Так сложилось, что этот 2023 год стал юбилейным для двух гениальных величин современности – народному поэту Дагестана Расулу Гамзатову исполнилось бы 100 лет, а патриарх торпедостроения Шамиль Алиев отметил 80-летие. Понимая, что никто лучше академика Шамиля Гимбатовича не опишет их дружеский тандем двух философов, проводивших импровизированные литературные четверги в мировоззренческих размышлениях, мы обратились к известному ученому с просьбой поделиться воспоминаниями, как это было…
КОГДА МЕНЯ НЕ БУДЕТ
– Систематические встречи на разные темы привели к тому, что мы с ним всерьез стали обсуждать вопрос радости и огорчения вообще, и в поэзии, в частности. И Расул Гамзатович мне признался, «я стал привыкать к похвале. Очень сильно. В очередной раз, приехав из Москвы, я купался в похвале на всех уровнях и подумал: «поеду в свой родной аул Цада». Усевшись на годекане поудобнее, начал слушать разговор аксакалов с мыслью: «кто же начнет хвалить первым?» И вдруг один старик говорит, обратившись ко мне: «Слушай, Расул, твой отец писал стихи. Ты пишешь стихи, твои дети, может, тоже будут писать стихи. Вообще твой род собирается когда-нибудь работать или нет?» Я был ошеломлен и едва сдерживая эмоции, нашелся что ответить: «Поэзия – это тоже труд, это бессонные ночи. Да, это не физическая работа. Но переживаний в этом труде намного больше, чем в обычной работе». Чем больше он говорил, тем сильнее чувствовал, как неубедительно звучит его речь. Когда он умолк, другой старик сказал: «Хорошо, но если по-твоему стихи и песни – это работа, то что тогда есть отдых?» Тогда Расул Гамзатович задумался: что же для человека, поэта, который творит, есть похвала, а что огорчает его?
Когда мы на эту тему толковали, я высказал ему свою точку зрения на хвалу. Он говорит: «Меня всегда хвалили, и я привык, эта привычка является частью моей жизни. А у тебя как?» Я ответил: «А меня никогда не хвалили, потому что мне нравилось учиться, но мне не нравилось, как учат. Поэтому я благодарен людям, которые меня не хвалили. Я привык чувствовать себя насыщенным, ведь хвала – это как еще одна порция». «Еще одна порция – это неправильно: мой кувшин наполнен водой, а туда еще наливают», – сказал он. Потом он стал рассказывать, как его сильно огорчали, и задал мне вопрос: «А ты огорчаешься?» Я говорю: «Да». – «Очень сильно?» Я ответил: «Настолько сильно, что мне кажется, я мгновенно умираю и тут же происходит возрождение». – «Возрождение от чего?» – «Как только я огорчен, я умираю от обиды, нанесенной мне, и тогда вспоминаю Аристотеля, Ньютона, Лейбница, Геккеля и других великих людей всех времен и возрождаюсь». Он говорит, «я тебе покажу сейчас анонимки, которые писали на меня. Прочитай их». Анонимки, написанные на него, потом ему и отдавали. Я ему ответил, что не хочу их читать. Но он настаивал. Я прочел и спросил: «Я хочу, чтобы ты сказал, что с ними делать?» Он был гений в поэзии, а я жил и продолжаю жить в пропорциях. Мне кажется, нас очень сильно объединяло чувство: поэтических пропорций – у него, и формально-логических пропорций – у меня. Это создавало такую диалектику внутреннего совершенства и внешнего оправдания.
Тогда я предложил ему: «Расул Гамзатович, можно вас попросить: к следующей книге я напишу предисловие, и после предисловия все эти анонимки поместим туда». Он мне сказал, что это невозможно. Я возразил: «Почему же? Лет через 50 какой-нибудь историк, изучающий ваше творчество, будет говорить, ну… вот Расул Гамзатович, в жизни у него проблем не было. А, прочитав эти анонимки, он будет переживать. Ваша задача сделать этот мир лучше или попытаться хотя бы одного человека сделать немножко другим – более теплым, добрым…» Мы с ним поговорили, и он спросил: «Может, опубликуем более-менее хорошие?» Я говорю: «Нет, опубликовать надо самые плохие». В тот момент он вдруг сказал: «Когда меня не будет и когда у тебя появится возможность… Ты какому-нибудь совестливому человеку расскажи о том, что мы эту тему обсуждали. Именно совестливому человеку!» Что я и сделал.
И потом он спросил: «А на тебя писали?» – «Да, была одна анонимка, по сути анонимка, но подписана была конкретным человеком». – «А ты как среагировал?» – «Ко мне приехала большая комиссия, а автор анонимки получил двухкомнатную квартиру (смеется). Я согласился со всеми доводами автора анонимки. Почему? Не знаю, но сегодня я горжусь этим достижением».
Так вот, огорчение, каким бы ни было, содержит в себе порцию радости. Радость и огорчение для великих людей. Таких как Ньютон, Лейбниц – в науке, и пророков – в религии. Мы с ним обсуждали это и пришли к единому мнению, что огорчение является одной из форм радости. Если б человек не знал огорчений, были бы одни радости, он с ума сошел бы без проблем. Огорчение и радость в творчестве Расула Гамзатова я попытался перенести на внешнее оправдание и внутреннее совершенство. Я знал многих выдающихся людей. У них все было разделено: отдельно – внешняя сторона, отдельно – внутренняя под множеством замков, кодов, шифров. Расул Гамзатович, я считаю, был абсолютно гениальным человеком, но внешняя и внутренняя стороны у него были переплетены. Он мне как-то сказал: «У меня так получается, что все мои недостатки, о которых я сам знаю, они видны. Я знаю большое количество людей, о недостатках которых не знает никто, в том числе и они сами» (смеется).
НЕ РЯДОМ, А ВНУТРИ
Он различал два уровня понимания: понимание первого уровня, когда все понятно. Понимание второго уровня, что ты понимаешь еще не все. Это как бы на уровне второго сознания идет анализ того, как избавиться от первого впечатления. Я считаю его одним из поэтов-символистов, которые хотели в корне переделать мир. Все наши литературные четверги были посвящены человеку. Иногда на них приходил один из самых крупных литераторов Дагестана, профессор Сиражутдин Хайбуллаев, по большей части он мне раскрыл феномен Расула Гамзатова. Он посвятил свою жизнь творчеству Гамзата Цадасы и Расула Гамзатова.
Внешне Расул Гамзатов – это задача. Он был человеком гениальной находчивости. Внутри он был совсем другой. Каждое его слово отличалось удивительной меткостью попадания, нет человека, который его не знает, и очень мало людей, которые могут прочитать его внутренние стихи. Внешние стихи посвящаются праздничным событиям – их читали все, а внутренние стихи (переходит на аварский и дает примерный перевод. – Прим. авт.) он считал, что только страдания «доделывают» человека до человека, потому что по-настоящему человек, страдая, не зовет на помощь, а молчит. Внутренние страдания и внешние оправдания не всегда видны, поэтому чтобы их увидеть, думаю, на его поэзию надо было смотреть не прямо, а в щелочку.
Однажды был такой эксперимент в Союзе писателей. В то время я занимался сжатием информации. Разбирая с ним стихотворение, спросил: «Расул Гамзатович, вот такая главная задача была?» Он отвечает, да. Тогда я говорю: «Думаю, возможно, было бы убрать пару куплетов». Услышав это, он пригласил меня: «Давай приходи в Союз писателей. Если даже я лишнее пишу…» Мы планировали посидеть минут 30-40 и почти четыре часа провели там в обсуждениях. И он признался: «У меня есть такая мечта: написать пару куплетов, которые станут бессмертными». К своим произведениям он обращался с просьбой: «Я очень вас прошу, если вы умрете вместе со мной, то, пожалуйста, не приходите ко мне» и добавлял: «Я всегда мечтал еще в юности, влюбиться так, до такой степени, что когда я буду похоронен, сила любви разорвет все преграды в стихах, как у Махмуда (Махмуд из Кахаб-Росо. – Прим. авт.)». Глубину его поэтических страданий лучше других понимал только профессор Сиражутдин Хайбуллаев.
Расул Гамзатович всегда ждал людей, которые могут быть рядом с ним, когда ему тоскливо. Не рядом, а внутри него.
Как символист он искал такие строки, после которых… он говорил: «Я ищу такие строки, после которых у меня на лице будет виден отпечаток страдающей совести…» Понимаете? В тот момент у меня мурашки побежали по коже от услышанного. Он был очень начитан… но ничто человеческое было ему не чуждо. Когда он учился, отец ему сказал: «Сначала выучи русский язык, потом все узнаешь. Вот тебе деньги, ходи в театр и в подтверждение присылай мне контрамарки». И Расул отсылал ему контрамарки. Отец был доволен. Да, Расул ходил в театр, но как сам он признавался, делал это, чтобы любоваться красивыми девушками. Вообще он смотрел на женщин как на вершину недоступной горы. И когда Расул приезжал в село, отец удивлялся: «Расул, почему так плохо говоришь…» – «Актеры быстро разговаривают, я не успеваю все понять», – объяснял он отцу…
ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Радость и страдания ходят в обнимку, радость больше приносит огорчений, чем огорчение. Огорченным он бывал только потому, что хотел выдать нечто, способное потрясти целый мир и что заставило бы потрясти каждого человека в отдельности. Он говорил, чтобы не потерять все формы совести, нужно потрясти себя таким образом, чтобы чувствовать себя наверху, среди поэтических богов. Так вот, среди поэтических богов он, безусловно, один из самых ярких.
Однажды он мне сказал такую вещь. Для себя я живу в трех мирах: в прошлом, настоящем и будущем. Если хотя бы один из этих миров ничего не стоит, я один из самых несчастных людей мира. Фантастическая философия, которая может прийти в голову абсолютно необыкновенному человеку.
С его уходом мне стало невыносимо одиноко и меня преследует это чувство. Хотя… я внутренне всегда был одинок. Одиночество удерживает на плаву от не всегда дружественного мира, оно обнимает, не отпускает и не предает. И когда мы с ним говорили об одиночестве и страданиях, счастье и несчастье, я ему сказал: «Мне кажется, в счастье есть что-то предательское, а горе никогда не предает и не бывает таких масштабов горя, какие человек не сможет перенести. В счастье есть нечто легкомысленное. В горе есть достоинство скалы, оно смотрит в глубину, держит, как якорь». И это часть поэтического дарования Гамзатова, которая мне близка.
Лариса ДИБИРОВА
