Помню себя лет с 4-5, а родилась я в 1928 году. В крохотной комнатке, которую родители снимали в одном из дворов на Котрова, стояли одни кровати. Старший брат, мама, папа и бабушка ютились в ней с 1925 года. Тогда они приехали в Махачкалу из деревни Селитьба Саратовской губернии, спасаясь от голода. Отец болел туберкулезом. Ему сказали, что он выживет только в солнечном климате и если будет есть тюлений жир. Не знаю, что больше помогло папе выздороветь – волшебные свойства тюленьего жира, солнце или матери тщательный уход, но чудо произошло. А к 32-му году на Поволжье уже такой голод свирепствовал, что оттуда хлынул поток людей. Плыли по Волге на пароходах до Астрахани, там пересаживались на морские суда – и до Махачкалы. И здесь тогда голод начался и безработица страшная. В память врезалось, как к нам дальние родственники приехали, и мужчина один увидел хлеб на столе – схватил кусок и побежал. А все за ним и кричат: не ешь, не ешь! А он на бегу быстро съел его и умер. Надо было потихоньку начинать кушать, а он обезумевший был от голода.
Жили мы очень бедно. Я помню, как на голых стенах нашей комнатки появился ковер. Это была ситцевая тряпица, сшитая из нескольких узких полос в мелкий цветочек. Мама с бабушкой пришили к ней петли, повесили на стенку, и такие мы счастливые были! Казалось, что разбогатели.
Еще из самых ранних воспоминаний детства – красавица-церковь огромная на Соборной площади стояла. На ее фундаменте стоит сейчас часть Белого Дома и музей краеведческий. Она весь этот край занимала. А сзади нее были монашеские кельи. Они выходили на улицу Маркова. Говорили, что из келий этих – подземный ход в порт. Только не нашли его, когда рушили все там после войны. Хотели церковь взрывать, да люди не дали. Стали вручную ломать, а не могут – построена она была на яичном растворе, очень крепко. С огромным трудом сломали ее. А с фундаментом не смогли справиться. Оставили. А еще в церковном дворе была могила батюшки, все говорили, что на груди у него огромный золотой крест. И могилу эту первой вскрыли, гроб открыли, а креста нет. Люди плакали, когда церковь ломали. Хотя она много лет бездействовала – склады внутри были, а в сторожке при церкви по ночам тайно детей крестили.
Папа, Кузьма Артемович, был хорошим плотником – хватался за любую работу. Мать, Мария Васильевна, подрабатывала дворничихой. Как еще могли выжить в городе полуграмотные крестьяне?
В 41-м году перед самой войной мы получили план. Сейчас это улица Осипенко, район называют нефтегородком, говорят, престижным считается. А тогда это была такая окраина, пустыри даже без названия. Просто говорили: на планах живем. И вот в чистом поле мы строили дом. Копали глину возле НКВДшных гаражей – это там, где сейчас расположен 2-й рынок. Там болотисто было – подпочвенные воды, лягушки орут и островки тверди – чистая глина на поверхность выходила. Вот и мы копали, тащили эту глину на участок, месили ее с соломой ногами. Потом в деревянную форму вываливали. Чуть схватится – выбивали, сушить складывали, через несколько месяцев саманный кирпич готов. Голодные, холодные, мы даже простого хлеба вдоволь не могли поесть, такая была нищета. Папа успел приладить крышу из лубка, глиной ее замазать, и его призвали. Правда, не на фронт забрали, а на военно-продовольственный пункт. Он был на горке возле тюрьмы. Работал папа хлеборезом. Раз в неделю домой приходил и даже кусочка нам не мог принести, а ведь мы с мамой голодали. Но хотя бы спокойны за него были. А брат Сергей как ушел в армию в 39-м, а оттуда на фронт, так мы и не знали о нем ничего, кроме того, что в брянских лесах воюет. В 43-м пришло письмо пустое с одной его фотокарточкой. Мы с матерью так поняли, что убили его. Принесли конверт поздно вечером, мы с ней всю ночь рыдали. А утром пришла соседка – раскинула на картах и сказала – не ревите, живой.
Мать всю войну в госпитале работала – белье стирала. Это было в здании 13-й школы. Я ей помогала. Она и домой приносила эту стирку. Столько крови! Столько крови! Это невозможно себе представить.
Летом 42-го, когда фашисты уже в Моздоке стояли – в шести часах от Махачкалы, ее взяли на оборонные работы. Мы с ней ходили окопы рыть за нефтеперегонным заводом. Там, где сейчас Институт народного хозяйства. Рвы рыли противотанковые, широкие, чтобы танк мог провалиться, и выше чем в человеческий рост. Весь город там трудился. Так боялись люди, что немцы в город войдут, хотя были и такие, кто говорил – подождите, Гитлер придет – мы вам покажем.
А еще мы собак выкармливали для фронта. До войны у нас овчарка была Дружок. Так любила я его, так плакала, когда забрали. Потом на улице находили щенят или бродячих собак, домой вели. Только выкормим (а кормили лебедой с кукурузной шелухой вареной), в божеский вид приведем – опять военные приходят и уводят в Ларийские казармы, а оттуда уже их отправляли на дрессуру и на фронт – танки подрывать. Ларийские казармы стояли там, где сейчас Аллея дружбы возле площади. А тогда там целый комплекс казарменный был и конюшни. Это еще царских времен постройки. Самые старые деревья на этой аллее еще с тех времен растут. И до сих пор сохранилась проходная этих казарм. За мэрией есть маленький домик рядом с кафе «Якорь». Это и был вход в казармы.
Жили мы с мамой, как могли. Хлеб по карточкам. Выдавали пол-литра масла постного на месяц и пол-литра повидла яблочного. Заработанных денег хватало на кукурузу и тюлений жир – опять он нас спасал. Кукурузу мололи в ручной мельнице. Из шелухи – каша, а из муки – мамалыга. И то и другое заправлялось этим жиром с невыносимым запахом. Как я плакала и просила мать дать мне кашу без него, а она ругалась – ешь, а то помрешь.
По городу лавочек керосиновых было штук сто. Сейчас ни одна не сохранилась. Эти помещения невозможно было подо что-то другое использовать, стены пропитаны керосиновыми парами. А по городу ослик возил бочку 200-литровую на 2 колесиках. И продавец на дудочке играл – покупателей сзывал. Иногда перебои с керосином бывали, все старались впрок его прикупить. Так у нас соседка была бабушка, она за чужой девочкой трехлетней присматривала. И купила эта бабуля как-то керосина много – целую ванну наполнила. Сама пошла в огороде чего-то сорвать, а девочка в ванну эту упала и утонула.
Помню, как немцы ночью сбросили бомбу недалеко от нашего дома. Зима была. Солдатики замерзли, костер разожгли погреться на углу строящегося ДГУ (тот корпус, где физфак). На них и скинули. Погибли ребята.
И, конечно, никогда не забыть о Дне Победы. Я не могу без слез об этом вспоминать даже сейчас. В ту ночь мы с мамой в чужом доме ночевали – нас попросили дом постеречь. В два часа мы проснулись от криков и выстрелов сигнальными ракетами. На улице люди, все бежали в сторону площади. Мы тоже вышли и побежали. Весь город был в ту ночь на площади. Все плачут и смеются, обнимаются, поздравляют друг друга! Откуда-то музыка взялась. Тут же играют, тут же танцуют! Это такое чувство счастья было!
В 46-м году солдаты стали возвращаться. Потянулись поезда, набитые до отказа. На крышах выгонов ехали – так хотелось всем вернуться домой поскорее. Мы ходили на вокзал, встречали эти поезда. В одном из них приехал брат. Фотографию в 43-м он присылал, чтобы подать весть, что жив. А карандаша и клочка бумажки, чтобы хоть слово черкнуть, у него тогда не было, да и письмо то он еле смог передать с оказией. Вот такая радость нам досталась.
Был у меня крестный Иван Иванович. А папа мой такой анекдотчик был и даже про Сталина анекдоты рассказывал – не боялся. И признался крестный однажды папе, что он стукач, что в НКВД его таскают ночами и выбивают показания на знакомых. Много раз заставляли написать донос на папу за эти анекдотики, а он не согласился, меня очень любил. Вот на таком волоске от беды мы жили.
После войны надо было хозяйство поднимать — достраивали дом, на земле работали. У меня о том времени воспоминания только как о бесконечной тяжелой работе дома или в огороде. Что какая-то жизнь была тогда молодежная – не могу сказать. Очень редко выходила я с подругами погулять по Буйнакского или в кинотеатр «Комсомолец». Помню только новогодние наши забавы – как башмачок кидали за калитку, гадали на суженого – а гадать-то было не на кого. Так мало было мужчин после войны. Многие из моего поколения остались в одиночестве. Если кому улыбалось счастье замуж выйти – завидовали.
И только единственный случай я знаю из того времени, чтобы мужчина двоеженцем был. Наш сосед по улице, Атай вдруг привел себе в дом вторую женщину, хотя и ребенок у него был от первой. Так они и жили все в одном доме. Как начнут жены драться во дворе, за косы друг друга таскать! Такой крик, визг стоял, что вся округа сбегалась смотреть. Атай выбегал их разнимать и бил обеих. Только старую сильно бил, а молодуху чуть-чуть, для вида. Долго он такой жизни не вынес – помер. Так старшая жена через год замуж опять выскочила, а младшая верность хранила, одна жила.
И хотя мое махачкалинское детство, юность и молодость прошли в состоянии постоянной необходимости выживать, но тогда казалось что у всех было так же. И в той жизни мы умели чему-то радоваться. Да хотя бы тому, что война пощадила – близких не забрала. С этой радостью я всю мою жизнь живу.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
