— Вы удивляетесь, что я пришел на встречу, даже не поняв толком, кто именно мне звонит? Так это сейчас все настороженные стали, недоверчивые, а в том городе, который я знал, часто даже двери не запирали, а люди были открытыми и доброжелательными.
Я в Махачкале с 69-го года. Получается, сорок лет. А вообще-то я согратлинец, хотя вырос и школу окончил в Гунибе. Наш род, можно сказать, весь медицинский, из Патаховых практически 90% медики. Я как-то взял и сложил вместе свой медицинский стаж и стаж всех моих родных, и получилось целых 570 лет.
Вообще-то я с детства мечтал, что поступлю в Харьковский авиастроительный. Почему-то в голове это у меня сидело. Я даже знал, на какой факультет хочу — на авиамоторный. Но все мои планы разрушил случай. В Гуниб приехал академик Вишневский, они с моим отцом, можно сказать, приятельствовали. Увидел меня, а я уже выпускником был, спросил отца, куда я поступать буду. Ну, отец и сказал, что, мол, в медицину определю. Так что не без помощи Вишневского я поступил в Ленинградскую военную академию, но проучился там недолго и перевелся в наш мединститут. И вот когда я в 1969-м окончательно обосновался в Махачкале, то понял, как город изменился. А ведь я его помню с детства. Сюда меня в 1963 году на летние каникулы отправил отец, чтобы я подучился русскому языку. Жил я у тети Рукият — жены двоюродного брата моего отца. Он погиб на фронте, а тетя так и не вышла больше замуж, воспитывала двоих детей и очень меня любила, все говорила, что я очень похож на Магомеда, ее мужа. Ну так вот, жила она на улице Магомеда Гаджиева, дом 94, там сейчас, кажется, агрофирма «Согратль», а раньше стояли большие ворота, за которыми располагался колхозный двор, там в столовой тетя работала поварихой. Про тетю я бы хотел особо.
Она была невысокая, смуглая, с маленькими оспинками на щеках. Чай пила основательно, знала в нем толк, но на дух не переносила чашки — только граненые «сталинские» стаканы. А если приходил кто к столу, то непременно заваривала свежий, а старую заварку выливала, даже если этой старой всего минут пятнадцать. Я вспоминаю один летний день. Тетя заставила меня переодеться, вместо черных сатиновых трусов, в которых бегали летом все мальчишки, я надел вельветовые шортики чуть выше колен, и мы отправились фотографироваться. Фотоателье было в двух шагах от колхозного двора, тоже на улице Гаджиева. И она шла рядом со мной в платье из черной ткани в белый горошек, и черная шаль покрывала голову и плечи, а на шее светились янтарные бусы. А я шел рядом и гордился, ведь то ли в 31-м, то ли в 35-м году тетя Рукият прославилась на весь Дагестан.
Это был конный пробег, который организовал Кара Караев. Стартовал пробег в Махачкале, а по дороге — в Грозном, Нальчике, Пятигорске — к нему присоединялись новые и новые всадники. Всего их было около двух тысяч. И среди них женщин было всего 15, а 3 из 15-ти — дагестанки: Кусум Даниялова, Хабибат Шамхалова и моя тетя, тогда еще 17-летняя. Так вот, ко всеобщему изумлению, главный приз взяла именно она, моя тетя Рукият. Никто этого и ожидать не мог, чтоб девчонка молодая, впервые севшая на коня, обошла опытных наездников и пришла к финишу первой. Но так случилось, и на финише к ней подбежал Кара Караев, обнял, расцеловал в обе щеки и надел ей на голову свою папаху. Когда они уже вернулись в Махачкалу, встречать их приехал весь этот обком-мобком, и вручили тете 20 метров ткани и отрез на костюм.
Правда, потом тому же Кара Караеву пришлось улаживать конфликт с тетиным отцом. Он в 20-30-е годы был известнейшим сапожным мастером, шил для элиты. А это же серьезное дело — сапоги. Нужно, чтоб каждая пара была как песня, чтобы блестели, скрипели, чтоб солнце в них играло. Так что он как мастер очень ценился, и благодаря таким важным заказчикам ему удавалось помогать односельчанам. Многих в период репрессий спас. Но вот на строптивую дочку очень рассердился. Даже собирался отказываться от нее, почему, мол, отцовского разрешения не спросила? Кара Караеву еле удалось его успокоить.
И вот у такой героической тети я жил. Комната у нее была маленькая, на втором этаже дома, где располагался и кабинет председателя колхоза, и общежитие на восемь коек, и столовая. А тетина комнатка была, кстати, проходная. За ней находилась еще одна. Совсем маленькая, с одним топчаном, туда ходили молиться. Ни партийных, ни руководящих работников я среди молящихся не видел, но все остальные ходили беспрепятственно. Никто им не мешал, никто не преследовал. Помню, среди них был дядя художника Саида Тихилова Омар.
Спал я обычно во дворе. Мне поставили там кровать и соорудили полог над ней. Но иногда шофер председателя колхоза Исагаджи Бахулов предлагал: «Сираж, а хочешь в машине?» А какому мальчишке не захочется спать в машине, тем более, если это белая «Волга»? Я и засыпал счастливый. А когда просыпался, мне вдруг сообщали, что я успел побывать то в Хасавюрте, то в Кизилюрте. Оказывается, рано утром председатель собирался и ехал по своим делам, а меня не будили, жалели. Так я и ездил с ними всюду, не просыпаясь. А в остальном это была обычная жизнь махачкалинского мальчишки. Мы бегали за мороженым, которым торговала у входа в парк такая крупная азербайджанка, у нее, как рассказывали, был брат — вор в законе. Рядом с ней стояла здоровенная деревянная бочка с соленым льдом, а внутри металлический бидон. И вот она зачерпывала ложкой мороженое, укладывала в стаканчик, взвешивала и вручала нам. А над головой этой сладкой женщины кружили пчелы.
Мы дрались у водоема, что за русским кладбищем, с пацанами из другого района. Ходили к пивзаводу нюхать воздух, который вкусно пах сухариками. Карабкались на стены летнего кинотеатра и смотрели фильм «Ехали мы, ехали» с Тарапунькой и Штепселем. А еще смотрели телевизор. Да, да, не удивляйтесь. Это был телевизор с маленьким таким экраном, его тетя вечером выносила во двор, ставила на стол, и все перед ним рассаживались на скамейках, а мы, дети, — прямо на асфальте. Помню, как нам нравился фильм «Вратарь республики», потому что мы, как и положено мальчишкам, болели футболом. А еще взрослые любили дружно пощелкать семечки. Выходили из своих комнаток, рассаживались во дворе и начинали щелкать. Я тоже любил. До определенного момента. Семечки продавались рядом, ими торговала русская старушка. Сидела она удобно, рядом с ней на сковородке жарилась новая порция семечек, а ноги ставила в мешок с горячими, уже изжаренными. Видимо, ревматизм у нее был, если и летом кости грела. Большой стакан стоил 10 копеек, и такой же стакан, но очищенных — 20. Я никогда не задумывался, как получаются очищенные семечки, а тут вдруг увидел, как эта старуха одну за другой машинально швыряет семечки в рот, выплевывает лузгу, а мокрое ядрышко кладет отдельно — на продажу. С тех пор я семечки не ем. Никакие. И этой махачкалинской болезни счастливо избежал.
Обязанностей у меня было не так уж и много. Сбегать по поручению тети в магазин на Радищева, кстати, тогда, в 1963 году, белый хлеб почему-то продавали по карточкам. Принести в двух бидонах воду из питомника, где в те времена из двух труб била чистейшая ледяная вода. И еще я должен был два раза в день, утром и вечером, поливать двор. Кстати, благодаря этому я и научился плавать. А дело тут такое. В парке, там, где сейчас стоит памятник Воину-освободителю, раньше был бассейн с фонтаном. Фонтан, конечно, включали только вечером, а до этого воды в бассейне не было. Ну, а я имел доступ к кранам и откручивал вентиль. Так что к обеду бассейн был полон, и мы, мальчишки, в нем барахтались сколько душе угодно. Помню, как-то ко Дню рыбака, а все праздничные гуляния именно в парке и устраивались, подъехала специальная машина и в бассейн запустили рыбу и черепах. Мы, конечно, против такого соблазна устоять не могли и ныряли туда, к этим черепахам и рыбам.
В те годы были очень популярны самодельные деревянные самокаты на подшипниках. И мы с моим другом Саидбеком на нашем колхозном дворе такие смастерили. Эти самокаты чуть не вышли мне боком. В первый раз мы надумали съехать с Арбулиевской лестницы. Это та самая лестница, по которой поднимаются с Магомеда Гаджиева на горку, к 3-й школе. Говорят, что построил ее первый секретарь Хунзахского обкома Арбулиев. У него на этом спуске стоял дом. Вернее, он тогда казался Домом, а сейчас сказали бы — лачуга. Но как бы там ни было, а лестницу он построил. Я, конечно, не по самой лестнице съезжал, по спуску рядом с ней, но притормозить не успел и вылетел прямо на дорогу, ободрав себе живот.
А в другой раз мы с Саидбеком потратили деньги, которые моя тетя и его родители дали нам на хлеб и, испугавшись наказания, решили ехать на самокатах в Каспийск. Перехватил нас мой родственник уже возле загородного пляжа. Он там, видимо, отдыхал и тут увидел — мы едем. Накрутил уши и доставил домой. Правда, сами мы ни ехать, ни идти уже не могли, устали. К счастью, тогда от Махачкалы до пляжа по узкоколейке ходил маленький паровозик и тащил за собой четыре открытые платформы под тентами, так что назад добирались со всеми удобствами, сидя на лавочках.
Уже в 80-х я пришел навестить родственника в санчасть МВД и познакомился с пожилым человеком, как оказалось, полковником МВД в отставке. Этот полковник рассказал историю, что как-то в Буйнакске померла тихая старушка и родственники, разбирая документы, наткнулись на удостоверение НКВД на имя этой бабушки, и там была обозначена ее должность — «исполнитель». «А вот там и расстреливали, — сказал полковник, кивнув на бункер в глубине двора больницы. — Вели по подземным коридорам и неожиданно стреляли в затылок». И я ему поверил про коридоры, потому что вспомнил, как еще в детстве мы с другом Магомедом Эльдаровым, который жил напротив райотдела на Пушкина, нашли в сарае, принадлежащем их семье, люк. Залезли туда и обнаружили ход, в метр шириной. Он петлял, и в некоторых местах можно было протиснуться только согнувшись. Рассказывали, что идет он к гостинице «Дагестан», а оттуда прямиком к зданию МВД на площади.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
