Продолжение.
Начало в предыдущих номерах.
Для установления места рождения Низами эти строки имеют огромное значение. Увы, они почему-то ускользнули от внимания исследователей. Недвусмысленно звучит оборот «путь бегства назад и вперёд». Если представить себе «путь бегства вперёд», то это должен был бы путь в Мекку, к Каабе, или в Ирак, где труд поэта ценился по заслугам. Если под «путём бегства назад» представить путь в иранский город Кум, то оборот «назад и вперёд» мог бы иметь иную версию, поскольку и Мекка, и Ирак, и иранский Кум находятся к югу от Гянджи.
Тут хотелось бы вернуться к строке «Но я из горной области города Кум». Низами – тонкий мастер развёрнутых метафор – наряду с персидским значением этого слова, обыгрывал значение и лезгинского слова «кум» – «утёс», говоря тем самым, что он осколок «утёса», ставший жемчужиной в «море Гянджи».
Теперь обратимся к вопросу присутствия тюрок в Гяндже во времена Низами. Академик А.Е.Крымский писал: «Что касается присутствия тюркского элемента, то собственно Ширван ХII века, по-видимому, и вовсе не знал тюрок на своей территории у Гянджи. В остальном Азербайджане тюркские поселения были в ХII веке незначительными, но всё-таки имелись» (А.Е. Крымский. «Низами и его современники». Баку, «Элм», 1981, с. 391).
То, что тюрки в Гяндже отсутствовали, но кочевали неподалёку от нее, подтверждают и строки Низами из поэмы «Хосров и Ширин», рассказывающие о гибели жены поэта – кипчакской красавицы Афак:
По-тюркски тронулась в кочевья, словно нож
В меня вонзив, свершив не тюркский ли грабёж?
(Перевод К.Липскерова)
Эти же стихи одновременно отражают и недружелюбное отношение Низами к новоявленному племени.
О первых тюрках в окрестностях Гянджи Низами в своей последней поэме «Искандер-наме» также писал:
Темнолицых бродяг по ложбинам укромным
Вдосталь скрыто. Весь мир они сделали тёмным.
Разжигать светлым днём им свой стыдно костёр,
Друг на друга поднять им свой совестно взор.
(Перевод К. Липскерова)
Еще до времён Низами на Востоке сложилась традиция, идущая от арабов и получившая развитие у персидских авторов, применять ко всему красивому, светлому, изящному и могущественному эпитет «тюрк». Под эпитетом в обобщенном значении подразумевался прежде всего Китай со своей древнейшей духовной и материальной культурой. Скорее всего, «тюркская белизна» связывалась с вывозимыми из Поднебесной в страны Ближнего Востока фарфором и бумагой.
Держава тюрок, которая возвысилась,
Обрела власть благодаря любви к справедливости.
Раз ты творишь беззаконие (тиранию),
То ты не тюрк, а вор – индус.
Эти слова в поэме «Сокровищница тайн» вложены в уста старухи, раздосадованной несправедливостью правления сельджукского султана Санджара. Здесь также речь идёт о китайской державе и о том, что Санджару не дано быть «чистым, белым, изящным», т.е. равным китайскому императору, в правлении государством и заботе о подданных. Говорить, как некоторые исследователи, что на территории Азербайджана когда-либо существовала держава, которая «возвысилась» «благодаря любви к справедливости», нереально. Несмотря на то, что шах Санджар на самом деле был тюрком, в данном контексте слово «тюрк» («Ты не тюрк») вовсе не имеет отношения к национальности венценосца, а является общепринятым эпитетом, противопоставленным другому традиционному эпитету с негативным значением, т.е. слову «индус» (тайный похититель, вор). Тем более, здесь исключено, что один из этих двух противоположных друг другу слов – символов может напрямую говорить о национальной принадлежности шаха Санджара.
Низами говорит и о своём «тюркстве», о своей внешней белизне и изяществе своих творений: «Моего тюркства эти абиссинцы не покупают». Под «этими абиссинцами» поэт, скорее всего, подразумевает темнолицых курдов, являвшихся также пришлым элементом в Гяндже. И здесь у нас возникают сомнения по поводу бейта из поэмы «Лейли и Меджнун», где упоминается мать поэта, названная «курдской госпожой».
Во-первых, возникает вопрос: если мать поэта была курдянкой, то мог бы он недружелюбно отзываться о её народе?
Во-вторых, нужно определить принадлежность гянджинских курдов к суннизму, чтобы допустить возможность женитьбы отца будущего шейха на представительнице этого народа. В противном случае их брак не мог состояться. Ведь среди курдов наряду с приверженцами суннизма были и есть последователи шиизма и езидизма. Во времена Низами в Гяндже среди жителей была незначительная часть курдов-шиитов, в чём можно убедиться по напоминанию поэта о своем суннизме, подчеркнутом им в числовом значении букв своего поэтического прозвища («Лейли и Меджнун», «Жалоба на завистников и злопыхателей»). Как известно, городскую власть представляли влиятельные курды, восхваляемые придворными стихотворцами, которые своими бездарными панегириками в адрес местных вельмож раздражали Низами.
В-третьих, для чего нужно было поэту упоминание национальности умершей матери, если он только что перед этим говорил об усопшем отце без упоминания его национальной принадлежности?
В-четвёртых, сам бейт звучит алогично, свидетельствуя о явном его искажении поздними переписчиками. На языке оригинала двустишие имеет такой вид:
Гер мадере-мен раисайи курд
Мадер сефатане тише-мен морд.
Подстрочный перевод:
Если моя мать [была] курдская госпожа,
С обликом матери передо мной умерла.
Вопросы, вызванные этим бейтом, и несуразность оборота «…моя мать… с обликом матери…» позволяют допустить, что эти две строки имели совсем иное звучание и смысл.
Возможно, у Низами вместо слова «курд» стояло лезгинское «кард» («сокол», «соколица»), что придаёт строке иной поворот мысли: «…моя мать госпожа-соколица». В древних лезгинских народных песнях целомудренные и красивые женщины имели именно такую приставку-эпитет.
А во второй строке требуется поменять только одну букву в слове «морд» («умерла»), чтобы появилась соответствующая рифма – «мард» («человек»).
Получается двустишие:
Если моя мать [была] госпожа-соколица,
С обликом матери [теперь] передо мной человек.
Возникает намёк на то, что ему, Низами, другой человек напоминает облик умершей матери. Можно предположить, что этот человек – жена поэта Афак, что вполне оправданно. Но вернёмся к слову «тюрк».
У Низами и Пророк Мухаммед (да благословит Его Аллах и приветствует) назван тюрком, также имея в виду святость и белые одеяния пророка.
В «Искандер-наме», в «Книге о славе» (глава «Китайский хакан принимает у себя Искандера»), встречаются такие строки:
Будь не тюрком, о тюрк! Мне отрадой повей,
Хоть часок будь со мною, не морща бровей!
(Перевод К. Липскерова)
Поэт, обращаясь к Искандеру и называя его тюрком («о тюрк!»), несомненно, вкладывает в слово традиционное значение белизны и могущества. А вот в обороте «будь не тюрком» явно проступает отрицательный оттенок.
Сама фраза целиком «Будь не тюрком, о тюрк!» кажется несуразицей и вызывает сомнение, что Низами мог ее допустить. Поэтому можем предположить, что в первой части фразы («Будь не тюрком») поэт обыгрывает похожее слово с негативным значением, так как невозможно, чтобы в одной фразе одно и то же слово звучало в двух противоположных и взаимоисключающих смыслах.
Наверняка в первоначальных текстах Низами вместо слова «тюрк» с отрицательной окраской, появившегося в поздних списках благодаря переписчикам, стояло лезгинское «турк» – ласка, т.е. хищное животное из семейства куньих. В лезгинском языке этот зверёк имеет и другое, вовсе неслучайное, название: «татар кьиф» – «татарская мышь». Этим словом поэт и мог называть первых тюрок в окрестностях Гянджи за их кочевой, полевой образ жизни. Зная об их тюркском происхождении, стихотворец обыгрывает лезгинское слово «турк», одновременно противопоставляя кочевникам «тюркство» китайское.
У Низами встречается еще одно слово лезгинского происхождения. В качестве примера приведу «Рассказ о хорасанце, обманувшем халифа, и конец рассказа о Марии» из «Искандер-наме» в кратком пересказе, предложенном в книге Низами «Пять поэм» (М., «Правда»,1988, с. 436): «Некий плут из Хорасана приехал в Багдад. Он взял тысячу золотых динаров, размельчал их напильником, смешал золотые опилки с красной глиной и наделал из этой смеси шариков. Шарики он припрятал в лавке торговца всякими снадобьями. Затем плут объявил по всему Багдаду, что он великий алхимик и может сделать из ста динаров тысячу. Халиф попался на обман и выдал ему деньги. Плут велел тогда искать снадобье «табарьяк» (этим словом он обозначил припрятанные ранее шарики). Вскоре ему приносят «табарьяк». В плавильном горне золото отделяется от глины, и данная халифом сумма удесятеряется… Тогда халиф дал плуту десять тысяч динаров. Плут же опоил стражу и бежал из Багдада. Халиф понял, что «табарьяк», если прочитать это слово немного иначе, значит «плутовство», и смеялся над хитростью хорасанца. Завершает эту часть главы стих о том, что обольщённый обманом шарлатанов-алхимиков становится игрушкой в их руках».
В данном рассказе нас интересует слово «табарьяк». Азербайджанский низамивед Р.М. Алиев по поводу этого слова даёт следующий комментарий: «Смысл слова «табарьяк» до сих пор не раскрыт исследователями. Оно не зафиксировано ни в одном из толковых словарей. Арабский алфавит позволяет читать его по-разному». Но «табарьяк» – это всего-навсего лезгинское слово «табрак» – «мешок». Этот необычный мешок для лезгин служил предметом роскоши. Для его изготовления требовалось немало труда. Первоначально на станке для тканья ковров изготовлялась небольшая «дорожка» с различными узорами, которую по двум краям зашивали. К мешку приделывались также узорчатые ручки. Во время свадеб лезгинские женщины в табраке носили невесте подарки. Кстати, в припеве одной свадебно-обрядовой песни встречается и другой вариант этого слова – «табарак»: «Мубарак! Мубарак! Табарак-табарак!» Слово «мубарак» имеет несколько значений: «поздравление», «благословение», «счастье». Женщины, весело поздравляя приведённую в дом жениха невесту, желали ей благословения и счастья табарак за табараком.
Напомню, что плут-хорасанец, прежде чем назвать свои фальшивые бусы «табарьяком», упоминает и слово «мешок»:
За динар ты как будто купил их, дружок,
Для наживы тебе сшил я крепкий мешок.
(Перевод К.Липскерова)
Как видим, герой рассказа владел лезгинским языком или же знал хотя бы это одно слово этого языка и надеялся, что в Хорасане оно никому не известно. Почему именно это слово? А потому, что хорасанец хотел увести с собой целый мешок золотых динаров. Возможно, обманщик знал и другое лезгинское слово, которое Низами обыгрывает в данном контексте.
Продолжение следует.
