На привокзальной площади в 1-й Махачкале есть небольшой домик, там теперь отдел внутренних дел. А в 45-м был родильный дом, где я и родилась. Это было в самом конце июля, и, как рассказывала мама, карточки уже кончились, и кушать было нечего. Отец пришёл её навестить и принёс оладьи. Мама удивилась, где он мог их взять. Оказывается, каша рисовая прокисла, он из этой каши и сделал.
Мой папа — крымский татарин, а мама — русская. У отца в Алуште был свой дом и несколько гектаров земли, его раскулачили и отправили в Кировабад, откуда он приехал в Махачкалу. А мама из Севастополя, но отца встретила уже тут. В школе (наверное, из соображений безопасности) я носила фамилию маминого первого мужа, пропавшего без вести при крушении корабля. Тогда в Первухе жило много семей, видимо, бежавших от раскулачивания, от голода – Гринько, Димченко, Зайцевы, Фильченко, большинство многодетные. Знаю, что у одних знакомых отца и старшую дочь посадили, а мать с младшими сюда приехала. А когда их отец вернулся, он шёл по берегу от Махачкалы до Сулака и спрашивал всех встречных, не знает ли кто такую семью. И нашёл, представьте.
Папа работал бухгалтером на рыбозаводах, мама была техничкой в школе, а еще брала на дом стирку. Бедно жили. Когда меня отдали в ясли, мама покрасила бязь в синий цвет, сшила мне платье и косыночку и обвязала крючком, чтоб я была нарядная. Помню, как она пришла за мной, а я бегу в этом платье и кричу: – Мама, хлеба хочу! У мамы самой было одно платье, его она ночью стирала, сушила над печкой, а утром надевала опять.
Школа наша железнодорожная, одна из самых старых в городе, ей больше ста лет. Половина здания построена в 1912 году, другая — в 1902-м. Удивительное изнутри было здание, в фойе пол из метлахской плитки, желтый, с коричневыми цветочками. А в физкабинете — парты на три человека, ещё дореволюционные! Чистота была идеальная. Каждый дежурный учитель ходил с тряпочкой и всё проверял, причем топили тогда голландские печи! Все цветы в фойе мылись два раза в неделю, а стены были увешаны картинами.
И директор, и учителя казались нам небожителями! Моя классная руководительница – Ольга Михайловна Бондарь, Ольгушка, в те времена, когда ещё не было никаких турбюро, возила нас по Лермонтовским местам, по Военно-Грузинской дороге, Волго-Донскому каналу. Ей сейчас 94 года, она живет в Ростове, сама маленького росточка, ножка 33 размера, но сколько у нее было сил приучать нас к добру, прививать культуру. Ещё старалась в пути всех накормить и сэкономить, чтобы мы могли родным подарки привезти. А обувь такую крошечную шил ей мастер дядя Гриша, наш сосед. В городе тогда три мастера было, один специализировался только на мужской, другой — только на женской, а дядя Гриша шил и ту, и другую.
Мы жили на улице Кавказской, 74, нынешней Орджоникидзе, в двухэтажном деревянном доме. Строились такие дома в 1935 году сроком на 15 лет, но стоят до сих пор, и теперь в нашей квартире живёт мой сын. Никаких удобств в доме не было, только недавно газ провели. Летом все практически жили во дворе, даже спали на улице до тех пор, пока клопов не вывели. Часто пожарники проводили учения, ведь стены домов были деревянные, да ещё с камышовой прослойкой, вспыхнуть могли в одну секунду. Наша соседка тётя Нина Карташова так сильно засыпала, что пожарники могли прямо со шлангами через неё переступать, даже ухом не вела. На стенах до сих пор таблички висят с предупреждениями об осторожном обращении со спичками. Один дом так и сгорел дотла. Мне было 5, страшное впечатление осталось.
Дворником у нас была баба Маня, жила недалеко с мужем, а детей у неё не было. Всю улицу она убирала, да так чисто! Мы к ней бегали иногда, она нас конфетками угощала. Еще у нас в доме жила тетя Катя, она была мне как духовный наставник. Очень грамотная, родом из Одессы, она была секретарём ректора сельхозинститута Джамбулатова. Тетя Катя со своим мужем (он латыш был) познакомилась на фронте, а лет через 7 после войны он умер от последствий ранения. И мне очень запомнилось, что он умер на Пасху, а тётя Катя сказала тогда у морга, у людей такой праздник, нельзя им портить настроение своим горем. И её мужа похоронили только на третий день. А за это время — только вы не пугайтесь, крысы в морге отгрызли ему крылья носа и мочки ушей. И это было жутко.
На остановке “Новая”, возле телевышки, стояли зенитки, замаскированные, конечно, но все знали, что там воинская часть. Рядом раскидывали свои шатры цыгане, нам было запрещено подходить к ним близко. Под институтом был карьер, там часто взрывали скалы и добывали камень. Если повесят красный флажок, значит, надо прятаться, камни могут полететь. А в воскресенье, когда у них был выходной, мы там лазали, и каптёрка рабочих-взрывников была для нас кораблём. Я взбиралась на неё и командовала: «Право руля! Лево руля! Так держать!», а моя сестрёнка Таня носилась по кромке горы в красной юбке, и её было видно издалека.
В 54-м зима очень суровая была, и море замёрзло, и вода в водопроводе. Начальная школа располагалась в старой части здания, и тогда не отапливалась, и мы занимались в интернате на Громова. Помню, на переменах в школу приезжал водовоз, и из цистерны нам разливали в кружки воду, а она была с привкусом бензина (наверно, цистерну плохо отмыли) и сразу замерзала.
Мы были детьми сознательными. Ходили в учхоз сельхозинститута, туда, где завод “Эльтав”. Вставали в 5 утра, заходили друг за другом по цепочке, один мальчишка и ещё пара девчонок и шли ухаживать за телятами. А металлолом как собирали! Что-нибудь утянем с железной дороги, какие-нибудь колодки, что потяжелее, а потом начальник станции директору школы звонит и начинает ругаться. А нам-то что, лишь бы в соревновании первое место занять. А в 4-м классе наше звено вырастило рекордный урожай помидоров на своем участке по-над канавой, рекой Воняйкой. Тогда хлеб на крытых телегах возили, запряжённых лошадьми. Вот привезут хлеб в магазин, а мы с друзьями стоим и ждём, когда нам лошадь ценное удобрение выдаст — навоз, и тащим его на огород.
В Первухе, как все называли нашу часть города, было два клуба — наш, на Орджоникидзе, относящийся к нефтебазе, и клуб железнодорожников им. Колышкина. Там была танцплощадка. Году в 60-м там ребята повздорили, и одного парня, по фамилии Меркулов, убили. Завели во двор поликлиники, сначала дрались, потом кто-то из нападавших достал заточку, кто-то по голове камнем ударил, и всё. Дело расследовали два года, а когда мы уже поступали в университет, выяснилось, что смертельный удар нанес брат моей одноклассницы. Нас тогда это потрясло, мы ведь Витьку этого с детства знали, он был такой сластена, вечно варенье у матери таскал, а тут убийство.
Первый раз мама меня отвела в ателье, что на Приморском бульваре, когда я поступила в университет. Платье сшили, шерстяное, с защипчиками. Но оно было тоненькое, а кофты не было. Очень мерзли в аудиториях, но ещё страшнее было добираться домой. В гололёд маленькие тесные автобусы часто переворачивались при подъёме на Гаджиева.
В университете у нас преподавал Саид Юнусович Ибрагимов. Как-то забегаю я в аудиторию — «Саид Юнусович, на Советской в книжном словарь иностранных слов продают!» А он мне: – «Что делать, жена 3 рубля на картошку дала! Ну, ладно, пойдём!» А словарь как раз три с копейками стоил. Купил, но остался без картошки.
Когда я собралась замуж, подозвала меня мама подружки Люды, тётя Тая, и говорит: «На, примерь», – и платье новое протягивает. Оказывается, девчонки, мои подруги скинулись и купили красивый сине-голубой крепдешин, под цвет глаз, и тётя Тая сшила платье. Сами бедные, одна машинка и керогаз, мебели почти никакой, и четыре дочки, а другим всё равно помогали.
А постельное бельё мне в приданое другая соседка шила, осетинка тётя Лена Баева, Елена Захаровна, позже мы узнали, что её на самом деле зовут НемкА Заурбековна. Сострочила на машинке каким-то особым швом, как это у осетин делают.
С этой тётей Леной в детстве ещё история была. Она после войны по-мелкому спекулировала, яйца откуда-то из-под Хасавюрта привозила. Брала меня с собой на базар, что на Соборной площади, я же не знала, зачем. А она мне яйца в руки даёт, по 2-3 штуки и говорит — продавай. Конечно, людям ребёнка жалко, сразу покупали. Только я её потом стала избегать, стыдно очень было.
Я своих первухинских на улице издалека вижу, узнаю. Столько лет прошло, поколения сменились, а есть в них что-то родное, неповторимое, из того самого детства на улице Кавказской, которая теперь совсем-совсем другая.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
