— Дом наш, этот самый дом у площади, Малыгина, 1, я помню столько, сколько живу. Я в этом доме родилась и прожила всю свою жизнь.
Рядом была баня, и мне, совсем еще маленькой, как-то пришлось наблюдать, как туда привели невесту. Наверное, обычай такой был, чтобы невесту шли купать ее родственницы и родственницы со стороны жениха. До сих пор помню, с каким жаром одна сторона расхваливала невестины достоинства, а другая, жениховская, хаяла. С каждой минутой страсти все больше накалялись. Гвалт стоял страшный!
Сейчас и бани той нет — снесли. И обычай такой, думаю, отмер. И все, конечно, сильно изменилось. Например, трудно представить, чтобы с наступлением темноты родители не загоняли своих отпрысков домой, а позволяли им болтаться во дворе. А вот мы в детстве летом спали во дворе на крышах сараев. На рассвете мальчишки просыпались и уходили на море, на рыбалку. Приволакивали оттуда бычков, тут же, во дворе, их мыли, разводили огонь, ставили сковородки и жарили. Вкусный дух жареной рыбы, как и должно быть в приморском городке, плыл по всему двору. И из черных тарелок радио звучали арии из опер. Спроси меня — я все их спою, хотя ни разу в жизни в опере не была! А когда началась война, из этих черных тарелок хлынула другая музыка. И во дворе, который мы знали до последнего кирпичика, вырыли глубокую щель на случай бомбардировок.
Думая о военных годах, я вспоминаю нашу детскую причастность к жизни страны. Нам было по 9–10 лет, и мы ходили по квартирам, собирали для посылок на фронт носки, платки, пачки табака. Сами вышивали кисеты. И в госпиталь, конечно, ходили. Давали концерты для раненых. Госпиталь размещался в здании 2-й школы, и была там палата для тяжелораненых, которые сами в актовый зал не могли подняться. До сих пор стоит перед глазами картина: палата, кровати в два яруса, на них все в бинтах фронтовики, чье-то тяжелое дыхание, и мы выступаем перед ними. Поем. Причем слова песен я часто не могла понять. Эту, например: «И долго, долго над грозной Волгой мне снился дом и ты над ним».
Нравится или не нравится это вашему поколению, а мы жили пионерской и комсомольской жизнью. Мы были общественно активны. Помню Ксению Михайловну Лайкам, преподавателя биологии из 3-й школы. Удивительный была человек. С ее подачи перед школой был посажен сад. Получился сад практически на скале, там ведь грунта подходящего не было. Сами школьники — и старшеклассники, и малыши — таскали ведра с черноземом из Вейнеровского парка вверх, в горку. Сажали и ухаживали за садом все. Потом сад уничтожили и на его месте отгрохали здоровенный дом, как и всегда.
Что меня всегда поражало в учителях того времени — это уважительное и доброжелательное отношение к ученикам. Часто это перерастало в дружбу. Была у нас учительница Ревекка (мы звали ее Ревуся) Киршенбаум. Одевалась скромненько: платье и обязательно маленький воротничок. Но у нее были удивительно красивые руки! Когда она, стоя у доски и объясняя нам предмет, брала в руки мел и начинала писать, мы, девчонки, не столько слушали, сколько любовались, как изящно у нее это выходит. Дружба с этой женщиной прошла через всю мою и ее жизнь. Когда у нее, 44-летней, еще молодой женщины обнаружили тяжелое заболевание, я повела ее в больницу. Мы шли тихонечко от ее дома на углу Дахадаева и Оскара до Центральной больницы. В последний путь тогда повела я Ревусю мою.
Мне не совсем понятно то, что сейчас происходит, это безразличие молодых к культуре, потому что для нас Пушкинская библиотека была Меккой. Домашние библиотеки в то время мало у кого были, и читать ходили именно в Пушкинскую. Там работала Титакаева. Высокая в очках женщина, она всегда встречала нас с любовью. Всю русскую классическую литературу мы, можно сказать, получали из ее рук. Там проходили конференции, встречи авторов с читателями, и вопросы задавались часто далеко не комплиментарные. Помню встречу с автором книги «17 левых сапог» Вацлавом Михальским. Я читателем была дотошным и, обнаружив у него в книге хронологические несостыковки, задала вопрос: «Что ж такое, судя по тексту, прошло два года, а героиня ваша все ходит беременная?» Михальский, кстати, воспринял это с юмором. А, помимо библиотеки, были еще филармония, Русский театр, на его базе Кумыкский театр и двухэтажный дом на улице Котрова, 22, где располагался Радиокомитет. Вот это и был НАШ город.
Ну и еще, конечно, клубы. Их было четыре: клуб Рыбников на Пушкина, клуб Госторговли на Дахадаева, клуб Ногина около фабрики имени III Интернационала и Колышкина в Первой Махачкале. Около каждого стояли огромные деревянные щиты и на них яркие надписи «Клуб приглашает», а ниже перечень кружков. Обязательно хор, сольное пение. И еще кружок игры на баяне, на струнных инструментах, танцевальный (бальные, национальные, русские — каждый мог выбрать по вкусу), кружок кройки и шитья, рукоделия. В клубе Госторговли была знаменитая вышивальщица Татьяна Тарасова. Она вышивала гладью. В квартирах старых махачкалинцев до сих пор можно увидеть занавески ее работы, подушки, салфетки, даже портреты. А в клубе Рыбников руководителем ансамбля «Волна» (он, кажется, до сих пор существует, если я ничего не путаю) был прекрасный баянист Иван Лапин. Добрейший, безотказный человек: играл на всех мероприятиях и совершенно бесплатно.
И, конечно, там же, в клубах, устраивали вечера отдыха. А какие фильмы замечательные крутили! «Серенада Солнечной долины», «Мост Ватерлоо», «Сердца четырех»… А после демонстрации фильмов в фойе были танцы. Что танцевали? Да все! Танго, фокстрот, ча-ча-ча, а позже и летку-енку, и твист.
К людям искусства было особое отношение. Человек мог, например, не знать кумыкского языка и не ходить на спектакли, но актеров Кумыкского театра и его режиссера Рустамова все знали прекрасно. А про громадные артистические силы семьи Мурадовых и говорить не приходится — их уважали, ими гордились! Артисты театров руководили драмкружками. Видная такая, красивая, с огненно-рыжими волосами Софья Семеновна Токарь и ее муж Семен, отчества не помню, к сожалению, Долин… Она была эмоциональная, яркая, с прической «бабетта», а он — сдержанный, строгий. Во 2-й школе они ставили «Доходное место» Островского, я играла там Кукушкину. Декорации были немудреные, а вот костюмы мы, кстати, брали в тех же театрах. Мне доставались разные роли: мсье Трике в «Онегине», Земфира в «Цыганах». Помню, как пела «Старый муж, грозный муж…». Почтение к театру было невероятное! Когда на сцене появлялись любимые артисты — зал вставал.
В те годы директором филармонии был Вил Зиновьевич Путерброт. И сюда, в Махачкалу, приезжали с гастролями самые лучшие артисты. Это была удивительная семья, сам Вил Зиновьевич и его жена, прекрасный журналист Александра Путерброт. К сожалению, ее книгу «Отважные сыны гор» практически невозможно сейчас найти, а я считаю, что надо переиздавать и включать в обязательную программу. Она была красивая, русоволосая, и оба они с мужем очень стильно одевались. А вот дома — они жили с нами в одном дворе на Ленина, 2 — обстановка была, скорее, аскетическая. Материальная сторона жизни, вещи, ценности их интересовали мало. Да, впрочем, как и всех, кого я знала. У нас дома, например, о деньгах говорить было не принято.
Так вот, я хотела о филармонии. В наше время гремело имя Исбат Баталбековой — единственной в те годы дагестанки с консерваторским образованием. Мы, девчонки, ходили за ней по пятам, восхищаясь, какая же она элегантная, с каким достоинством держится! Образцом для нас была. А ее знаменитый «Соловей» до сих пор потрясает, когда слышишь его по радио.
Помню, в филармонии выступал приехавший с гастролями актер Михаил Кузнецов. Удивительно красивый, с ямочкой на подбородке, он стоял перед замершим зрительным залом. Выцветшая гимнастерка, костыли и голос… Голос, идущий от страдания: «Караваны птиц надо мной летят, проплывают мимо, мимо…». И это второе «мимо» звучало так грустно, затихая в воздухе, что весь зал замирал. И если кто-то разворачивал конфетку, на него оборачивались с негодованием. В какой-то момент, когда Кузнецов пел, из зала к сцене тихо, на цыпочках прошел фотограф, так Кузнецов прервал пение и тихо, но внушительно сказал: «Вы мне мешаете». И до конца выступления никто в зале не шелохнулся.
Знаешь, когда-то наш город называли дырой. И я вот иногда думаю: если тот прежний город, чистенький и уютный, был дырой, то что же сейчас? Нет, скажи мне, что же у нас сейчас? Да, улицы стали шире, дома — выше, машин — больше, но ушла аура городская, ушла городская культура.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
