты «Черновик» Надира Исаева. – Прим. «МИ»), хлопнув всем, чем можно хлопнуть, потому что она в совершенно недопустимом тоне стала со мной разговаривать. Камалов, несмотря на все мои возможные к нему претензии, прекрасно понимал, в каком тоне – приказном – нельзя со мной разговаривать. Если ты хочешь чего-то от меня добиться, нужно объяснить и говорить ласково, будто стелешь ковровую дорожку. Надира выбрала командный тон, ничего не объясняя, и была тут же послана на х**. Я еще бегала по коридору и кричала: «На х**! На х**!» (смеется). Камалов меня ловил, говорил, подожди, не торопись, но я не стала ждать и даже добилась, чтобы меня уволили по статье. Специально приходила на работу, ни фига не делала и добилась этого. Мне казалось, что будет прикольно иметь в трудовой книжке увольнение по статье.

 

«Я ВСЕГДА ПОБЕЖДАЮ»

– У такого человека, как ты, не может быть мало друзей…

– У меня много друзей. Я считаю, что мне всегда все самое лучшее, самое клевое доставалось просто так. Совершенно без всяких усилий. Я считаю, что это такой дар редкостный, что я его не заслужила на самом деле, что мне просто его дали, и я, как лох, не понимаю, как этим воспользоваться. У меня огромное количество друзей. И я не понимаю, за что. И страшно благодарна. Я всегда думаю, Боже мой, эти люди так тепло ко мне относятся, они меня любят. За что? Ну, я же ничего не сделала. У меня конопушки, у меня дурной характер, я ленивая, я не так талантлива. За что? А вот я об них греюсь. И если б не они, я б уже сдохла наверно сто лет назад.

– Но в Дагестане у тебя есть еще и недруги.

– Конечно! Вот мне обидно. Знаешь, мне всегда казалось, что мне могли бы выдать врагов рангом повыше. А они какие-то мелкие. Совершенно унизительные враги. Я негодую. И считаю, что это нечестно. Врагом надо гордиться, чтобы он был такой масштабный, сильный, умный, талантливый…

– А ты вообще пытаешься анализировать, копаться в себе, почему человек тебя не любит?

– Я думаю, что он дурак. И удивляюсь. Когда я говорю, что не понимаю, за что меня любят друзья, мне кажется, я немного лукавлю, потому что меня можно только любить. А что еще можно со мной делать? Потому что я кайфовая. А если меня кто-то не любит, я очень сильно удивляюсь: он что, дурак, вообще? Бывает, что не любят по каким-то конкретным причинам, и в этом случае, я их понимаю. Например, я могу врезать достаточно сильно, обидеть.

– А еще какие-то причины могут быть? Кроме резкого характера?

– Нет. Я прекрасна (смеется). Ну, вот про зависть мне никогда мысль в голову не приходит. Я всегда очень сильно удивляюсь, когда слышу такое объяснение.

– Ты любишь высказывать свое мнение, причем в любом месте, если считаешь это нужным.

– Да, во-первых, это прикольно.

– Любишь потроллить…

– (Смеется). А чего они?

– … доказывать свою точку зрения, вступая в «рубку».

– Ну, кто-то же должен сказать дураку, что он дурак. Я санитар леса. Будем считать так.

– Дурак же не понимает, что он дурак.

– А я, собственно говоря, не ему говорю, а публике. Потому что есть такая глупость и такого рода бездарность, которая граничит, нам мой взгляд, с преступлением. И надо кому-то говорить об этом. И промолчать я не могу. Иногда я чего-то не замечаю, и что-то возмутительное проходит мимо меня, а иногда начинается рубка, война.

– Она приносит чувство удовольствия?

– Конечно. Потому что я всегда побеждаю. Ну а кому не доставляет удовольствие, когда ты наносишь хороший удар? Ну, там бывают такие штуки странные для меня самой. Вот я рублюсь с человеком, он мне отвечает, и я думаю, Господи, ну что ж ты такой долб***, так слабо ответил. Ну, вот же, вот тут у меня уязвимое место. Вот туда бей. Мне хочется к нему подбежать, потрясти и показать, куда надо ударить. И тогда я думаю, кто я, игрок или наблюдающий за игрой? И понимаю, что в некотором смысле я наблюдающий. Упущенная возможность сделать игру красивой меня бесит. Даже если она упущена не мной, а моим противником.

 

«Я НЕ ИЗ ВАШЕЙ ПЕСОЧНИЦЫ»

– Вот, кстати. Мат в твоих постах. В тех же самых рубках. Это какая-то особая эстетика…?

– (Смеется). Во-первых, я немножко филолог. Во-вторых, питательная среда. До 26 лет для меня даже слово «ж*па» было табуировано, я этого никогда не произносила. Но та среда, в которую я встроилась как человек что-то мыслящий и что-то делающий, была во Львове. И там достаточно свободно относились к обсценной (ненормативной. – Прим. «МИ») лексике, когда она нужна. А тем более это был очень красивый переход от высокого языка к табуированному. И там говорили-то на нескольких языках. Русский, украинский, польский, иногда английские словечки. Это такая прекрасная мешанина. И там стираются грани, ты их не чувствуешь. Еще я много читала. Того же самого Юза Алешковского, гениального матерщинника. Его самые главные книжки «Николай Николаевич», «Кенгуру» или «Карусель» написаны фактически матом. Что такое мат? Это слова, которые мы решили считать неприличными. Но если их запретить, на их смену придут другие слова, которые сейчас совершенно легитимные, законные, почтенные, в платьицах и гольфиках. Придут другие, потому что слова сильные и запретные в речи нужны, чтобы выразить определенную гамму эмоций.

И мне нравится употреблять в речи эти самые слова. Ну, они смешные. Вот я как-то к приезду друга мыла лоджию. Я ее не мыла, я ее пида*а*ила. И другого слова не подберешь к тем бесполезным усилиям, которые я потратила на отмывание этой лоджии.

– Любимого матерного слова, которым можно обозначить все, нет?

– Нет. Есть огромное количество слов. И ты берешь то, которое в данный момент тебе нужно. Но есть еще одно обстоятельство, почему я использую мат. С момента возвращения сюда, с 1999 года, я все время пытаюсь объяснить нашим долб***м, что я не из их песочницы. Чтобы они не лезли ко мне со своими нравоучениями. Поэтому у меня на аватарке я с сигаретой. Кроме того, что мне очень нравится эта фотка и она была сделана в знаменательный день 1 апреля, когда мы все поувольнялись из «Настоящего времени», она еще показывает, что, ребят, я не буду считаться с вашими правилами, вашими законами. Когда вы мне говорите: «Мы живем в Дагестане», не считайте, что я начну делать книксен (книксен – поклон с приседанием, реверанс. – Прим. «МИ»). Это вы живете в Дагестане. Вокруг меня на полтора метра Дагестана нет. России нет. Ничего нет. На полтора метра вокруг моя территория с моими правилами. Поэтому с радостью обнажаю татуировку, поэтому матерюсь, чтоб видели и поняли – отстаньте от меня, просто не тратьте время.

– Ты куришь открыто. В Дагестане формально девушки не курят, только в общественном женском туалете.

– Но это же пи**ец!

– Как бы ты себя вела, если бы, гипотетически, была Светланой Анохиной, но в теле дагестанской девушки?

– С трудом себе это представляю. Но, думаю, что делала бы то же самое.

– То есть не стала бы курить в женском туалете?

– Ну, это унизительно!

Я себе не представляю, какой бы я была, но я знаю кучу дагестанских девушек, которые совершенно забивают на эти правила. Я думаю, что все зависит от того, какая семья, какое противодействие и насколько сильное желание… (Пауза). Даже не подберу слово… Не куривши… Даже не желание курить, а сломать запреты. На некоторых запреты сильно давят. Настолько сильно, что вызывают противодействие, не равное силе этих запретов.

– Для Дагестана ты человек абсолютно космический…

– Мне так понравилась эта фраза. Я сразу представила себя в скафандре, что я в космос лечу, я Манаров Муса и вьются по ветру мои волоса… Сразу оговорюсь – стиш не мой, стиш моего друга. Тимура Сулейманова.

– Что тебя здесь держит?

– Я здесь родилась, и я сюда прибежала, когда у меня в личной жизни все сделалось плохо – я развелась со своим третьим мужем. Прибежала сюда зализывать раны. Совершенно не думала, что надолго. Но сделала трагическую ошибку. Первая работа, которую я нашла, была именно газета. Я принесла туда текст, чтобы у меня были деньги на сигареты. Родители-то могли меня прокормить, но просить у них бабки на сигареты было как-то западло. Я пошла, продала один текст, второй, третий. И мне понравилось. И вляпалась… А сейчас у меня впервые в жизни есть моя личная квартира. И это сильно держит. С одной стороны, своя хата – это очень клево. С другой стороны, она висит у меня на хвосте, мешает быть легкой на подъем, ничего не жалеющей, легко теряющейся. Ну и возраст. Я уже не такая борзая.

– Не было желания переехать в Москву, попробовать себя там? Потому что ты, безусловно, можешь…

– В Москве нет для меня места. Не представляю, что я могу там делать, потому что начинать-то придется с низов, а бегать по заданиям и брать интервью у какой-нибудь ткачихи-поварихи или начальника ЖЭКа я просто не буду. Немножечко не мой уровень. Я с этим плохо справлюсь. Я не хочу бегать. Я хочу сидеть и придумывать какие-нибудь проекты. Волшебные. И чтобы у меня были люди, которые бы их вместе со мной делали. К тому же я боюсь метро. Блин. Они там понарисовали стрелочек…

 

ЖИЗНЬ КАК РАЗВЛЕКУХА

– Вернемся к тому, что ты не любишь, когда люди относятся к себе слишком серьезно. История твоей нелюбви с Миясат Муслимовой связана именно с этим?

– Да они просто идиоты! Идиоты! Огромными буквами могу вытатуировать у себя на лбу. Я много чего не люблю, на самом деле. Я люблю смеяться над людьми, даже над своими друзьями.

– В этой рубке поставлена точка? Или она продолжается?

– Нет, идут суды, хоть и не мои, но я в них активно участвую, потому что мне прикольно. Да, для меня это развлекуха. Миясат была сильно возмущена таким определением, ее это оскорбило, как мне кажется. Но я ей раз ответила, и сейчас повторю – для меня и моя жизнь развлекуха. Но там немножко серьезнее тема. Я не могу смириться с тем, когда фальшивку выдают за настоящее, когда подсовывают симулякры (симулякр – (от лат. simulacrum, simulo – «изображение», «делать вид, притворяться») копия. – Прим. «МИ»), когда откровенно плохие, говняные стихи подаются под маркой гражданской позиции. Когда глупые люди, воспитанные на таких же плохих стихах, это хавают. А еще это все безумно смешно. Как вообще можно запретить смеяться, не уважать, не считаться, не признавать?

 

ПРО РЫЖЕГО, ТАЛАНТ И «ИДЕАЛЬНУЮ ЖЕНУ ПИСАТЕЛЯ»

– Что ты не можешь простить человеку: бесталанность или отсутствие человеческих качеств, которые для тебя важны?

– Ты сейчас задаешь вопрос, на который уже пытался ответить Бернард Шоу. У него была такая вещь – «Дилемма доктора». Он не нашел ответа. И я не нахожу. Но за талант многое могу прощать, он меня очаровывает. Талант – это что-то вообще невероятное, это откуда-то оттуда, сверху. Я тут недавно пыталась объяснить людям, когда зашел об этом разговор. Мы говорили о гении. Когда-то вычитала у Сартра: «В каждом человеке есть дыра размером с Бога». И мое очень разболтанное воображение сразу представило человека как скворечник. В одном человеке в середине грудной клетки маленькая дыра, как замочная скважина, а в другом – огромная, и поэтому человеческого в нем мало, потому что из этой дыры хлещет внечеловеческое, Божественное. Это ж завораживает. Как с него можно спрашивать за это? Мне приходилось жить рядом с гениями. И я видела, какие это невыносимые люди. От них нужно держаться подальше, но чего-то не прощать им просто невероятно. Я падка на такие вещи. Чужие тексты я чувствую лучше, я с ними ношусь. Мне так радостно, когда их тоже кто-то оценивает. Я была бы идеальная жена писателя, если бы не мои собственные амбиции. Если бы я не была настолько смешливой.

–Твой муж. Рыжий. Уже такой медийный образ. Для твоих читателей и подписчиков ваше расставание – все равно, что развод Дженифер Лопес с…

– (Смеется). Вот я болтливый ящик. Какого черта я пишу обо всем в «фейсе»? Ну, это прикольно. Это не расставание. Он же горный орел, и я отпустила его на свободу. Я висела камнем на его цепких горских лапках, а теперь разжала руки. Он сейчас полетит, поднимется высоко, будет клекотать оттуда и есть сырое мясо.

– И полетел?

– Полетел наверно куда-то. Я не знаю (смеется). Это все очень смешно произошло. Я заговорила о том, что надо разводиться. Всё, харэ. Он, видимо, всерьез это не воспринял и уехал в свое дурацкое Фрязино строить дом. Я ему пишу или звоню, говорю, я подала на развод. Он говорит: а барабаны? Только мои барабаны не тронь! Он ужасно прикольный, я его нежно люблю. Просто не хочу больше быть его женой.

– А в другие разы тоже так было – ты чувствовала себя камнем и отпускала? Или они (мужья) были камнем для тебя?

– Да черт его знает. Оно как-то все получалось само собой, но всегда достаточно легко. Приходило такое время, когда я начинала чувствовать себя неуютно в браке, или мой муж начинал себя чувствовать неуютно. Или не в браке, а в каких-то отношениях. И всегда судьба, жизнь или провидение посылало толчок, причину, когда уже можно было с воплем: «Ах так?! Да я ухожу!» спокойно разбить пару чашек и уйти.

– Ты считаешь себя матерью в классическом понимании?

– Ой… Мать я, конечно, хреновая. Так как-то вышло. Ну, нет… Не считаю. Я очень рада, что у меня две такие красивые девчонки получились, но я очень мало, наверно, могу им дать, кроме отсутствия родительского диктата.

– Одна из твоих дочерей живет во Львове.

– Да, с папой. Младшая. Она тоже поступила на журналистику, от чего я ее отговаривала.

– То, что там происходит, наверно, у тебя вызывает особые чувства. Не такие, как у многих…

– Конечно. Я бы пошла и всем надавала по башке, кто кричит что-то про бандеровцев, потому что я жила во Львове 14 лет. Я знаю, что это такое, чем это обусловлено, я знаю, более или менее, что там происходит, и отношение к России. А отношение там такое: слушайте, отойдите. Просто отойдите. Может быть, мы вас полюбим, но не надо нам это родство, братство навязывать. Национальная украинская идея – «видъебитэся вид нас».

 

НОСТАЛЬГИЯ…

– О «золотом веке дагестанской журналистики». Обратила внимание, что говорящие: «Черновик уже не тот», часто добавляют – им нравился «Черновик» времен Светланы Анохиной. Тебе это льстит?

– Это очень громко сказано. Тем более мои времена пролонгировались на несколько периодов. Если они имеют в виду первый «Черновик», который существовал где-то порядка года, то он, конечно, был другой. Возможно, он не был таким механизмом воздействия на властные структуры, не был политизированным, как нынешний. Мы делали его под себя. Мы с Полинкой (журналист Полина Санаева. – Прим. «МИ») считали, что в газете должно быть что-то, что надо просто почитать и кайфануть. У меня была культурная полоса, где я публиковала даже ругательные письма в свой адрес. Это отдельный кайф. Кто-то писал, что я виновата в появлении Чикатило и гомосексуалистов одновременно, что меня нужно пригвоздить к позорному столпу. И я очень радовалась. Это тоже доставляло отдельное наслаждение.

Сейчас там работает другой народ, «Черновик» стал более влиятельным, но уже не таким. Но, я думаю, что это естественные процессы. Меняется время, меняются обстоятельства вокруг нас, настроения и запросы. Невозможно все время тащить одно и то же.

– Может, люди, говорящие, что «Черновик» уже не тот, ностальгируют…

– По себе, читающим «Черновик».

– По тебе именно в том формате, в котором ты писала.

– Я бы сейчас и не писала в этом формате. Я ж тоже меняюсь, к счастью.

 

ДРУГОЙ СВЕТЛАНЫ АНОХИНОЙ НЕТ

– «Был такой город…». Что будет после Дербента?

– Во-первых, сам формат проекта, который у меня в башке, требует, чтобы Махачкала и Дербент продолжались, а это занимает огромное количество времени и сил. Но если бы нашлись люди, которые считали, что это правильно и нужно, и платили бы мне, чтобы я платила еще журналистам, а на себя брала только редакторскую работу и написание интервью в обычном журналистском порядке, я бы конечно, сделала, Буйнакск. Потому что их должно быть три. Три – заветное число. Три города, три точки. Я просто вижу, как они пульсируют. Совершенно разные. Достаточно юная и дерзкая Махачкала, которая сделалась столицей, приморский древний Дербент со своей неторопливостью, и Буйнакск, прежняя столица, находящийся в горах. Мне бы это было интересно. Хотя я уже заполнена чужими рассказами настолько, что переливаюсь через край, у меня не остается места для своих текстов, а свои писать хочется. Но они не успевают вызреть, потому что я постоянно занимаюсь интервью. Когда ты завален чужими рассказами, тебе трудно вытащить свои.

Но там остаются куски, которые не влезают в формат «Города», или влезают, но они настолько отдельные, настолько сочные, так ярко говорят о судьбе, об эпохе, о стране, что я их стала подбирать. А потом мне предложили печатать их в журнале «Дагестан», и сейчас их там печатаю, убрав даже имена, привязку к личности. Анонимные голоса, которые рассказывают историю. Это такие куски, у них мясо висит и кровь капает. Так вот я их ощущаю. Оказалось, что это сейчас востребованный жанр. Та же самая Алексиевич, получившая «нобелевку», в этом режиме работает. Но я честно скажу, не пыталась обезьянничать, хотя мне и обезьянничать не впадлу. Почему нет, если хорошая идея.

– Откуда происходит твое «семейное древо», какие крови «намешаны»? Чужие истории – это интересно, но интересуешься ли ты историей своего происхождения?

Ой, я себе еще с детства понапридумывала кучу разных загадочных и не очень историй и мрачных предков. Мне хотелось, чтоб какой-нибудь мой прапрадед был контрабандистом, а прапрабабка танцевала в кафе-шантане и шпионила, как Мата Хари. Но все оказалось проще и грустнее. Я просто тупо не успела расспросить единственных деда и бабку, которых знала. И папу о его родителях (там бабку расстреляли как партизанку, а дед погиб в Восточной Пруссии) тоже толком не успела расспросить. Поэтому знаю мало. Армяне были (девичья фамилия моей мамы Мелкумова), греки были (по семейной легенде фамилия одного моего прадеда, которую он в начале ХХ века предусмотрительно сменил – Полихронидис), русские, само собой, хотя татарская кровь в папиных скулах и глазах проявлена прекрасно. Надеюсь, что еще кто-то был. А сейчас вот мой родной племянник женился на китаянке и родил дочку Зои – это вообще прекрасно, нам не хватает индейцев, индийцев и негров, так я думаю. Пусть будем пестренькие! Ну, вот потому у меня сложно с самоидентификацией по национальному признаку. В случае необходимости я ее меняю на ходу, люблю говорить «мы, лакцы», «мы, армяне» или даже «мы, аварцы» и не понимаю, как это – хотеть быть «чистокровным». Это же скучно!

– Твой отец был полковником. Ты испытывала чувство гордости по этому поводу? И как он относился к твоему «разгильдяйству»?

– Мой убеленный сединами благородный отец был не просто полковник, он был начальником управления угрозыска республики (Анатолий Иванович Анохин (1926 – 2013) – ветеран ВОВ, работал в уголовном розыске Махачкалинского ГОВД, начальником Управления уголовного розыска МВД Дагестана, полковник милиции. В Министерстве внутренних дел РД учреждён конкурс профессионального мастерства сотрудников УГРО с вручением Кубка имени Анатолия Анохина. – Прим. «МИ»). Но не могу сказать, чтоб я этим прямо вот ГОРДИЛАСЬ. Скорее мне опять было смешно. Где правопорядок, а где я со своим разгильдяйством, нежеланием подчиняться «правилам» и склонностью нарушать все мыслимые и немыслимые запреты. Ну а папа как-то терпел. А ближе к концу жизни (он умер два года назад) говорил не без гордости, что раньше у него спрашивали: «Светлана Анохина – это ваша дочь?», а теперь наоборот: «Скажите, а вы случайно не имеете отношения к Светлане Анохиной?». Думаю, он преувеличивал для красного словца. Вот ему хотелось мною гордиться. А я гордиться не очень умею. Я думаю, нужно просто любить.

– Ты человек из, выражаясь политическим языком, несистемной оппозиции. Но, тем не менее, и госнаграда у тебя, и «Золотой орел» (ежегодная премия Союза журналистов Дагестана. – Прим. «МИ»)…

– Да, вот он стоит, крылья растопырил. И чо?

– Как ты считаешь, почему?

– Потому что я красавчик! Это трудно не признать.

– Потому что другой такой Светланы Анохиной нет?

– Ну, нету. А что, есть? Покажи.

– Нет.

– Слушай, ну вот я тебе и говорю, несмотря на то, что я (смеется) смеюсь и очень насмешливо отношусь к этим цацкам (где-то не так насмешливо, будем честны), но я действительно делаю работу. Это громадная, очень серьезная работа. И когда перестаю ржать, сажусь в уголке и начинаю себя очень сильно уважать, и говорю: «Боже, как в твою пустую голову эта мысль вообще пришла?! Как ты сумела это все поднять?! Как тебя хватило, идиотки, на целую книгу?!». Потому что это была дикая выматывающая пахота, а я человек легкомысленный.

Ты спрашиваешь, что держит в Дагестане. В частности вот это. Потому что я не могу это бросить. Я уже года два судорожно ищу организацию, которая у меня это заберет, ведь как только я расслаблюсь, все это рухнет. А когда рухнет, то покажет, наверно, свою ненужность. То есть, оно нужно, пока это идет. Очень важно, чтобы оно шло. Это с моим-то пренебрежением вообще ко всему, кроме жизни, с моей-то ориентацией на отказ от важности личной истории. И это такая огромная и значительная штука, что я, как идиотка, бегаю, вытянув руки: смотрите, я копалась в грязи и нашла вот такую охренительную драгоценную штуку! Заберите, Бога ради, потому что это нужно.

– Никто забрать не хочет?

– Как ни странно, оказалось, что даже детально разработанный проект не будет работать, пока за него не возьмется такой идиот, как я. Для которого это будет просто идея фикс, и он станет это делать. Поэтому я никогда не заработаю много денег.

 

ШЛЯПЫ, ЮБКИ, РЫБКИ…

– То, что заработано. На что любишь тратить?

– Ой, на шляпки! Это вообще отдельная фигня. Когда у меня появились небольшие деньги (ну для меня это большие), я поняла, что я люблю. Что именно ты любишь, ты узнаешь, когда можешь потратить на это деньги. Когда у меня появились какие-то бабки, я стала накупать всякую маленькую, небольшую фигню. Когда у меня было куплено уже несколько рыб, я поняла, что люблю рыб. Когда я обнаружила, что у меня несколько клеточек, я поняла, что люблю клеточки. Просто у меня раньше не было возможности это понять, потому что у меня не было денег, чтоб заходить в магазины, где продается эта фигня. А зачем? Я заходила только в гастроном и за сигаретами.

Я полюбила шляпки. Оказывается, я очень люблю шляпки. Я всю жизнь думала, что мне идут мужские шляпы, мерила их и с разочарованием уходила, потому что они все делали мою голову маленькой и тупой. А тут я примерила вдруг женственные шляпки, и оказалось, что они мне идут. И они мне страшно нравятся. Ё-мое, мне 53 года! Сколько просрано лет без шляпок! Мало того, я полюбила юбки! Я всю жизнь таскала джинсы, хотя бы потому, что их ношение не требует колготок, то есть, нет лишних трат. Ты их порвал – можешь тупо зашить. Это была экономичная одежда. А тут вдруг мне понравились юбки. Широкие, безумные, цыганские. Я раньше совершено с собой это не увязывала. А тут обнаружила, что у меня есть какие-то предпочтения в стиле одежды, и была потрясена. Посмотри, сколько тут у меня разных штучек. Вот эту вот безумную рыбу я тащила из Тбилиси, потому что она мне полюбилась, и я могла ее купить. Она была тяжелая, но она просилась. А вот зонтик, видишь, там стоит? (в комнате). Это мы с Заком (журналист Закир Магомедов. – Прим. «МИ») обнаружили на барахолке в Праге. Он был с дырами, но я не могла его там оставить. Он там стоял, несчастный, и его надо было забрать. Хотя я понимала, что мне из этой Праги надо лететь через Стамбул, потом через Тбилиси, потом ехать сюда через Владикавказ. Он даже не закрывается, его никуда не возьмешь, он занимает место, но его нельзя было там оставить. Его надо было спасать.

А ты шляпки мои видела?

 

В ПОЗИЦИИ ЛОХА

– Нет. Твои недруги, думаю, любят призывать тебя к порядку, говорить: «Анохина, когда ты возьмешься за ум?!»

– (Смеется). Никогда. За какой ум?! Чтобы я стала такой же скучной, тупой и напыщенной, как они? Для меня это совершенно неестественное состояние. Я думаю, что я состарюсь и стану веселой, сумасшедшей старушкой. Буду гонять детей палкой и кормить конфетами в зависимости от настроения. Они хотят, чтобы я стала такой, как они, наверно. Но это не есть воплощение моих мечт.

– Один из комментаторов на «фейсбуке» написал под твоей фотографией, что взгляд у тебя наглый.

– Наглый, бл**ский и какой угодно… Да!

– Но ты ответила, что, скорее, это взгляд лоха, который маскируется под циника.

– (Смеется). Вот спроси у Зака, насколько легко меня развести. Я тут же верю всему, что мне говорят. Я ведусь на любые разводки. Даже первого апреля. В позиции лоха есть свои преимущества, наверно. Простодушие и полная открытость миру. Будь открытой, и в тебя попутно ветром наверно что-нибудь занесет, какую-нибудь мысль, какое-нибудь счастье или какую-нибудь удачу.

– В позиции лоха жить легче?

– Да нет. Конечно, не легче. Потому что, во-первых, ты устраняешься от этой гонки – гонки за общепринятыми вожделенными вещами. Но кому велено чирикать, не мурлыкайте. Мне не велено чирикать. Я себе мурлыкаю, для меня это единственно приемлемая форма жизни, наверно. И даже если иногда посещает зависть к тем, другим, кто умеет как-то извернуться, куда-то устроиться, я думаю: «Вот собака, а сумел же!». А потом думаю: «А тебе это надо? Ты хочешь ходить на эту чертову работу, сидеть в этом чертовом кресле и писать эти чертовы отчеты?!». Да нет. Мне не надо. Жизнь всегда дает то, что тебе на самом деле нужно. Ты можешь думать по-другому, что тебе нужна дача, машина и прочие такие вещи, а тебе не дают, не дают, не дают… И в конце, если ты не совсем тупой, ты понимаешь, что оно-то тебе и не нужно было. Может, тебе просто нужна была возможность путешествовать. Оказалось, что мне нравятся чужие города, мне нравится в них заныривать. Иногда получается, иногда нет. В Тбилиси получилось. Со Стамбулом, на который я вообще никакой надежды не имела, потому что мне казалось, что он исхожен, засмотрен до дыр, и там я уже ничего не увижу. Стамбул меня принял, я по нему просто растеклась, как и по Тбилиси. А в Тбилиси я просто от счастья, от легкости и от сладости, которая была в воздухе, постоянно плакала, ходила с этой дурацкой чачей в руке, подходила ко всем и говорила: «Выпейте со мной». Они смотрели на меня и думали, ну что с этой дурой делать, ну выпьем мы с ней. Доставали какую-то закуску, выпивали, и я шла дальше. И мне казалось, что меня со всех сторон так любят. Так, как мне надо.

 

ПОСЛАТЬ ВСЕХ НА…

– Одно из пожеланий уже симпатизирующих тебе: «Анохина, не меняйся. Но с учетом того, что ты женщина, желаю тебе меняться как можно реже».

– (Смеется). Ты знаешь, это ведь такие неподконтрольные вещи. Как я могу меняться или не меняться по своей воле? Что-то происходит и нас меняет. Вот если б мне было 50… Тьфу… 50… такая цифра дурацкая. Я к ней до сих пор не привыкла, кстати. Самое страшное в возрасте не то, что ты стареешь, а то, что внутри-то тебе 25-34, не больше, а вот эта фигня прошла дальше и от тебя ждут уже другого. От тебя не ждут, что ты будешь прыгать через заграждения. А я люблю через них прыгать. И ты понимаешь, что тело подводит, и что пройдет лет 10 и ты уже не сможешь кокетничать с мужчинами – это будет нелепо. А я очень люблю с мужчинами кокетничать. Вообще без мужчин моя жизнь была бы скучной, Они такие прикольные. Но это уже чисто женские заморочки. Не меняться… (Задумалась). Я б наверно изменилась в чем-то. Работоспособности бы мне побольше, усердия, таланта, умения себя продать. Это тоже, кстати, большой талант, но я не умею, у меня не получается. Я, что бы ни задумала, всегда выигрываю на этом какие-то смешные деньги, в сравнении с тем, что ожидаю. Но наверно чем-то другим это компенсируется. Хотя бы количеством людей, которые, я думаю, меня любят, терпят и поддерживают. Они были всегда. Еще раз повторю это, и буду повторять бесконечно. Без них бы я давно просто сдохла. У меня к ним такая огромная благодарность. И не только к ним. К тому, кто мне это все дал. Еще бы немножко подраться хорошо, еще бы забабахать пару проектов каких-нибудь клевых, а потом можно лечь в постельку, сложить руки на груди, послать всех на х** и умереть. 

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Пожалуйста, введите ваш комментарий!
Пожалуйста, введите ваше имя здесь

Последние новости

Махачкала вошла в топ-10 городов, куда россияне поедут весной 2024 года

Всего по стране на весну пришлось свыше 80% авиабронирований и 98% поездок на железнодорожном транспорте. Об этом сообщил сервис...

“Знаковая веха в историческом масштабе республики Дагестан”

Итоги прошедшей сегодня в столице Дагестана научно-практической конференции по развитию общественного транспорта прокомментировал эксперт в области организации дорожного движения...

В Махачкале пройдёт праздничный концерт к 8 марта

7 марта в столице Дагестана в стенах Русского драматического театра состоится праздничный концерт, приуроченный к Международному женскому дню. Мероприятие,...

Проживавший в Махачкале ветеран Великой Отечественной скончался на 101-м году жизни

Ветеран Великой Отечественной войны Виктор Михайлович Хрисанов, который жил в столице Дагестана умер в возрасте 101-го года. В связи...
spot_imgspot_img

Максимальная надежность: «Ростелеком» внедрил новейшую модель управления сетевой инфраструктурой

Ведущий российский провайдер цифровых услуг и решений «Ростелеком» запустил в Новосибирске современный Центр управления и мониторинга сетей (ЦУМС-Восток). Он...

Сергей Меликов назвал информацию о строительстве метро фейком

На конференции по развитию общественного транспорта Главе Дагестана задали вопрос о строительстве метро. Студент Дагавтодора Магомед Гусаев, в частности, поинтересовался...
spot_imgspot_img

Вам также может понравитьсяСВЯЗАННОЕ
Рекомендовано вам