Исторически сложилось так, что вокруг имен, творений, деяний, словом, судеб гениев во все времена витала атмосфера то безудержного восторга, то уничижительного неприятия, то глухого непонимания, то осознанного извращения. Сонм подобного рода инсинуаций из века в век мешал нам постичь и объективно оценить творческое наследие именно гения Ф.М. Достоевского. Даже такой проницательный писатель и теоретик, как М. Горький, извратил его миропонимание и врожденный, по сути настоянный на христианстве гуманизм. В докладе на I Всесоюзном съезде советских писателей СССР (1934 г.) Алексей Максимович сказал: «Достоевскому приписывается роль искателя истины. Если он искал — он нашел ее в зверином, животном начале человека и нашел не для того, чтобы опровергнуть, а чтобы оправдать…». Свою концепцию восприятия и научного осмысления наследия великого провидца предложила и доцент кафедры литературы Дагестанского государственного педагогического университета Асият Кукуева в монографии «К проблеме изучения творчества Ф.М. Достоевского» (Махачкала, 2007).
О Достоевском написано немало и по-разному. Асият Абдуллаевна нашла свои координаты исследования, и, я бы подчеркнул, новаторские: социальный, психологический и метафизический аспекты.
Я придаю особое значение размышлениям А. Кукуевой над проблемой метафизического осмысления русской действительности XIX века и души русского человека с ее нескончаемыми метаниями и самокопанием. Это ведь недиалектический, более того, болезненный метод восприятия и оценки поступков личности, граничащий с абстракцией и алогизмом.
Однако автором монографии упущена также возможность отповеди нынешним (современным) апологетам творчества Ф.М. Достоевского Н. Романову, польскому кинорежиссеру Анджею Вайде.
Оппонентов у Ф.М. Достоевского достаточно, и в этой связи возникает вопрос: как будут прочитываться его творения (концепция миропорядка!) в XXI столетии? Но это вопрос прогнозирования. Гениальность и неизбывная востребованность Достоевского, на мой взгляд, именно в том, что он исследовал не сугубо социальные проблемы бытия, а бытие и пребывание личности под Небом и Богом. «Достоевский воспринимал и переживал жизнь как мучительную и напряженную борьбу. Все действующие лица Достоевского — в горе, в несчастье, в позоре, в надрыве, в грехе и борении. Все они страдают, все уязвлены… Это — «бедные люди», «униженные и оскорбленные», забитые и придавленные судьбой и «мучимые Богом» неудачные искатели… В зловещих корчах и судорогах изображает Достоевский человеческое существование…», — размышляет автор монографии.
Мне показалась важной и мысль А. Кукуевой о том, что миросозерцание Достоевского — трагическое. Выходит, и свобода — своего рода кабала, путь к гибели. А. Кукуева находит истоки этой концепции в языческой трагедии древности и в европейской трагедии Нового времени — от Эсхила до Шекспира, Гете и Ибсена. Трагическая завязка у Достоевского создавалась столкновением личной воли с безличным и отвлеченным роком — с неизменными законами природы, со своеволием стихийных страстей, с «судьбой»… И личность гибла под давлением того, что не имело лика, индивидуальное раздавливалось абстрактным.
Достоевский не смог и не сумел избежать утопического искушения, и постепенно радостное предчувствие грядущего обновления, считает А. Кукуева, развертывается у писателя в картине Царствия Божия на земле. Ему хотелось, чтобы мир теперь же, сразу вместил бы Христа. В этом видит автор монографии мотивы колебаний в творчестве романиста, трудности расшифровки его замыслов и приходит к выводу: «создать образ «совершенно идеального человека» ему не пришлось. Нарисовать картины праведного мира он не смог. Ибо нет еще полной святости на земле…».
Значимо и следующее наблюдение А. Кукуевой: «Достоевский создает полифонический роман — роман, насквозь пронизанный диалогами, воспроизводящий многоголосие жизни, и автор не выражает своего мнения, прямота заставляет героев выкладываться целиком и полностью… Это — форма полнейшего, глубинного и многомерного отражения жизни — не зеркального, а эмоционально-философского, скажу больше, сострадательного.
Жаль, что А. Кукуева в своем исследовании прошла мимо речи Достоевского, посвященной памяти Пушкина, в которой прозвучали утверждения о «всемирной отзывчивости» русской литературы, а самого поэта называл человеком «прозорливой души», указывал на «всечеловечность его гения». В этой «всемирной скорби», может, и есть духовное родство двух светил русской художественной и религиозно-философской концепции мира?
Глубокая мысль заключена в вопросе Достоевского, обращенном к натуралистам: «Где вы найдете уже сложившиеся типы? Надо следовать за движущейся действительностью». Уместна в исследовании А. Кукуевой и ссылка на высказывание А. Луначарского: «Все романы Достоевского — добела накаленный диалог».
Примечателен и следующий тезис А. Кукуевой: «В. Белинский гуманистическое (филантропическое) направление в русской литературе связывал с романами Достоевского, более того — в «Бедных людях» он видит черты и тенденции «натуральной школы». Несколько неожиданным представляется сближение А. Кукуевой «Шинели» Гоголя и «Бедных людей» Достоевского. Но это на первый, может, поверхностный взгляд, а по сути такое предположение вполне закономерно, ибо здесь сыграла свою роль близость «сетки координат» восприятия современного мира у обоих писателей.
Удачным и весьма плодотворным представляется мне прием обособленного анализа романов в хронологической выстроенности: «Бедные люди», «Униженные и оскорбленные», «Преступление и наказание», «Идиот», «Братья Карамазовы».
Важно и то, что А. Кукуева выразила свое отношение и сделала оценочные выводы предшествующим исследованиям творчества Достоевского. Речь идет не о позиции несогласия, а о личностном, может, даже дагестанском восприятии русского менталитета героев Достоевского, их психологии как о явлении, отразившем социально-нравственное поведение людей, не заблудших, а ищущих истину.
Монография А. Кукуевой спорна, по-хорошему дискуссионна. Она, надеюсь, будет обсуждена научной общественностью и по достоинству оценена.
Последние новости
