— Прадеда моего, как и многих в то время, зацепила «золотая лихорадка», и он из Польши, кажется, рванул в Америку сколачивать состояние. Денег больших не нажил, но нажил сына от индейской скво, от «мексиканки», как он ее называл. С ним и вернулся. Я то сама — типичная «бледнолицая», а вот у моего отца был такой характерный профиль, нос с горбинкой и сухое скуластое лицо. Хотя всякой крови в нем было намешено: мать его была наполовину чешкой, наполовину австриячкой, умерла в Харькове во время Гражданской войны от холеры. Отец для нас всегда был загадкой, никогда не жаловался, никогда о себе ничего не рассказывал, разве что забавные истории. Могу сказать только, что удивительно образованный был человек. Окончил в Тифлисе кадетский корпус, говорил на немецком, польском, латышском, чешском и украинском языках, а тут Первая мировая, а потом и «перевороты», так он называл Февральскую и Октябрьскую революции, хотя к белому движению не примкнул. С этим периодом связана такая история. Он лежал в госпитале в Харькове, весь перебинтованный, а в город вошли гайдамаки. Отец легко отделался: его «переименовали». Подошли к его койке, посмотрели на табличку, где было написано «Леонид Крымский» и сказали: «Левонид? Це имя не христианске. Хай буде Василь». Ну, а после было разное, отец даже у Мейерхольда успел поучиться.
Сюда, в Дагестан, он приехал после учебы в Ростове. Приехал как инженер-строитель, реконструировать завод «Дагогни». Приехал уже женатый на моей маме. Был, как и многие, репрессирован, но волна репрессий уже шла на убыль, и его выпустили через год. На фронт отец пошел добровольцем, а когда вернулся, в 1946-м, мама с ним развелась. Как это «почему»? Любвеобильный был слишком. Мама у него была третьей и, заметим, не последней женой. Ну, а война показала моей маме, что поднять дочерей она сможет и одна. Кстати, нам, всем трем, имена давал отец. Такая у них была договоренность: если мальчики родятся — мама имена придумывает, если девочки — отец. Вот он и назвал нас Элита, Инга и Виолина.
Жили мы на Ермошкина, 32, на весь город один такой дом был, с колоннами. Напротив, в 29-м доме, жил священник отец Николай Нечаев. Был у него забавный пес Митрофанушка, черно-белый и с белой мордой. Так священниковы дочки ради смеха иногда красили ему черным брови и рисовали мушку на морде. И тогда Митрофанушка становился похожим на модницу с напудренным лицом и начерненными бровями. Но я бы не хотела о детстве. Нет, ничего трагического, просто не хочу.
С мужем моим мы познакомились в дорожно-строительном техникуме. Есть на Маркова банк, рядом с Верховным судом? Вот там стоял наш техникум, трехэтажное здание. Николай учился с моей сестрой Элей на два курса старше меня, и они часто к нам на Ермошкина забегали, как правило, проголодавшись. Посидят, перекусят и побегут дальше. Так что я его знала и именно к нему за помощью обратилась. У нас в техникуме вечер был, и один парень пригласил меня танцевать. А я не пошла. Ну и он пригрозил, мол, смотри, пожалеешь, я тебе покажу. В общем, я подошла к Николаю и говорю: так и так, боюсь домой идти. Он на вечере со своей девушкой был, но пошел с моим неудачливым «ухажером» разбираться. Вроде там драка получилась небольшая, а потом и ссора с девушкой. Обиделась она, что он пошел меня, а не ее провожать. Он сейчас говорит, что всерьез меня не воспринимал — младшая сестра однокурсницы, но какая-то «извилина» в голове, дескать, засела, с ней и в армию ушел. А у меня вот никаких «извилин» на его счет не было. Окончила техникум и распределили меня в станицу Зеленчукскую, мы там строили дорогу, и встретились мы с Николаем, когда я в отпуск домой приехала. Помню, как отправилась в парикмахерскую (она была рядом с баней на углу Малыгина и Дахадаева) к маминому мастеру Семену Яковлевичу, дяде Сене, делать модную прическу «Венец мира». Ну, как объяснить… Для такой прически нужно было постричь волосы и мелко-мелко их завить. А волосы у меня были редкого цвета, сейчас бы сказали — платиновые. Дядя Сеня даже оробел вроде. Спрашивает: «А мама разрешила?». Так вот, сидела я перед зеркалом — волосы намазаны каким-то спецсоставом с ужасным запахом, накручены на трубочки от примуса, брови подкрашены — и не знала, что у нас дома как раз сидит Николай, меня дожидается. Вот и получилось, что явилась я при полном параде: в нарядном шифоновом платье с букетиками фиалок, с «Венцом мира» на голове. Произвела, должно быть, впечатление. Через неделю он сделал мне предложение. Вернее, как бы предложение… Сидели мы на нашем крыльце (там днем бабушки просиживали, а вечерами молодежь) и он говорит, не уезжай, мол. Я ему: «Как же я могу, ведь мы НКВД подчиняемся, без уважительной причины нельзя». А он отвечает: «Разве замужество — не уважительная причина?». Да, вот так. Никаких «Я тебя люблю. Стань моей женой», а как о деле решенном сказал. Было это 11 мая, а 20-го мы поженились.
Замуж я в том самом шифоновом платье выходила. Кстати, нижнюю шелковую юбку от него до сих пор храню. Муж попросил — не выбрасывай, а то никто не поверит, что у тебя была такая талия. Никто и не верит. Да, забыла совсем! Денег-то у моего жениха не было! Даже на кольца. Даже на одно кольцо. Так его мама, сестра и моя Эля отправились в ювелирный магазин на Буйнакского и за 350 рублей купили колечко для меня.
И вот приходим мы в ЗАГС, он тогда был на Котрова в зачуханном каком-то домике. Я, значит, в своем платье дымчатого цвета, а Коля в рубашке и морских брюках клеш. А мне сестра утром нашептала — как вас женить станут, наступи ему на ногу, чтоб, мол, верх в семье держать. И вот я смотрю на регистраторшу, улыбаюсь, а сама стараюсь незаметно так наступить. А он тоже улыбается, смотрит и ногу свою от меня убирает. Только потом я улыбаться перестала. Потому что регистраторша ошиблась, записывая мою новую фамилию. Нужно было «Рахманова», а она записала «Рахманинова». Тут же исправила, конечно, но так грубо, некрасиво. И вот тут я распсиховалась. Не хотела такого некрасивого свидетельства о браке с помарками. «Ах, так?! — говорю, — Тогда я вообще отказываюсь жениться!». Еле меня успокоили. «Тихо, тихо, — сказала мне регистратор, — Сейчас мы эту запись аннулируем и сделаем новую, правильную». А потом добавила, что поскольку мы расписаны дважды, то никак нам нельзя разводиться. И вот, сколько живем, а не расходились, не дрались и не ругались никогда. И бедность нас не пугала, хотя почти нищие были.
Мы сразу решили, что ни с его родными, ни с моими жить не станем. Так что я поехала в свою станицу Зеленчукскую за расчетом, а Николай занялся поисками квартиры. И нашел, на Элеваторной. Это продолжение Маячной, она идет параллельно Орджоникидзе. Хотя квартирой ее назвать было трудно. Ни пола, ничего, только саманные стены. Так за неделю Николай все сделал. Не один, конечно, ребята помогли. Но когда я вернулась, там уже можно было жить. Даже мебель была. На Буйнакского, где сейчас аптека, был мебельный магазин, и именно там были закуплены шифоньер из фанеры с полукруглым зеркальцем, кровать, стол и стулья. Вот так и начали мы свою семейную жизнь.
Да, к вопросу о счастливом браке. Тут сложно судить, особенно со стороны, но могу сказать вот что: женаты мы уже 51 год, и каждый год в мае муж дарит мне цветы. 11-го, в день помолвки, и 20-го — в день нашей свадьбы.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
