«Главным должен быть принцип – помоги»

Абдурахман Дадаевич выполнил около десяти тысяч операций, внедрил в практику здравоохранения более девяносто новых операций и методов диагностики. Впервые в Дагестане им выполнены операции: гемигепатэктомия при злокачественных опухолях печени, создание мочевого пузыря из изолированной петли тонкой кишки, пластика главного бронха при травматическом повреждении, фундопликация по Ниссену и Талю при желудочно-пищеводном рефлексе и многие другие. Это человек, который дает новую жизнь детям, и говорит о них с такой искренней теплотой и блеском в глазах… Если бывают врачи от Бога, то он – один из них.
– В 1975 году я окончил аспирантуру по детской хирургии. В том же году защитил кандидатскую диссертацию «Состояние неспецифической иммунологической реактивности при остром аппендиците у детей». С тех пор работаю детским хирургом. Вначале был ассистентом кафедры детской хирургии Дагестанского медицинского института. Потом стал доцентом. Шесть лет работал деканом педиатрического факультета. С 1995 года и по сей день работаю заместителем главного врача по хирургии Детской республиканской клинической больницы. С 1989 года являюсь главным внештатным хирургом Министерства здравоохранения республики.
– Абдурахман Дадаевич, почему вы выбрали именно этот путь, связанный с детьми? Это был ваш осознанный шаг или случайное стечение обстоятельств?
– Я бы не сказал, что это произошло случайно. В то время, в начале 70-х годов, в Дагестанском мединституте открылся педиатрический факультет. Нужны были кадры, детские врачи. Поэтому нас, нескольких человек, направили в Москву и Ленинград на учебу в аспирантуру по детской хирургии. Мы согласились. И, думаю, что сделали правильно.
– Если бы вам пришлось делать такой выбор сейчас, он был бы таким же? Ведь многие говорят, что, если б была возможность вернуть годы обратно, то пошли бы по иному пути.
– Если бы сейчас передо мной поставили вопрос: как бы я поступил. Может, тогда я этот выбор делал неосознанно, но сейчас – по другому пути не пошел бы. И в плане человеческом, и профессиональном. Ведь детская хирургия – это очень широкий спектр работы. Я оперировал детей, которым было четыре, пять, шесть часов отроду. Сейчас я себя и свое место в этой жизни просто не представляю по-другому.
– Как вы считаете, медики, которые лечат взрослых и детей – они отличаются какими-то человеческими качествами?
– Может быть, с точки зрения врачебной они не отличаются, но детский врач, в частности детский хирург, должен быть не только врачом, но и воспитателем. У него должно быть очень развито чувство детства, понимания детей. К детям должен быть особый подход и особое отношение. Особенно это касается работы с маленькими детьми до трех-четырех лет, когда у них еще слабо развиты сознательно-волевые чувства. Надо быть исключительно добрым человеком по отношению к детям. Иначе невозможно.
– Взрослый человек, идя на операцию, осознает, что болен и знает, на что идет. А ведь трехлетний ребенок не понимает, что серьезно болен, что его будут оперировать, или то, что, что может не выжить. Вы испытываете в этот момент жалость к детям? Или хирург, в силу своей ежедневной многолетней практики, уже способен абстрагироваться от этого?
– Жалость – это чувство, которое есть и у простого человека, и у оперирующего врача. Но хирург должен быть морально очень сильным человеком, потому что одной жалостью вылечить пациента нельзя. И еще я бы хотел сказать, что профессионализм – это ежедневная работа. Невозможно три-четыре года отучиться и быть хирургом. Это я понял, глядя на своих наставников и учителей, когда учился в аспирантуре в Ленинграде. Учиться надо всю жизнь.
– Но говорят же, что начинающие медики близко к сердцу воспринимают трагедию человека, историю каждого пациента, а с годами это проходит. Может, в этом и заключается настоящий профессионализм? Вот вы спустя сколько времени этому научились, приходя домой, забывать о своей работе?
– Я не знаю, как это бывает у других специалистов, но мне кажется, что все, в том числе и я, переживают каждый день. Без этого невозможно работать врачом. Это настолько впиталось в кровь: когда ты каждый день, чуть ли не каждый час, занимаешься тяжело больными детьми, и когда они умирают, бывает такое ощущение – чувство, когда кажется, что ты умираешь с каждым из них. Это настолько тяжело. И чтобы просто сказать: «Он умер» и забыть – такого просто не бывает.
– Сколько операций вы сделали за свою жизнь?
– Около десяти тысяч. Это те, которые я посчитал. Из них где-то восемьсот операций сделал новорожденным детям.
– Когда ребенок умирает, как хирург, как медик, об этом вы должны сказать его родителям?
– Да. Это обязанность лечащего врача, заведующего отделением или старшего по возрасту товарища. Мы должны посадить родителей и объяснить. Причем объяснить им возможность такого исхода и риск до операции. Но ни в коем случае не пугать их. Сейчас закон обязывает ставить в курс дела родителей. Они должны знать диагноз, как будет проходить лечение, какую операцию мы будем делать, какое будет обезболивание. И в истории болезни должно быть их согласие на это.
– Многие спорят о том, нужно ли говорить даже взрослому пациенту правду о том, что он тяжело или неизлечимо болен. Детям, наверное, вообще не говорят таких вещей.
– Закон обязывает нас детям с развитыми сознательно-волевыми качествами (в возрасте шести-семи лет) об этом говорить. Ребенок имеет право быть полностью осведомленным о своей болезни, о предполагаемых методах лечения и возможных операциях.
– Но какое сердце надо иметь, чтобы сказать об этом ребенку?! Это же невозможно.
– Да, это трудно. Это практически невозможно. Слава Богу, что есть родители, родственники, опекуны. Поэтому мы ограничиваемся информированием их. Ребенка нужно щадить.
– Говорят, что хирург испытывает во время работы больший стресс и огромную психологическую нагрузку, чем какой-либо другой врач, поэтому должен быть определенный лимит операций, которые он должен делать в неделю, в день. Потому что, если хирурга перегружать, это скажется на качестве его работы. Но есть и другая точка зрения: хирург – он везде хирург, и если он профессионал, он всегда сделает свою работу правильно, несмотря на усталость и т.д.
– За последние тридцать лет более тысячи двухсот раз меня поднимали ночью с постели и вызывали в больницу. Как вы думаете: это не может сказаться на здоровье человека?
– Может.
– Да. Но! У хирурга есть одна сильная черта: когда он понимает, что должен спасти человека, он обо всем забывает: что устал, что не ужинал… В тот момент, когда ты нужен больному, это все уходит на второй план. Я даже представить себе не могу, как можно сказать: «я не спал!», «я устал!», когда речь идет о спасении жизни человека.
– Вы помните свою первую операцию?
– Я ее сделал будучи студентом шестого курса. Это была операция при аппендиците. Мы постоянно ходили на дежурства, смотрели, учились.
– Сейчас многие жалуются, что, вот студенты, медики, ничего не умеют. Даже выпускники. Скажите, как преподаватель, сегодня, студент шестого курса сможет самостоятельно сделать операцию, как это когда-то сделали вы?
– Может. Но для этого надо быть очень сильным, трудолюбивым и смелым студентом. А еще сильнее должен быть его наставник, человек, который будет буквально навязывать ему это. Педагог – это человек, который всеми возможными дозволенными методами должен заставлять студента заниматься. Сейчас есть такие студенты, которые самостоятельно оперируют, но их единицы, и с каждым годом, к сожалению, их становится меньше. Для того чтобы научиться, нужно постоянно ходить на дежурства. Когда я учился в аспирантуре, я минимум девять – десять раз в месяц дежурил, днем работал и параллельно по вечерам писал свою диссертацию. Надо совмещать практику с теоретической наукой. Иначе стать хирургом невозможно. Сейчас от тридцати пяти до сорока пяти раз в год я ночью бываю в больнице.
– Как ваша семья к этому относится?
– Все уже привыкли. Для них это обычное явление.
– В вашей семье есть медики?
– Моя жена врач. Сейчас она на пенсии. Две мои дочери тоже врачи (одна работает в Махачкале, другая – в Буйнакске), а сын имеет экономическое образование.
– Сын не захотел пойти по вашим стопам?
– Нет. У меня было большое желание сделать из него хорошего специалиста, и я бы смог, но он не захотел, и заставлять я не стал. А своей работой я доволен, потому что я прошел все этапы: окончил медицинское училище, работал фельдшером, окончил мединститут, работал главным врачом участковой больницы, окончил аспирантуру, работал и работаю в больнице и институте. Я считаю себя счастливым человеком, потому что всю эту школу прошел и всю жизнь делал добро людям.
– Почему вы после учебы в Ленинграде вернулись в республику?
– Нас туда послали специально для обучения, чтобы мы по окончании вернулись. Но если бы у меня даже был выбор, я бы все равно вернулся. Моя дочь окончила аспирантуру в Москве, и ей предлагали остаться. Я сказал ей: «Дочка, это не наше место. Наше место здесь». Есть вещи, которые важнее высокой зарплаты. Это патриотизм: кто останется у нас, если все уедут?
– Сегодняшняя молодежь ведь грезит о работе в Москве и больших деньгах. Вы своих студентов как-то отговариваете, чтобы они не уезжали после учебы? И как вы это делаете: намекаете, или же прямо говорите? И вообще, преподаватели должны прививать своим студентам чувство патриотизма?
– Обязательно! Я, например, никогда ничего не намекаю, я прямо говорю: «Нам нужно за себя бороться, за то, чтобы Дагестан шел в ногу со всей Россией и миром. А для этого нужно, чтобы у нас были грамотные люди». У меня очень часто бывают разговоры со студентами на эту тему: хватит уже, что мы слышим, что что-то изобрели андерсоны, марксы и т.д. Когда, наконец, это начнут делать магомеды и ахмеды?!
– Сейчас в дагестанском обществе много говорят о «нечистоплотности» врачей: что они берут с пациентов деньги, что человеческая жизнь для них не имеет никакого значения. Вам, как врачу, который давал клятву Гиппократа, как детскому хирургу, как старшему наставнику своих коллег и учителю врачей, которым вы преподавали, обидно за них? Ведь они делают то, чему вы их не учили.
– Мне бывает очень обидно, потому что я не только врач, но и педагог, администратор. Моего поколения это не касается. Для нас деньги не являются культом. А для тех, кто занимается этим, это никакой чести не делает. Когда беседуешь с ними на эту тему, они оправдываются, говоря, что жизнь заставила. Но это отдельные случаи, и у нас в республике, поверьте, очень много прекрасных врачей, честных и порядочных.
– Все говорят, что главный принцип врача – «не навреди». У вас, как у человека, который посвятил всю свою жизнь больным детям, есть свой принцип? Есть вообще то, что можно противопоставить принципу «не навреди»?
– Принцип «не навреди» – он остается, это ясно, но главным должен быть – помоги, сделай добро.
– Но если врач не уверен, что сможет помочь больному, лучше, наверно, не трогать его?
– Если он не уверен, есть коллеги, старшие товарищи, наставники, с которыми можно советоваться. Можно созвать консилиум. Врач должен очень часто к этому прибегать. Я большой сторонник этого дела. Это высокая форма уважения и любви к своей профессии и больному человеку.
– То есть, если один врач обращается к другому за помощью – это не показатель его несостоятельности и бессилия, а наоборот, высокого профессионализма?
– Да. Я уверяю вас: врачу может помочь даже медсестра или санитарка. И в моей молодости такой случай был.
– Абдурахман Дадаевич, я хочу, чтобы сейчас прозвучал ваш совет коллегам, которые уже давно выбрали для себя этот путь, или тем, которые только-только начали делать свои первые шаги в медицине.
– В нашей работе можно стать профессионалом только двумя путями: через научную литературу и у постели больного. Только так можно стать врачом. Это очень трудная профессия, и надо научиться жертвовать: своим временем, своим характером. И если ты хочешь быть настоящим врачом, надо свои личные интересы оставить на втором плане.
– Абдурахман Дадаевич, спасибо вам большое за ваш тяжелый труд, мудрость и профессионализм. С юбилеем вас!