ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Наездник за наездником летит,
Конь за конем — порывисты, как пламя…
Готовят к скачкам рысаков годами,
Годами к ним готовится джигит.
У резвых скакунов в очах огни,
Сердца джигитов удалью согреты.
На конное ристалище они
Выходят, как к читателям поэты.
Им трудный путь осилить предстоит,
Но здесь не бой, а рыцарские споры.
Просторный луг для скачек, как магнит,
Горящие притягивает взоры.
С утра пришли сюда и старики
И молодые, — состязанье это
Для них как будто новые стихи
Известного и модного поэта.
И будут всадники и скакуны,
Как строфы, поражающие новью,
Собравшимися встречены с любовью
И по достоинству оценены.
Никто своих восторгов тут не прячет, —
Как молния, прорезавшая высь,
Флажок взметнулся красный:
Это значит,
Что принят старт и скачки начались.
Мелькают плетки в воздухе упругом,
Пылают гривы, дробен стук копыт.
Кто раньше всех, отмерив круг за кругом,
Окончит путь, тот — истинный джигит.
Для глаз чужих движенье сердца скрыто,
И девушка, гордясь победой той,
Неслышно шепчет, глядя на джигита:
«Из первых первый — ты, любимый мой!»
И пусть такого же успеха снова
Ему не знать в грядущие года, —
Она уже не выберет другого,
Был выбор ею сделан навсегда.
… В ту пору, о которой столь неспешно
Мое повествование течет,
Была еще девчонкой я потешной,
Мне шел тогда всего девятый год.
Конь за конем — порывисты, как пламя,
Наездник за наездником.
Дивясь
На все вокруг, своими я глазами
Такое наблюдала первый раз.
Отмеченные грациозной силой,
Неслись по кругу скакуны, — один
Был схож по цвету с птицей чернокрылой,
Другой был огнецветен, как рубин.
А вот и мой избранник, конь мой белый,
Как облачко, как трепетный дымок,
Как развевающийся то и дело
Над пляшущей горянкою платок.
Красою выделялся он мятежной,
И молодой, со страхом незнаком,
В папахе белой, в бурке белоснежной
Наездник распластался над конем.
И было, откровенно вам признаюсь,
Такое ощущенье у меня,
Что конь летит, дорожки не касаясь,
А всадник не касается коня.
Никто его остановить не в силах,
И напугать не может ничего.
Так пылок он и крепок, будто в жилах
Расплавлено железо у него.
И словно два из-под папахи белой
В широкий мир распахнутых окна —
Его глаза. Летят оттуда стрелы,
И все — в меня, я ими сражена.
И, под собой от счастья ног не чуя,
Ладонью ударяя о ладонь,
Не зная имя всадника, кричу я
Самозабвенно:
— Конь мой! Белый конь!
А белый конь на финиш в это время
Приходит первым! Ждать я не могу —
И, с плеч платок срывая, я со всеми
Навстречу победителю бегу.
Платки горянок скакуна венчают,
Мужчины дружно всадника качают,
Его глаза — как ясный свет зари.
Но те глаза меня не замечают,
А смотрят на прекрасную Пари.
Она стоит чуть-чуть поодаль, вместе
С подругами аульскими, — они
Уже невесты, а любой невесте
Очарованье властное сродни.
Не зря они с ума джигитов сводят,
Красавицами все они слывут,
И по земле они не просто ходят,
А лебедями белыми плывут.
Как гордо вскинуты на шеях тонких
Их головы! Джигиту не резон,
Коль славой он победной осенен,
Покоить взор на взбалмошных девчонках, —
Себе невесту выбирает он.
И, значит, надо снять один из многих
Платков, возложенных на скакуна,
И той, во исполненье правил строгих,
Вручить его, что небом суждена.
Он, верный смладу дедовским законам,
Двойной победы ждал немало дней:
На скачках конных и над непреклонным
И нежным сердцем девушки своей.
Меж ними — ни преград, ни расстоянья,
Но он в плену сомнений и тревог:
А примет ли она без колебанья
Навстречу ей протянутый платок?
Как все вокруг, он ведает: коль скоро
Она, смеясь, отвергнет дар его,
То не представить большего позора,
Страшнее не придумать ничего.
И вправду ли желаемое близко
Иль, может, бесконечно далеко, —
Джигит уверен: нет любви без риска
И грош цена добытому легко.
Толпу ликующую раздвигая,
Джигит, весь подобравшись изнутри,
Шагнул туда, где в лебединой стае
Была его прекрасная Пари.
И, не смущаясь, шла за ним я тоже,
Как будто опасалась, что беда
Его подстерегает.
Правый Боже,
Что в этом понимала я тогда?
И вот остановился он пред нею,
И уловила я тот краткий миг,
Когда меж ними, всяких слов вернее,
Чудесный мост невидимо возник.
Как будто вдруг две сабли раскаленные
Скрестились в исступлении слепом
И от удара сабель тех скрещенных
Взметнулись искры розовым снопом.
И тут уже без робости, пожалуй,
Платок накинул на Пари джигит,
И девушка к груди платок прижала
И выдохнула радостно:
— Сайгид!
Я бросилась назад неудержимо —
Мой белый конь, он, верно, ждет меня!
Но за плетеную уздечку мимо
Другой джигит провел того коня.
Как облачко, растаял конь мой белый,
А пряный луг был солнцем осиян.
И громко на лугу зурна запела,
И тотчас ей ответил барабан.
Неистов был Сайгид в лихой лезгинке,
И рядом с ним, нарядна и светла,
Смахнув с ресниц счастливые слезинки,
Пари, как лебедь белая, плыла.
В ОДИНОЧЕСТВЕ
Округа пахла чабрецом и мятой,
Я оставалась здесь до первых звезд.
Ногами и копытами примята,
Трава опять вставала в полный рост.
Вокруг смыкались горы,
Гулким зовом
В ущелье окликала их река.
И небо было темно-бирюзовым
И чистым, как вода из родника.
И только облачко одно летело
По небосклону, без ветрил и крыл.
И мне казалось — это конь мой белый,
Который нынче всех опередил.
И, голову до боли, до предела
Назад закинув, я на склоне дня
Из-под руки на облачко глядела
И видела не облачко, — коня.
Вот голова его,вот грива,ноги, —
Бескрайний путь перед конем открыт.
Над ним восходит месяц меднорогий,
И звездочка на лбу его горит.
О чудо! Конь мой белый — подо мною,
И по ветру пушистый вьется хвост.
Скачу я рядом с молодой луною,
Ладошками касаюсь жарких звезд.
Пересекаю сказочные своды,
Лечу навстречу радужной судьбе.
Дышу я ощущением свободы,
Уверенности царственной в себе.
Какой простор и невидаль какая!
Но бабушкина строгая рука
Меня с коня снимает, возвращая
К обыденной земле издалека.
К речной волне, к привычным разговорам,
К старинной сакле, к узенькой тропе,
Лишая одиночества, в котором
Общительней была я, чем в толпе.
У бабушки глаза полны тревоги:
— Я сбилась с ног, пока тебя нашла.
А ты стоишь, как кустик у дороги, —
Какие ночью у тебя дела?
Иль позабыла ты, что в час заката
Все дружно возвращаются домой —
И овцы, и теленок, и цыплята,
И только дома нет тебя одной.
И бабушке негромко и несмело
Я отвечаю,голову склоня:
— Прости, не злись! Но вот какое дело:
Есть белый конь отныне у меня.
Взгляни на небо, —
Видишь, в дымке сонной,
Там, где блестит зеленая звезда,
Он отдыхает, конь мой утомленный… —
И бабушка сказала:
— Вижу, да!
Не удивляйся: каждому на счастье
Дарует белого коня Аллах.
Но не всегда бывает в нашей власти
Подарок этот удержать в руках.
К тому же, внученька моя, не скрою:
Чтоб усидела женщина на нем,
Нужны мужчины, их должно быть трое,
У каждой, кто владеет скакуном.
— Что за мужчины? И зачем так много?
— Такие же, как тот лихой джигит,
Что нынче победил, — без их подмоги
Никто из нас коня не укротит.
Давай присядем, разговор наш долог,
А мир жесток, в нем праведности нет.
Он вечно раздевает полуголых
И тем одежды дарит, кто одет.
Я сумерки люблю, когда за горы
Уходит солнце: днем оно всегда
Красивой ложью ослепляет взоры,
Все приукрашивается без труда.
— Тогда еще раз, бабушка, взгляни ты,
Как бел мой конь, ни пятнышка на нем!
— Да разве ж он не холеный, не мытый?
Твой конь таким и должен быть конем.
— А где ж мужчины? По каким приметам
Искать нам тех, кто поддержал бы нас?
— Что ж, я тебе поведаю об этом,
Да только грустен будет мой рассказ.
— Три времени у женщины, и в каждом
Из тех времен
Нуждается она
В мужчине, верном, добром и отважном,
Иначе не видать ей скакуна.
Мне тоже помогли мужские руки
Победно сесть на белого коня,
Но, обрекая на печаль и муки,
Он дважды наземь сбрасывал меня.
— Какие ж это руки помогали
Тебе взобраться на коня того?
И почему, поладив с ним вначале,
Ты все же дважды падала с него?
— Чтоб не споткнуться и на ровном месте,
Чтоб белый конь смирился, наконец,
Должна быть женщина с мужчиной вместе,
И первый из мужчин — ее отец.
Нет для нее прекраснее джигита,
Когда она совсем еще мала,
Ей так нужны отцовская защита,
Запас его терпенья и тепла!
Пока он рядом с дочерью счастливой,
Жизнь для нее и вправду благодать.
Никто ее не смеет жечь крапивой
И камни на пути ее бросать.
Любил меня отец,
Для блага дочки
Он не жалел ни времени, ни сил.
Меня, витые проясняя строчки,
Читать он по-арабски научил.
Я знала назубок стихи Корана,
А дом наш был приветлив и пригож
И полон был народу постоянно
И оттого с пчелиным ульем схож.
Я видела в отце свою опору,
Для многих был он словно старший брат.
И говорили обо мне в ту пору:
«Вот дочка Пирбудага — Патимат!»
Беда пришла негаданно-нежданно:
Зверела власть, зажиточных казня.
Отца забрали, и в ночи туманной
Меня стащили с белого коня.
Куда девались верность и отвага?
Теперь меня, смущенный пряча взгляд,
Уже не звали дочкой Пирбудага,
А называли просто Патимат.
И волны жизни о крутые камни
Меня швыряли —
И меня ль одну!
В отчаянье казалось иногда мне,
Что я лечу стремительно ко дну.
— А как же конь? Его забрали тоже?
— Нет, он вернулся, конь моей мечты.
И это было, внученька, похоже
На то, чем нынче восторгалась ты.
На конных скачках, как в геройской сече,
Был победитель статен и силен.
И белоснежный мне платок на плечи,
Пройдя через толпу, накинул он.
И вместе с ним, счет потеряв обидам,
Зато два белых обретя крыла,
Наверно, так же, как Пари с Сайгидом,
В искрящейся лезгинке я плыла.
Забыла я про старые печали,
И конь мой белый снова был мне рад.
И все меня с почтеньем называли
Женою Гайдарбека — Патимат.
Кому подвластно времени теченье?
Оно теряет скорость в пору бед,
Но в пору счастья…
Веришь, — как мгновенье,
Промчались пять моих блаженных лет.
А после повторилось все сначала:
Спустилась ночь, был свод небесный хмур.
Я крохотную Апипат качала,
Спал Гайдарбек, трехлетний спал Мансур.
Раздался стук. Вошли с оружьем трое
И все перевернули кверху дном.
Аллах, еще раз пережить такое
Не допусти!
Был обыск — как погром.
Летели на пол простыни с постели,
Не знала я, что ищут, — хоть убей.
Но даже Апипат они велели
Из люльки вытащить — и рылись в ней.
Лишь утром от соседей я узнала:
Не только Гайдарбека моего, —
Забрали аульчан они немало,
Назад не дождались мы никого.
Как будто в кровь разбилась я с разбега!
Теперь уже никто, ни стар, ни млад,
Меня не звал женою Гайдарбека,
Я снова стала просто Патимат.
Тоске мой, казалось, нет исхода,
И конь ушел…
Но сколько слез ни лей,
Остались дети у врага народа,
И нужно было вырастить детей.
— Не надо плакать, бабушка! —
Рыдая,
Я обняла ее.
— Прости, Аллах!
До горьких слез сиротку довела я,
Да и сама некстати вся в слезах.
А мой отец, —
Молю я, чтоб не знала
Тревог и зла душа его вовек, —
Не раз, не два говаривал, бывало:
«Тужить обязан молча человек!»
Но коль нахлынут вновь воспоминанья,
То сердце так же рвется из груди,
Как речка, что из берегов, буяня,
Выходит, если хлынут вдруг дожди.
— А конь твой тоже был убит безвинно?
— Вернулся конь! Настал желанный срок —
Мансур, мой сын и третий мой мужчина,
Мне в третий раз сесть на коня помог.
Надеюсь я, что горести минули, —
Ты слышала сама, как говорят
Сегодня люди обо мне в ауле:
«Вот мать Мансура — наша Патимат!»
Я за себя теперь уже спокойна:
Когда Аллаху душу я отдам,
Мансур, мой сын, мой первенец достойный,
Глаза мне навсегда закроет сам…
И на колени в тишине звенящей
Упала бабушка, и, задрожав,
Ее лицо земли коснулось спящей,
Коснулось аромата влажных трав.
СОН
Не разбирая в темноте тропинок,
Мы возвращались с бабушкой домой,
И все я думала о трех мужчинах,
О трех друзьях, которых нет со мной.
Неужто было для меня секретом,
Что я и сестры без отца росли?
Звалась я попросту Фазу, при этом
Не называясь дочкою Али.
И я еще ни разу не сидела
На белом, на заветном скакуне.
А волны жизни били то и дело,
Как плети окаянные, по мне.
Под стать врагу, они бесились люто,
И сакля не спасала от врага.
И обжигала боль меня, как будто
Во мне пылает пламя очага.
Но лишь глаза прикрою истомленно —
И тотчас расцветает жалкий кров,
И возникает конь мой, сотворенный
Из белопенных зыбких облаков.
Он развевает пышный хвост, взлетая
В ночную высь,
И глуше стук копыт.
Над ним луна — корона золотая,
И звездочка на лбу его горит.
Мне снится сон…
Мне снится то же место,
Где нынче было столько аульчан.
Но я уже не девочка, — невеста,
Вся в белом и воздушном, как туман.
И вдруг джигит подходит черноусый
И, кинув мне уздечку, говорит:
— Я твой отец, я, наконец,вернулся,
И нет меж нами споров и обид.
— Прости, дада, но я тебя не помню!
— Еще бы, дочка, — вспомнить мудрено
Прощанье наше: было суждено мне
Покинуть вас так рано, так давно! —
Он поднял руку — и невесть откуда
Явился тут же дикий, как огонь,
Уверенный в себе, —
Живое чудо, —
Седла не знавший белоснежный конь.
То замирая исподволь, то разом
Встав на дыбы, роскошен и удал,
Он на меня косил лукавым глазом,
И тихо ржал, и ноздри раздувал.
— Смири коня, не поддавайся страху, —
Отец мне крикнул, —
Доверяй кнуту!
И кнут мне бросил, заломив папаху,
И я его поймала на лету.
И на коня строптивого взглянула:
Он рос на воле, на виду у гор,
Стоявших, словно стража, у аула,
И зелень склонов помнил до сих пор.
Из родников он пил живую воду,
Ловил потоков буйных голоса.
Печатью своенравья и свободы
Отмечена была его краса.
И вот, отбросив в сторону сомненье,
Я подбираюсь к белому коню,
Глаз не сводя с него ни на мгновенье, —
Сжимаю кнут и колкий страх гоню.
Одну промашку дай — и будет худо,
Бедой грозит любой его порыв.
Немало горцев унесли отсюда,
Навечно черной буркою накрыв.
Напрягся конь, глазами водит шало,
Как будто хочет загодя сказать:
«Уж легче небо покорить, пожалуй,
Чем волю мне чужую навязать!»
Все в мире так привычно:
Надо мною
Неслышно проплывают облака,
Восходят скалы зубчатой стеною,
Внизу, в ущелье, пенится река.
Кнут и уздечка!
Разве разуверим
Мы с вами горцев, знающих о том,
Что проще справиться с хитрющим зверем,
Чем сладить с необъезженным конем?
К тому же и отец исчез, — не стало
Плечистого мужчины в чекмене,
Что должен был, во что бы то ни стало,
Меня на белом удержать коне.
Одна я с ним вступаю в состязанье;
Конь близко подпустил меня — и вдруг
Заливисто заржал, и это ржанье
Наполнило собою все вокруг.
Оно летело сквозь туман белёсый,
Как будто лава в тающем дыму,
И дробно разбивалось об утесы,
И возвращалось к сердцу моему.
Оно звучало как предупрежденье
И явная угроза, а пока
Конь странные проделывал движенья,
Конь гарцевал, не зная седока.
Шумел народ:
Одни считали вздорной
Попытку выиграть неравный бой,
А кто-то с буркою расстался черной
И расстелил ее передо мной.
И так сказал:
— Послушай,озорница,
Коль не оставишь замысел ты свой,
То быстро эта бурка пригодится,
Тебя накроют ею с головой.
— И пусть! — я отвечала,-
Конь мой белый,
Кнут и уздечка — это дар отца.
Он мне велел коня смирить, и дело
Я довести сумею до конца.
И раз за разом на коня уздечку
Накинуть я пыталась, а она,
Как с голых скал соскальзывает речка,
Соскальзывала с шеи скакуна.
Так, значит, я бессильна? Неужели?
И тут ко мне, пунцовой от стыда,
Шагнул джигит, —
Глаза его горели,
Как на заре озерная вода.
И этот жар, спеша вокруг разлиться,
Проник мне в душу, землю осветил.
И вмиг я встрепенулась, как орлица,
Почувствовав прилив нежданных сил.
Откуда было взяться им так скоро,
Отчаянью немому вопреки?
От пылких глаз, блестевших, как озера?
От пряных трав? От бешеной реки?
Швырнув уздечку, —
Словно из-под спуда, —
На скальный выступ, сердце приструня,
Рванулась я и прыгнула оттуда,
Подобно птице, прямо на коня.
Я ликовала — я добилась цели!
И мне навстречу, с четырех сторон,
Обрадованно люди загудели,
Как будто улей был разворошен.
Но тот джигит, чьи взоры, словно пламя,
Зажгли мгновенной храбростью меня,
От ужаса лицо закрыл руками,
Когда, склонясь, вцепилась я в коня.
Конь не сдавался, и вставал все круче
Он на дыбы, чтоб скинуть седока,
И, как шрапнель, из-под копыт могучих
Летели комья глины и песка.
Вновь тишина от ржанья раскололась,
И покатилось эхо с крутизны,
Как будто подхватили этот голос
Пасущиеся скопом табуны.
Неравен спор, и скользок путь к обрыву,
И кружится распахнутая высь.
И слышу я, вцепясь в густую гриву,
Как мне кричат:
— Держись! Держись! Держись! —
Одно неосторожное движенье —
И жизнь моя навеки позади.
И сердце в безотчетном напряженье
Вот-вот готово выпасть из груди.
Скакун и я — как будто обручили
Меня с конем!
И он вдоль сизых скал,
Из-под копыт вздымая тучи пыли,
Сорвавшись с места, лихо поскакал.
Его маршрут был никому не ведом —
Свернет ли вдруг иль обратится вспять?
И люди ринулись за нами следом,
Чтоб из виду средь скал не потерять.
А снявший бурку черную,
По склону
Безмолвно шел заросшею тропой,
Держа, как будто мертвую ворону,
Развернутую бурку пред собой.
Все обозленней мчался, все упрямей
Мой белый конь вперед, — наедине
Была я с небом, ветром и горами,
И пропастью, бедой грозившей мне.
Куда ни глянь, все скалы да вершины,
И, что ни делай, конь неукротим.
Я выбилась из сил, и нет мужчины,
Который бы помог мне сладить с ним.
И кажется — дорога бесконечна,
И бесконечны цепи древних гор,
И неустанен белый конь, и вечно
Скачу я на коне во весь опор.
И вдруг он бег замедлил и на месте
Покорно замер, голову склоня,
Как будто он, простя свое бесчестье,
Не гневается больше на меня.
Я гладила дрожащею рукою
Взлохмаченную гриву, говоря:
— Тебя, мой белый конь, я успокою!
Не сбрасывай меня,
Не буйствуй зря! —
Но то была зловещая уловка —
Вновь на дыбы он встал, и, ничего,
Вокруг не видя, падая неловко,
Я все же ухватилась за него.
Он поволок меня под камнепадом,
И билась я о камни головой,
Пока, крича, не услыхала рядом
Знакомый голос:
— Внучка, что с тобой?
— Ах, бабушка, мне снился конь… Куда-то
Меня тащил он, жизнь мою губя!
— Спи, внучка!
Слишком дорогую плату
Он требует…
Тот конь — не для тебя.
МОЙ ДЕНЬ
Мне этот день торжественно и немо
Принадлежит, как птице — два крыла,
Как речке — русло, как ночное небо —
Мерцанью звезд, которым нет числа.
Принадлежит мне, как деревьям — крона
И как деревья — почве и корням.
Мой день, мечтой и явью озаренный, —
Мой талисман и мой лучистый храм.
Всё молча молится и ждет удачи;
Молитвы тайные произнося,
Шуршит трава,
Руки моей горячей
Молитвенно касается роса.
С молитвой в клюве вылетает птица
Из теплого гнезда в урочный час,
И, про себя бесхитростно молясь,
На солнечный цветок пчела садится.
Я жду любимого в сиянье дня,
Я жду с молитвой белого коня.
МОЙ БЕЛЫЙ КОНЬ
Потряхивая шелковистой гривой,
Ко мне, как будто продолженье сна,
Спустился с облаков мой конь игривый,
Как пена бел и гибок, как струна.
В свою удачу веря непреложно,
Легко я вскакиваю на него.
И седока несет он осторожно,
И я не опасаюсь ничего.
Не опасаюсь ни огня, ни дыма,
Ни бурь, что досаждают кораблю.
Чего бояться, если я любима?
Чего бояться, если я люблю?
Со мною — удивительный мужчина:
Коль надо, он пройдет по гребню вод,
Не замечая, как страшна пучина,
И на ладони пламя разведет.
И свой кальян зажжет он, коль захочет,
От раскаленных звезд, невозмутим,
И, отломив от облака кусочек,
Лицо и руки он омоет им.
Не даст с коня упасть мне мой мужчина,
Все по плечу, покуда мы не врозь.
Я — водопад, я — дикая стремнина,
А он — моя опора, мой утес.
То на ветру стремительно и косо,
А то отвесно, презирая риск,
Я падаю рекой на грудь утеса,
Разбрасывая миллионы брызг.
Дробится радуга в искристой пене,
Я вся — порыв, вся — огненная прыть.
Не так уж трудно белому кипенью
И сумрачный утес воспламенить.
Душа согрета силою чудесной,
К блескучим звездам тянется рука.
Я перепрыгиваю через бездны,
Шутя пляшу на лезвии клинка.
Прекрасен мир, когда с тобою милый,
Тебя ведущий сквозь туман и мглу.
Его покой и свой покой постылый
Я обратила в пепел и золу.
Любимый мой!
Быть может, мы впервые
Парим, как птицы, в синей вышине.
Мы — ясновидящие и слепые,
Ты без остатка растворен во мне.
Нужны мужская выдержка и хватка,
Чтоб не упала я со скакуна.
Держи меня и помни: без остатка
Я до конца в тебе растворена.
Мой белый конь восходит горделиво
Все выше по уступам крутизны.
И — не могу поверить в это диво —
Я вижу на вершине две сосны.
Как среди скал смогли они прижиться?
Как отыскали горстку той земли,
Которую, наверно, по крупице
Сюда шальные ветры принесли?
Какими цепкими должны быть корни,
Какими закаленными в борьбе,
Чтоб, крепость одолев породы горной,
В ней отыскать пристанище себе!
Два деревца…
Стегают их метели
И грозы ослепляют искони,
Но, вытерпев все тяготы, сумели
Подняться к солнцу все-таки они.
Любимый мой!
Мне кажется, мы тоже, —
Ты чутким сердцем сходство улови, —
С тобой на эти две сосны похожи,
Мы на вершине счастья и любви!
ЖЕЛТЫЙ УРАГАН
Беда ко мне пришла, а не досада:
Неистовою злобой обуян,
Как смертный враг, внезапно, из засады,
В лицо ударил желтый ураган.
Он вырвал из расщелины глубокой
Мою сосну — мужчину моего.
И я опять слаба и одинока, —
Как устоять смогу я без него?
Ведь жизнь перемешала нашу хвою
И корни натуго переплела.
И без меня, мотая головою,
Мой белый конь умчался, как стрела.
Умчался вдаль, растаял конь мой прыткий,
А желтый ураган стеною шел,
Корежил корни, ветви рвал, как нитки,
И пригибал к земле гудящий ствол.
И мнилось мне — под тяжестью кручины
Навеки спину пред судьбой склоню
Я без любви, без моего мужчины,
Что был угоден белому коню.
С вершин срывались снежные лавины,
И речки, оглушительно звеня,
Неслись и будоражили теснины —
Сквозь боль мою, сквозь память, сквозь меня.
И тучи заслонили свод небесный,
И душу тучами заволокло.
Метался желтый ураган над бездной
И бил по мне безжалостно и зло.
НА СЕНОКОСЕ
— Пойдем на сенокос сегодня с нами! —
Сказал мне старый дед Омардада, —
Грех убиваться… Белыми конями
Дано владеть не всем и не всегда.
Бывает так, что конь и всадник шею
Себе сломают на таком пути,
Где может пеший с ношею своею,
Не спотыкаясь, запросто пройти.
— Омардада, мне жить на свете тошно!
— Стыдись такое говорить! Ты — мать,
Два сына у тебя,
Так разве можно,
Родив детей, о смерти помышлять?
Пока они не вырастут, на годы
Кто, как не ты, заменит им отца?
Пойдем — я чудо покажу природы,
Чтоб все ты осознала до конца.
На высоте, которой нет предела,
Хоть раз в горах бывали ночью вы?
В безлунной мгле я быстро захмелела
От аромата скошенной травы.
Как будто рог с вином я осушила!
Вокруг такое царство тишины,
Что слышен ток пульсирующей жилы
И колебанья воздуха слышны.
Посвистывают птицы в первозданной
Невозмутимости окрестных гор.
И словно бы удары барабана —
Звучит лягушек квакающий хор.
Мой горный край! Светла и совершенна
Симфония твоя, — под стать врачу
Она мне душу целит:
Постепенно
Стихает боль,
Я снова жить хочу!
Как хорошо, уйдя от дум тяжелых,
Лежать на снеге и глядеть впотьмах
На небо звездное! Оно — что полог,
Натянутый на каменных столбах.
Сначала звезды без конца и края —
Как целый слиток. Но всмотрись острей —
И ты постигнешь, небо озирая,
Что это — россыпь трепетных огней.
И как притом ни напрягай ты взора,
Единым взглядом не окинешь их —
Сплетающихся в дивные узоры,
Голубоватых, алых, золотых.
Я помню: в школе старичок кургузый
С вопросом обращался к детворе:
«Что это значит — зерна кукурузы
Лежат на фиолетовом ковре?»
Найти непросто верный путь к ответу,
И, думаю, устав от скучных дел,
Мудрец, загадку сочинивший эту,
В горах на небо звездное глядел.
Не выбрать лучше для ночлега места,
Я вроде бы опомнилась в тиши.
Но боль, как на дрожжах восходит тесто,
Вновь поднялась из глубины души.
Как вместе провести бы я хотела
Такую ночь в родимой стороне
С любимым, с тем, кто нежно и умело
Держал меня на белом скакуне!
И тут я вздрогнула: за поволокой
Туманною мой конь возник опять,
Маяча вровень со скалой высокой, —
Он не исчез.
Но как его поймать…
Укрывшись плотно звездным одеялом,
На простыне из чуть привядших трав
Уснула я, чтоб на восходе алом
Вновь загрустить, с постели этой встав.
Земля, уже успев принарядиться,
Поблескивала в росном серебре.
И песню очарованные птицы
Несли навстречу утренней заре.
Невдалеке, к дневным трудам готовый,
Стоял и улыбался мне светло
Омардада у дерева густого,
Что в полном одиночестве росло.
— Проснулась, дочка, встала? Будь здорова,
Будь счастлива отныне навсегда!
— Спасибо за приветливое слово,
Удачи и тебе, Омардада!
По гладкому стволу водя рукою,
Старик проникновенно произнес:
— Смотри-ка, дочка, дерево какое,
Какой могучий тутовик возрос!
От зноя,
В густолиственном уборе,
Всех защищает тенью он своей,
И сочные плоды его от хвори
Вылечивают множество людей.
Так разве ж это дерево — не чудо,
Достойное, чтоб петь ему хвалу?
Но не поймешь ты этого, покуда
Не приглядишься пристальней к стволу.
Вот трещина…
— Я вижу. Только, право,
Что в ней чудесного, Омардада?
— Она темна снаружи и шершава,
А изнутри светлей и глаже льда.
Делянка за отцом, — землицы крошка, —
Здесь числилась в былые времена.
Впитав наш пот, росла на ней картошка,
Из года в год кормила нас она.
И, чтоб усилья наши и усердье
Не растоптал однажды напрочь скот,
Отец мой палки собирал и жерди —
Мы окружили ими огород.
Когда ж сюда мы через две недели
Вернулись, то, забыв про все дела,
От изумленья так и онемели:
Одна из наших палок зацвела!
Листочки клейкие она пустила
И острые, как будто бы копье,
И пробудилась в ней живая сила
И превратила в дерево ее.
Оно других не хуже,
А к тому же
И трещину природа неспроста
Оставила — корявую снаружи
И гладкую внутри, как палка та.
Давно все жерди сгнили: жребий жалкий
Достался им. А эта напролом
Пошла, переча жребию, — и палка,
Как видишь, мощным сделалась стволом.
Запомни: счастье даром не дается,
Непросто белого коня добыть.
За счастье, дочка, надобно бороться,
А чтоб бороться, надо жизнь любить. —
Умолк старик,
И близь вершины снова
Виденьем сказочным возник мой конь.
В лучах зари светился он багрово —
Тебя испепелит он, только тронь!
ЗВОН
Откуда звон, откуда эти струи
Малиновые в ранней тишине?
От той переливающейся сбруи,
Что вздрагивает плавно на коне?
От бирюзы надежд моих в оправе
Из серебра, что блещет и впотьмах?
От жгучих слез, что, душу мне расплавя,
Застыли белым жемчугом в серьгах?
Иль, может быть, издалека, в долине,
Где выветрится прошлое навряд,
Под синим небом и, как небо, сини,
И ныне колокольчики звенят?
Самозабвенно рвал их мой мужчина,
Растрачивая щедро сердца пыл,
И мне с любовью, с песней соловьиной,
С ветрами и туманом их дарил.
Был рядом звон,
И конь был тоже рядом,
Но рук моих принять не захотел:
Ожег меня нетерпеливым взглядом
И растворился, словно ввысь взлетел.
И в два крыла я руки обратила,
И обрела я чувство высоты
И крикнула:
— Я тоже белокрыла,
Мой белый конь, мне покоришься ты!
Неважно, сколько я трудов затрачу, —
Я выиграю схватку, все стерпя:
Я, наконец, поверила в удачу
И, стало быть, поверила в себя.
МОЕ РЕМЕСЛО
Я — жаворонок, утренняя птица,
Как небо, чистый лист передо мной,
И отливает он голубизной,
И за строкой строка на лист ложится.
Со дна души я извлекаю их,
Как жемчуг достают со дна морского.
Он настоящий — в этом я готова
Уверить всех, — подделок никаких.
Мой белый лист — мой белый конь! Такого
Смирить коня подчас трудней всего.
Кнут дерзкой мысли и уздечка слова —
Вот то, чем укрощаю я его.
Я — жаворонок, утренняя птица,
Бессонница — сестра моя.
Слова
Всю ночь в мозгу не устают кружиться,
Как зерна, что легли под жернова.
И сколько раз, как ни горька потеря,
Я рву тот лист, погибшую мечту,
И вьются белые клочки, как перья
У бедной птицы, сбитой на лету.
Раскрыв окно, гляжу во тьму ночную:
Гремит гроза,
И над громадой круч
Мелькает конь, раскованно гарцуя
Меж белых молний и косматых туч.
Я вся в борьбе,
И вера мне поможет,
И ветры про удачу мне трубят.
Сказать по правде, разве не похожи
Мои стихи на белых жеребят?
Пусть вырастут, и станут скакунами,
И будут людям доброю судьбой.
А мой скакун, овеянный ветрами,
Зовет меня к вершине за собой.
МОЙ ВЕК
Век мой — век мятежный и печальный,
Время молота и наковальни.
В тесные отары сбился люд —
Серый люд избранники пасут.
Век мой за красивыми словами
Прячет суть, кишащую червями.
Чистота растоптана во прах,
Честь и совесть — только на словах.
Век мой для талантливых — темница,
Для бездарных — слава и цветы.
Теплым жиром налились их лица,
Сыто отрастают животы.
Укрощать им скакунов не надо, —
Белый конь под дорогим седлом
Им дается даром, как награда:
Будь любезен, посиди на нем!
Мне же конь мой не был уготован, —
Я читала Тютчева в слезах,
Кровь мне горячил глухой Бетховен,
Душу бередил ослепший Бах.
И Федотов, горький гений кисти,
Неподвластный спеси и корысти,
На меня, безумием объят,
Обращал свой выстраданный взгляд.
Чашу боли, света и печали
Эти люди выпили до дна.
Эти люди сами укрощали
Белого, как пена, скакуна.
… За порог ступаю поздней ночью,
И она, по-летнему тепла,
Перья синие роняет молча
На траву, что соком изошла.
Я бужу сады, где серебрится
Дымная роса, бужу цикад,
И фиалки, что, сомкнув ресницы,
Как младенцы в люльках, сладко спят.
Весело кричу ромашкам сонным:
— Эй, не закрывайте желтых глаз!
Разве можно спать под небосклоном,
Столько звезд развесившим для нас?
Я гляжу на сумрачные горы,
Что надели белые чалмы
И земные тайны в эту пору
Дарят звездам под покровом тьмы.
Скоро высь зажжется заревая,
А пока, спеша издалека
И орлиных гнезд не задевая,
Плавно набегают облака.
Вот и солнце встало из тумана
Как предвестье радужного дня.
Все, чем мир наполнен, невозбранно
И светло проходит сквозь меня.
Жаворонок в небе суетится,
Радуюсь ему: и я, как он, —
Жаворонок, утренняя птица,
И поем мы вместе, в унисон.
И уже фиалка луговая,
Хоть ее я помешала сну,
Мне, головкой издали кивая,
Отдает свою голубизну.
Верю: не умрет фиалка эта,
И ромашки тоже не умрут, —
В песне той, что мною будет спета
Все они бессмертье обретут.
И зарю, что блещет на востоке,
Я в крылатых строчках сохраню,
И меня поднимут эти строки
К снежным кручам,
К белому коню.
Неслучайно сердце и природа
Говорят на общем языке:
Шелест трав, дыханье небосвода
В каждой ощущаю я строке.
Век мой, отчего ты хмуришь брови?
Кто за мною гонится вослед
С черной буркой, тризну мне готовя?
Он меня догонит или нет?
Почему до срока так сурово
Он меня хоронит, нечестив,
Как хоронят горца боевого,
Черной буркою его накрыв?
В гору я взбегаю,
Супостата
Дерзко и насмешливо дразня,
Так же, вероятно, как когда-то
Белый конь, резвясь, дразнил меня.
Я бегу туда, где голубая
Стынет высь, а ветер крут и яр,
На тропинках строчки загребая,
Как руками загребают жар.
И все ближе конь мой непокорный
И горящий на вершинах снег.
Но уже догнал меня мой черный
С черной буркой странный человек.
Гибельно его прикосновенье,
Умертвить замыслил он меня.
И, упав, в последнее мгновенье
Уцепилась я за хвост коня.
Протащил меня он по щебенке,
В солнечную поднял высоту.
И стихи о белом жеребенке
Я ему читаю на лету.
Ведь и он был жеребенком тоже,
И, пораньше выбежав на луг,
Я, еще девчонкою, быть может,
Именно его кормила с рук.
ПЕСНЯ О ЖЕРЕБЕНКЕ
Жеребенок белой масти,
Жеребенок белой масти,
С яркой звездочкой на лбу.
Не страшны ему напасти,
Верит он в свою судьбу.
Он сошел от скал, покрытых
Белым льдом, от пенных рек,
И остался на копытах
Голубой вершинный снег.
Кровь кипит в нем огневая,
И легко, за кругом круг,
Хвост пушистый развевая,
Он обскакивает луг.
Угомону нет!
И злится
За такое баловство
На малышку кобылица,
Стерегущая его.
Подбежал он к быстрой речке —
Пены белые колечки
Одарили сосунка
Ароматом молока.
И назад, к сердитой маме,
Припустился он опять
И горячими губами
Стал соски ее искать.
Недвижимы — рядом, двое,
И на бархатных губах
Молоко лежит парное,
Словно пена на волнах…
Это жеребенок? Иль девчонка,
Верящая на восходе дня,
Что, как просто гладить жеребенка,
Так же просто укротить коня?
Жизнь моя — высокого накала,
И не надо жизни мне иной.
В детстве жеребенка я ласкала —
Взрослый конь смирится предо мной.
Я привыкла к вечному горенью,
Не боюсь ни тягот, ни забот.
Учит одиночество терпенью,
А терпенье к мужеству зовет.
Конь мой норовистый, конь мой юркий
Приутих и не грызет удил.
Не позволю, чтобы черной буркой
Черный человек меня накрыл.
Не всегда мне суждено хвататься
Из последних сил за конский хвост.
И в седле могу я удержаться
И взлететь могу до самых звезд.
Я люблю и землю и бездонье
Небосвода, — день мой занялся.
И сдается мне, что на ладони
У меня лежит планета вся.
Разрывает тучи, как лохмотья,
Конь мой белый — что за кровь и стать!
Я в движенье, я всю жизнь в полете,
Чтобы от потомства не отстать.
НА БЕЛОМ КОНЕ
Рассвет рассыпал огненные стрелы,
Лазурный плес теряется вдали.
Прошли года,
И снова конь мой белый
Летит, не отрываясь от земли.
Летит он, головы не опуская,
И высекает искры, свету рад,
Как я стихи из сердца высекаю,
Их обращая в яркий звездопад.
С конем могучим слиться воедино
В свой срок помог мне лучший из мужчин —
Казалось мне, навечно мой мужчина —
Мой первенец Али, мой старший сын.
Но жизнь меня еще раз обделила,
Опять подстерегла меня беда.
Нет больше сына.
Есть могила.
И страшный час прощанья навсегда.
И в небе туч прибавилось угрюмых,
И сердце опрокинулось во тьму,
Как будто конь прошелся, обезумев,
Копытами по сердцу моему.
И все равно как Божье откровенье —
И жизнь моя и страдный путь земной.
Я не одна: со мной мое терпенье,
А это значит — мужество со мной.
Сквозь облака проглядывает солнце,
Летит мой конь у мира на виду.
И верю я: покуда сердце бьется,
Я с белого коня не упаду.
