Блокадница Ленинграда Марина Бессалова рассказала «МИ» о своей непростой судьбе
Почти 900 дней и ночей жители Ленинграда выживали в тяжелейших условиях, взятые в кольцо блокады, но не сломленные. Борьба за жизнь продолжалась, и хотя всех вызволить было невозможно, самых маленьких ленинградцев пытались вывезти в другие города, чтобы спасти их от голодной мучительной смерти. Дети, перенесшие тяготы блокады и военного времени, покинувшие родные места и потерявшие близких людей, взрослели в одночасье.
Жительница Махачкалы, ветеран труда Марина Владимировна Бессалова – одна из тех детей, чудом спасенных из блокадного плена. Свою эвакуацию из Ленинграда она помнит хорошо, хотя в 1942 году было ей от силы 5 лет. Ведь в тот апрельский день она заглянула в бездонные глаза смерти.
– Взрослых вывозили и детей. Много было нас. Моя мама при смерти была, ее не забрали. Теснота в вагонах, битком забитых людьми. Люди там умирали, и нас вместе с трупами везли. Не выгружали. И только когда уже много стало мертвых, в одном месте остановили, чтобы их выгрузить. Там и захоронены они, скорее всего, в общей могиле, – говорит она. Задумчиво спрашивает: «Еще вам рассказывать?» Киваю в ответ, и тогда она продолжает:
– Каждый день блокады… люди жили только сегодняшним днем. Не загадывая наперед. Постоянные бомбежки, продуктов не хватало. Помню, немецкая бомба угодила в продуктовый склад, и там масло потекло. С округи люди набежали, брали это масло, смешанное с землей, как-то чистили и ели. А хлеб… знаете, каким он у нас был? Вот столько муки (показывает ладонью горсточку), остальное – прессованные опилки. Так и жили. Каждой семье выдавали хлеб по карточкам – по 125 грамм хлеба в определенные дни. Давали на неделю, кажется. Хочешь сейчас ешь, хочешь потом. Хочешь по крошечкам откусывай, чтобы подольше не заканчивался.
В садик я ходила, да и там есть было нечего. В первую эвакуацию детей на пароходе вывозили. Немцы этот пароход разбомбили, и все утонули, кто на нем был, все дети! А меня вывозили во вторую эвакуацию. И только люди начали в вагоны заходить, вдруг бомбежка началась. Мы все попадали. Больше половины вагонов разбомбили, оставшихся в живых в эти уцелевшие вагоны запихивали, как в бочку селедку. Неважно, сколько нас было, уместиться должны были все. Вот так нас привезли в Адыгею, в город Майкоп. Все мы были раздетые, босые и голодные. Один раз в день похлебкой кормили, и все. Что там было в похлебке, врать не буду, не помню. Но хотим мы это кушать или нет, промеж нас, детей, такого разговора никогда не было. Мы молчали.
И сейчас у меня так. Что бы ни случилось, упала ли, больно ли мне, я никогда не кричу. Я не создаю панику. Потому что когда ты кричишь, ты создаешь панику…
Марина Владимировна внимательно смотрит на меня и разводит руками. Голос, до этого задумчиво приглушенный, становится звонким и строгим: «А сейчас всего этого людям не понять. Они уже по-другому живут. Но те, кто знает, что такое хлеб… а хлеб бывает разный! Сейчас хлеба нет такого, какой был раньше. Вкуса того нет… Единственное, сейчас я покупаю бородинский хлеб, небольшие две буханки. И он долго держится, и главное – не слюнявится и не цветет… Хлеб надо делать качественным, чтоб человек поел и был здоровым». Она не может умолчать о том, что волнует ее сейчас больше всего: «Сегодняшние малыши хорошо знают, что такое магазин. А родители и рады, что ребенок такой сообразительный растет. Тянет он их в гастроном: купи-купи. А я хочу предостеречь. Нечему тут радоваться. Нельзя исполнять все желания ребенка, потому что потом он вырастет и требований будет больше. А не всегда и не у всех родителей такие возможности есть. Родителю тоже нужно жить. Нужно самому зарабатывать и детей к этому приучать».
НЕ СДАВАЙ МЕНЯ!
Особым эпизодом в ее жизни стоит день, когда ее взяли в приемную семью. О нем Бессалова вспоминает с умилением, говоря о том, как понравилась людям, пожелавшим забрать ее. Но почти вслед за этим эмоция радости сменяется печалью, слегка отвернувшись, она скрывает увлажненные слезами глаза. И ведь столько лет прошло, а те детские обиды ничем не стерты – ни временем, ни многими другими трудными жизненными ситуациями, каких в ее судьбе было немало.
– Вы помните, как вас забрали? Вас спросили: хочешь пойти к ним жить?
– Никого не спрашивали. Мой приемный отец договаривался со своим начальником, чтобы тот помог ему взять ребенка из спецприемника. В то время Сталин издал указ, чтобы ленинградских детей брали в семьи. Таким семьям помогали одеждой и питанием. Мои приемные родители выбирали, чтоб ребенок был круглым сиротой. По этому критерию я им подошла. И родственникам родителей я понравилась. А после того, как меня удочерили, в скором времени отца на фронт забрали. Он моряком был на Черном море. Скончался в сочинском госпитале от тяжелых ранений. После этого приемная мама в Адыгее продала жилье и переехала в Краснодарский край. А после войны разруха была. Всех заставляли работать. Тех, кто не хочет, отправляли в принудительном порядке. Приемная мать была больна, и никак не получалось у нее взять документ, что она не в состоянии работать. Тогда она решила сдать меня в детдом в Краснодарском крае (Марина Владимировна смотрит куда-то вдаль невидящим взглядом). Я уже большая была. И все помню, как плакала, как не хотела, чтоб она меня отдала. И родственники ее, сестры, говорили, не сдавай, она уже привыкла к тебе. Но она меня сдала! И через месяц в детдоме я пошла в школу в первый класс…
О детском доме Марина Владимировна вспоминает неохотно. Школьная учеба давалась с переменным успехом: в первом классе отличницей была, во втором – двоечницей – доучилась до 7-го класса.
– После 4-го класса детей возили в Краснодар поступать в ремесленное училище связи. Меня не приняли: не прошла комиссию по состоянию здоровья. После 7-го класса поехала поступать в сельскохозяйственный техникум. Подружки сбили с панталыку, я-то сначала туда не собирались. Экзамен не сдала. Из нас троих только одна поступила. Другая, которая не прошла, попросила директора остаться еще на один год. Мне наша воспитательница Марья Николаевна, она меня очень любила, сказала, иди и ты попросись остаться. А я с таким характером была… Я не могла просить. Меня и еще одну девушку направили в колхоз. Здесь я и осталась. На квартире жили у одной бабушки, потом в другом месте остановилась – в этой семье женщину посадили на 10 лет за килограмм пшеницы, которую она украла для голодных детей… Тогда за такие мелочи сажали.
В НАТУРАЛЬНОМ ВИДЕ
О том, как она оказалась в Махачкале, которая станет впоследствии для нее настоящим родным домом, Марина Владимировна вспоминает так, будто это было вчера. Как собственно и наставления бабушки, у которой молодая Марина тогда проживала. Добросердечная женщина предупредила ее, чтобы она всегда только в общественном транспорте ездила и то, смотрела, чтобы там люди были. Да и еще советовала ей не улыбаться посторонним людям и особенно мужскому полу. Все ее наказы Марина Владимировна исполнила как по-написанному.
– В Махачкалу я приехала вот как: в газете прочитала, что набор идет в махачкалинское ПТУ. Паспорта не было, взяла бумагу у председателя сельсовета, чтобы в районе мне паспорт выдали. В документе мне указали 1939 год рождения. Хотя, как я помню, на бумаге, выписанной мне в Ленинграде, был отмечен 1937 год.
Ну вот, в то время я у бабушки на квартире была. И вещи все оставила ей на сохранение, когда в Махачкалу собиралась ехать. Вы представляете, какие между нами доверительные отношения были? Ведь абсолютно посторонний человек. Я ей верила, а она мне. Когда она уезжала, свой дом на меня оставляла. И я всю работу, какую она скажет, по дому и в огороде делала. А когда учебу в Махачкале закончила, вернулась к ней за вещами, и все было, как положено.
Из Краснодарского края Марина Владимировна ехала не с пустыми руками. Ее труд в колхозе был вознагражден «в натуральном виде». Приученная с детства стойко переносить любые испытания, труда она не боялась и бралась за любую работу.
– В колхозе я работала на току, пшеницу, сурепку возила, на рассаде работала, капусту сажала, клубнику. В птичнике была, все боялись «курей» рубить, а я рубила. Вот так работала. 25 кг пшеницы заработала и 84 кг семечек, и когда уезжать мне надо было, я продала пшеницу, семечки, и с этими деньгами сюда приехала. Деньги эти сразу же в Сберкассу отдала. Боялась, что пропадут.
15 ЛЕТ НОЧНЫХ СМЕН
Первое впечатление о Махачкале – холодная снежная зима. Поселили ее в общежитии на Ярагского. Училась Марина Владимировна на съемщицу, затем в прядильном цеху работала. Постепенно за добросовестный труд ее поставили бригадиром.
– Ответственность была очень большая, – подчеркивает Бессалова. – Все время надо было проверять съема и выработку, и если что-то не так, в конце месяца зарплату могли дать без премиальных. А без премиальных зарплата – это почти что ничего.
А еще после работы она посещала вечернюю школу.
– Смена у меня была ночная, и, представь себе, как спать хотелось. Я и в дневную, и в ночную работала. В моем графике 15 лет только одних ночных смен на фабрике им. III Интернационала. Какое здоровье будет у человека? Работа ведь не такая, что ты пришел и поспал, когда захотелось. Так не получается. Если заснешь, можно без руки или пальцев остаться. Куда деваться? У меня никого нет, я и не хотела никуда ехать. На одном месте и камни обрастают. А в разных местах будешь – ничего не получится. Вначале я зарабатывала 150 рублей аванса и еще 180 – зарплата. Еще с нас высчитывали за общежитие. Мы экономили на всем. С девочками в общежитии скидывались на питание. Потом обсуждали, по сколько каждый сможет дать, чтобы одной из нас на одежду вышло. А готовили каждая по очереди. Одна из девушек, Люба, из Крыма была. И я ей говорю: как я готовить буду? Кроме яичницы, блинов и картошки жареной ничего не умею. А она мне сказала: ты смотри, как я готовлю, и научишься. Вот так мы жили.
Свое одиночество Марина Владимировна особенно остро чувствовала, когда девочкам из ее комнаты приходили посылки от родственников. В такие минуты она выходила из комнаты: «У нас в комнате девочки из Краснодара, Крыма, Севастополя были. И я никогда не смотрела, к кому какая посылка пришла. И никогда ни у кого ничего не просила. Такой закалки у меня была душа».
ЧТОБ ВЫСОКИЙ БЫЛ!
Красивая и серьезная девушка Марина многим была по душе. Но она не спешила замуж, да и был у нее свой критерий, по которому девушка оценивала кандидатов в мужья…
– Я хотела, чтоб парень был высокий, чтоб пройти с ним рядом не стыдно было, – признается Марина Владимировна и смеется. – За русского выходила. Он был моложе меня. Здешний махачкалинский парень. Он сам меня увидел, в общежитие приходил и ухаживал за мной. Я и не знала сама, выйду за него или нет. Но случилось вот что: мы шли по улице Буйнакского и увидели, как в магазин привезли шифоньеры. Не раздумывая, записались в очередь, тогда ведь все всё хватали, пока другие не раскупили. Нам хотелось, чтобы зеркало было на всю дверцу, но такой не достался. Я купила шифоньер… и у него в доме поставила. Вот такое доверие было между людьми. Людей было больше порядочных и честных.
– Белое платье на свадьбу надели?
– Нет, – Марина Владимировна протестно машет рукой. – Свадьбы как таковой не было. Вечер организовали небольшой. Девочек знакомых позвала. Тогда какое платье? Таких вещей у нас не было. Когда сын родился, мужа забрали в армию. Я работала. А за сыном свекровь смотрела.
Свою свекровь Бессалова вспоминает по-особенному тепло: «Она меня очень уважала, любила, не обижала, никогда мне слова плохого не сказала и всегда принимала мою сторону, а не сына. Ее звали Анна Александровна. Очень хорошая свекровь была. Она мне, как мама была. Вторая моя мама».
В браке у Бессаловых родились сын и дочь. Детей Марина Владимировна очень любила и берегла как зеницу ока. «У меня ведь никого кроме них не было, ни братьев, ни сестер», – взволнованно говорит она. Дети взрослые уже, своих внуков воспитывают, так что Марина Владимировна четырежды прабабушка – три правнука и одна правнучка у нее.
Об одном она говорит с искренним сожалением в голосе: «Я оставила мужа фамилию, потому что заново надо было документы переделывать. А сейчас жалею, может, кого-нибудь из родственников и смогла бы найти, если была бы на прежней фамилии. А папа, как позже оказалось, был жив до 1961 года, а я его не нашла, и он меня не нашел. Как искать, когда меня взяли на воспитание в приемную семью. Поменяли почти все мои данные, и я полжизни жила на чужой фамилии и имени. Моя настоящая фамилия Щетинина – это отцовская фамилия. Отец ушел в 1939 году на фронт во время Финской войны.
Да и хотя я была 1937 года рождения, в документе мне написали 1939-й. Как мне возраст установили? По зубам. У меня ни одного зуба не было. И в детдоме мне из-за этого уменьшили возраст», – поясняет она.
Сейчас Марина Владимировна живет одна. В годовщину блокады Ленинграда к ней приходят школьники, навещают учащиеся технического колледжа, помогают по необходимости. «А я им песни пою, – смеется она. – Знаете, как я мечтала быть певицей, да и многие мне говорили, зачем такой красивый голос утаиваешь. И все-таки не сбылась моя мечта», – вздыхает Бессалова. Ее любимая песня «Синий платочек», ее она обещала мне спеть, когда вернется из Петербурга, куда Марину Владимировну пригласили на большое мероприятие, посвященное всем блокадникам Ленинграда – выжившим вопреки смертельной опасности, выстоявшим, несмотря на все удары судьбы, и влюбленным в эту жизнь – такую, какая она есть, потому что твердо знают ее истинную цену.
Лариса ДИБИРОВА
