Кстати, если маме не досталось имя, которое для нее выбрали, то меня некоторым образом лишили законной фамилии. В метрике при записи допустили ошибку и теперь я не ПолихрОнидис, как все наши, а Полихранидис, через «а». Вот такие у нашей семьи неудачи.
Дед мой, Христофор Константинович был вполне состоятельным человеком, имел собственную пекарню на Оскара, там же рядом и жила вся семья. Но в 1925 году, после дедовой смерти, бабушка эту пекарню и дом продала и со всеми детьми (пятеро своих, да еще дочь и сын дедова брата, что еще в 1916-м уехал на заработки в Китай и пропал там) перебралась сюда, на Краснофлотскую, 22.
Для немахачкалинца этот адрес не значит ничего, а здешние понимают – Краснофлотская – это Горка, гора Анжи-арка, вырастающая прямо из середины города. Особенное место, пусть простят меня те, кому тут жить не довелось. Отсюда начинался город, от этой крепости Бурной, камни которой еще кое-где сохранились. Тут у нас и маяк, и старые дома с толстенными добротными стенами. Вот в одном из таких мы и поселились. Он был построен в 1901 году, с улицы – одноэтажный, со двора – двух, с подвалами, дворовыми пристройками, общим деревянным балконом. Старая кладка, крепкая, говорят, в раствор яйца добавляли, поэтому мы и землетрясения не чувствуем совсем. Дом этот принадлежал сначала попу, служившему в церкви при тюрьме. Потом поп продал его оборотистой гречанке, которая устроила там квартиры и стала пускать жильцов. Как вспоминала бабушка, вредная тетка была, злая.
Вот в этом доме, в большой квартире на втором этаже жила моя семья. Бабушка – София Дмитриевна и дети: Константин, Ламбриян (Ламбо), Анастасия (Левке), Анна (Аница), Дмитрий, еще один Константин (Кочо) и Инна. Инна в 1930-м умерла от чахотки, а за ней и муж ее. Ламбриян не вернулся с войны, остальные разъехались. Из всей огромной шумной нашей семьи в городе осталась только я. И продолжаю жить в том же доме, правда, перебралась в другую квартиру, со второго на первый этаж.
Я родилась в 1945-м, и, хотя детство мое пришлось на тяжелые послевоенные годы, могу сказать – оно было прекрасным! В нашем, 22-м доме и в соседнем 20-м было полно детей, и мы все время что-то устраивали, затевали. В одном из сараев сделали библиотеку: каждый принес, что мог, расставили на полках книжки, записывали, кто какую взял, когда вернул, отчитывали, если вдруг страницы заляпаны, как в настоящей библиотеке. Концерты опять-таки давали. Расчищали место у сараев, делали там сцену, вылизывали весь двор. Одна из наших девочек Нина была такая белоручка, мать ее, тетя Таня, очень берегла дочь от всякой черной работы и прямо дара речи лишилась, когда увидела, что Нина вместе с нами драит дворовые общие туалеты. В общем, готовились на совесть, как к приходу дорогих гостей.
И дорогие гости, то есть все соседи, сходились на наши концерты, вытаскивали стулья, скамейки, покупали билеты (деньги мы потом тратили на те же книжки) и смотрели наши выступления.
Вообще мы были очень организованными детьми. Помню, как основательно готовились к «походам». Варили яйца, брали с собой хлеб с маслом, компот из яблок (при тюрьме был клуб для солдат, там крутили фильмы, и вся наша улица ходила их смотреть, ну, а рядом с клубом – садик с яблонями). Все это укладывалось в сумку, и мы спускались со своей Горки по узким кривым тропинкам. Рассаживались на травке и начинали пировать, глядя на порт, на море. Склон обрывался резко, и внизу, где сейчас стоят пятиэтажки вдоль улицы Орджоникидзе, громоздились три огромные цистерны, как в «Белом солнце пустыни».
Совсем забыла упомянуть, наш дом расположен прямо напротив тюрьмы. И это привносило в нашу жизнь некоторое своеобразие, если так можно выразиться. Перед домом вечно сновали какие-то люди, что-то пытались забросить в тюремные окошки (мальчишки говорили, что анашу), а с вышки на них орал часовой – отойди, а то стрелять буду! И время от времени мимо наших окон кто-то стремительно бежал, а за ним тяжело топал солдат с собакой на поводке. Спустя минут 15 солдат с собакой медленно, с достоинством возвращались, так никого и не догнав.
В угловой квартире второго этажа было женское общежитие для работниц жирзавода. Они приносили с работы большие квадратные куски плотной ткани, видимо их натягивали над чанами, потому как в каждом углу были дыры, и через них процеживали жир. Эти куски вываривались, отбеливались и из них получались замечательные вещи! Я одному мальчику отдала как-то пару таких квадратов, так он из них прекрасные штаны пошил.
Двор наш жил открыто, шумно, дружно. Вот, скажем, в соседнем дворе у каждого своя бельевая веревка была, а у нас – общие, рубашки, пододеяльники вешали на свободную. Иногда кто-то предлагал: «А давайте чаевничать!» А давайте! И вот уже на общем балконе накрывается стол, каждый несет что-нибудь вкусное к чаю, расставляются вазочки с вареньем, конфетами. Отчаевничав, играли в лото, лото было нашим, стареньким, я все время подклеивала картонки. Это был какой-то удивительно уютный мир. Теплый вечер, голоса соседей, смех, лото.
Иногда соседи ругались. Страстно, самозабвенно! Чаще из-за пустяка. Кто-то, например, не глядя, плеснет с балкона воду из пиалы, попадет на проходящего снизу – и начинается! Слово за слово, потом уже выяснения у кого от кого ребенок, да кто мужу изменил, в общем, бабские склоки – это страшное дело!
Впрочем, случалось и пострашнее. В моей нынешней квартире раньше жили мясник дядя Леня с тетей Зиной. До сих пор в стенах массивные крюки торчат, дядя Леня развешивал на них куски мяса. В коридоре, значит, мясо, на кухне мясо, всюду мясо, а в малюсенькой комнате стоит пианино и на стене «Девятый вал» Айвазовского. Красота! Так вот, у них в семье обычно любовь-морковь была, а как приходил дядя Леня пьяный – драки начинались такие, что мама дорогая! Вот однажды тетя Зина мужа по горлу его же опасной бритвой и полоснула. Сбежались все соседи, «скорую» вызвали. Но дядя Леня выжил и жену как-то выгородил, мол, не при чем она тут. И зажили они, как и раньше, душа в душу. Потом тетя Зина умерла, а сразу постаревший дядя Леня уехал в свой Азербайджан.
Что-то я о печальном начала. А хотела же о веселом, о том, как наши мальчишки вдруг увлеклись фотоделом и бесконечно снимали друг друга. Или о том, как я сама страшно любила фотографироваться и все время бегала на привокзальную площадь, там, рядом с Линейным отделом – ну такое старое здание из красного кирпича, знаете, наверное, – было ателье. Лучше всех фотографировала одна немолодая женщина, она знала, как посадить, как свет направить, какой ракурс выбрать. Поэтому у меня так много моих снимков. Я вот их рассматриваю часто. Красивая, говорите? Не знаю, вроде ничего так, симпатичная.
С противоположным полом у меня с юности как-то не складывалось, ко мне относились, как к своему парню. Может, из-за брата? Мы с ним были двоюродные, он сын тети Аницы, маминой сестры, но росли вместе, и ближе у меня никого не было. И друг, и защитник. Да на меня никто косо взглянуть не смел, я была «сестра Мишки-грека»! Он был такой человек… Громадный, плечистый (билетерши в кинотеатре «Темп» его без слов на фильмы «до 16-ти» пропускали, а мне приходилось паспорт предъявлять, хотя я на полтора года старше), но при этом – удивительно добрый. Его все любили, это прямо талант какой-то у него был, людей покорять. После армии он не вернулся, остался в Калининградской области, женился там, дети, внуки…
Странно мне, так быстро меняется жизнь. Раньше я всех на улице знала, у кого какая семья, кто чем живет, а сейчас вот вокруг новые люди. И даже памятник героям Гражданской войны, что чуть выше по нашей улице – сейчас заброшен. А мы школьниками так ухаживали за ним, приносили цветы, белили постамент к праздникам…
Но дом наш стоит, как и прежде, и во дворе по-прежнему растут два куста сирени, которые тетя Люба Канунникова посадила 60 лет назад. И когда они зацветают, я вспоминаю, как ставили между ними панцирную кровать. И как любила там прилечь отдохнуть моя еще совсем молодая мама.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
