- Муса, как Вы понимаете значение слова «вдохновение»?
— Вдохновение – это, когда ты сидишь и работаешь над проектом, мысли какие-то в голову приходят, и от выражения этих мыслей ты сам себе задаешь какую-ту сверхзадачу. И независимо от тебя через какое-то время она у тебя в голове начинает свою работу, и в один прекрасный момент одним махом выдает такой результат, что ты сам себе удивляешься. Приходишь на работу и ставишь номер.
— Что для Вас значит танец?
— Танец для меня это не просто танец – это язык. И в этом случае то, что человек хочет сказать словами, передается через пластику. Танец –
это ещё понятие многомерности языка пластики. Есть национальный танец, который построен на глубоких вековых традициях, который несет в себе ауру тысячелетий. Есть танец современного языка, допустим, танец классического балета, танец – модерн. Через национальный танец мы передаем то, о чем думали предки, а через современный танец – модерн и т. д. все, о чем мы думаем сами. Вот французский хореограф Морис Бежар философские произведения воспроизводит танцем. Он сам по профессии философ и вдобавок — хореограф. И смотря его работу, удивляешься: неужели это возможно передать в классике? Действительно, возможно. И это читается правильно, если это правильно поставлено. Талант, данный Всевышним, сам по себе, «неокропленный» твоим трудом, фактически ничего не дает. Он так, блестит, а мыслей нет. Если уж тебе дан талант, то пользуйся им. А для того, чтобы пользоваться собственным талантом, нужно уметь трудиться.
— С каким другим искусством Вы сравнили бы искусство танца?
— По-моему, что хореограф, что режиссер – это два родных брата, и различаются они только как из одного чрева вышедшие люди. И там режиссура, и здесь режиссура. Там режиссура через слово, здесь — через пластику. Если ты владеешь пластикой и словом, то это очень удобно. Несмотря на то, что это разные жанровые направления, они похожи точно так же, как язык оперы схож с балетом, мюзиклом… Танцем можно выразить все, что можно сказать языком. Правда, пластика доходчивее, потому что она интернациональна. Через пластику нельзя исказить чувства и ощущения. И пластика не «влезает» в твое внутреннее «я», чего не скажешь о словах. Словами можно войти в подсознание другого человека и к чему-то его подвести, повлиять на него, изменить. Порой, и в искаженном направлении. Что же касается пластики, то – это прекрасный вид искусства. Через пластику получаешь удовольствие и приятные эмоции, если ты знаком с языком пластики. И она не довлеет над человеческой душой. Она расслабляет, она радует, она обогащает, потому что через балетные постановки можно выразить все. По каким только произведениям балеты ни ставились: «Гамлет», «Ромео и Джульетта», произведения Лермонтова, Пушкина, Толстого, Чехова, Достоевского. Уж насколько Достоевский вне балета, насколько психологичен, читаешь и удивляешься, как такое можно поставить?! Но это так.
— Над чем Вы сейчас работаете?
— Сейчас у меня параллельно идет работа над несколькими проектами. В Дагестанском театре оперы и балета я хореограф оперетты «Валида» Мурада Кажлаева. Работаю с утра до ночи и одновременно – ставлю спектакль балет-шоу «Чарли — великий маг». В Лакском музыкально-драматическом театре на музыку Мурада Кажлаева готовится проект сразу на двух языках – русском и лакском: «Земля и небо. Снова в горы».
— Муса, с Вами очень интересно беседовать, чувствуется, что Вы – человек, увлеченный своей профессией, вдохновленный на творчество. Скажите, выбор профессии хореографа – это Ваш осознанный выбор?
— Если говорить откровенно, я в этой профессии человек случайный, потому что был отобран в балетную студию и отправлен в Москву ещё 10-летним мальчиком. Причем я сам даже не знал, чем буду заниматься, даже в детстве никогда не танцевал и танцами не интересовался. Правда, нас слушали, проверяли, тщательно отбирали, так что, по всей видимости, данные у меня, все-таки были. Когда я попал в Москву в хореографическое училище, я был в шоке. Я горец и представления не имел, что такое балет. Нам сказали, что мы будем танцевать то, что танцевал Махмуд Эсембаев. Он тогда был кумиром и в Чечне, и в Ингушетии. Тогда я думал, что это за танцы, и Махмуда толком-то не знал. Эсембаев для меня был загадкой. В училище на втором этаже были расположены балетные залы. Мне казалось дикостью, что там девушки танцевали в купальниках. Полуголые девушки ходят, ты озираешься кругом, думаешь, столько таких людей вокруг. Такие были у меня тогда понятия о профессии (смеется). А понятия того, что я к чему-то стремлюсь, еще не было. До этого я учился в школе-интернате и круглым отличником был. Когда по телевизору показывали балет «Спартак» А. Хачатуряна, где танцевали Максимова и Васильев, я сказал своим родителям: «Вот чем я буду заниматься». А они безграмотнее меня в этом плане были и не поверили мне, думали, что я просто из дома не хочу уезжать. Такова была, так сказать, преамбула моего выбора. И все же я был вовлечен в эту вдохновенную профессию и проработал в четырех разных театрах оперы и балета в городах Баку, Пермь, Владикавказ и даже Кишинев. Сейчас, работаю в Дагестане.
— Какими судьбами попали в Дагестан?
— Судьба провидица, как говорится. Я закончил свою карьеру в Перми. Там и звание заслуженного артиста России получил. Был хорошо обустроен. Но тогдашний Президент Ингушетии Руслан Аушев позвал меня домой, где некоторое время я был чиновником – министром культуры…
— Какие метаморфозы, однако…
— Да, вот такие метаморфозы (смеется). А в чем судьба-то была? До того, как меня позвали в министры, я от скуки окончил в Перми Московский филиал Института государственного управления при Президенте РФ. Учеба мне всегда легко давалась, а тут еще оттого, что нужно экзамены сдавать, изучать экономику, другие учебные предметы, просвещаешься, мобилизуешься внутренне. Так что, к тому времени у меня уже был диплом высококвалифицированного управленца, будто судьба для меня все заранее подготовила. Но я не долго проработал. Стечение политических обстоятельств и так получилось, что Руслан Аушев ушел в отставку, естественно, и команда поменялась. Это не зависело от того, хорошие мы или плохие. Я рад, что был чиновником, потому что эту кухню я уже знаю, знаю, насколько она и горька и сладка. А тяги возврата туда у меня нет.
А как я в Дагестан попал? Так получилось, что, будучи министром, я познакомился с Наидой Абдулгамидовой, бывшим министром культуры Дагестана. В один прекрасный день она мне звонит и поздравляет с моим уходом с поста министра культуры Ингушетии. Я удивляюсь этому, а она добавляет, что теперь-то я точно смогу приехать в Дагестан и осуществить балетную постановку. Я, конечно, поблагодарил её. Это тоже абсолютный случай. Я приехал вести переговоры по поводу «Болеро» М. Равеля. Мы планировали его поставить. И вот сижу я у Наиды Абдулгамидовой в кабинете, звонит Расул Гамзатов, был как раз его юбилейный 2003 год. И он спрашивает: «Что Вы для меня готовите?» Она, не задумываясь, отвечает: «Вот у меня в кабинете сидит известный хореограф из Перми, и мы будем ставить «Горянку». А я вообще еще и музыку не слышал тогда… (смеется).
— Муса, вы в основном ставите классические танцы?
— Я могу и в классическом плане работать, и в модерне. А, проработав в Дагестане, могу сказать, что для меня не проблема ставить и национальные танцы. Здесь этнический материал настолько объемен, что для национального хореографа здесь просто должна быть неимоверная воздушная легкость в работе: столько материала, просто диву даешься. И так получилось, что я начал с «Горянки». Это с её легкой руки я здесь появился (улыбается). Потом я поставил в Лакском музыкально-драматическом театре мюзикл «Колесо жизни», тоже по Расулу Гамзатову, потом там же — «Солнечный диск», после этого на юбилей Мурада Кажлаева — «Имама Шамиля». Впервые в мире балет ставился на эту тему. Эта моя постановка, видимо, многим понравилась, в том числе и Президенту Дагестана Муху Алиеву. Он меня пригласил к себе и сказал: «Если Вы подпишите контракт на постоянной основе, мы обязуемся Вам и квартиру выделить, и создать все условия для Вашей дальнейшей работы». И со временем сказанное было сделано. Я поставил в Дагестане 7-8 проектов.
Все это время я жил в семье Ибрагимовых из Каспийска. Это тоже судьба. Почему я сказал случай, судьба? Работая ещё в Перми, познакомился с одним из братьев этой семьи. Когда я приехал сюда, они не позволили мне жить в гостинице. В течение 4-5 лет, пока здесь находился, уверяю Вас, они меня как своего родного сына, брата принимали, потчевали. У них частный дом в Каспийске. Низкий им поклон.
— Вы счастливый человек?
— Я счастлив уже тем, что есть у меня четверо детей. Два сына и две дочери. Бывают люди, достигшие званий народных артистов СССР, и бездетные. Они могут говорить, что они счастливы, но я в это не верю. Я мог бы не достичь званий, хотя они тоже у меня есть, но у меня есть дети, которые, дай Бог, оправдают мои надежды. Для меня это главнее. Творчество – моё хобби, моя работа, а основная моя цель, это воспитать детей. Я хочу в них многое вложить, чтобы потом они также воспитали своих детей.
— А ведь можно воспитать и через творчество?
— Мы постоянно на эту тему говорим в своем коллективе. Вот сейчас манера есть у молодых хвататься за все сразу. Может быть, это хорошо, не знаю, пусть каждый сам решает. Я им говорю: вы в одном чем-то достигните определенного уровня мастерства, а все остальное к вам придет само. Уверяю Вас, у меня был период, когда я мог работать во многих местах, но я шел сугубо к своей цели, а теперь уже ко мне все обращаются. Я сижу, и уже мне звонят, просят: то-то и то-то сделайте. Я не бегаю за ними, а вы везде бегаете, время тратите и не совершенствуетесь в той профессии, которую выбрали.
— Золотые слова, Муса, ничего не скажешь. Хотелось бы ещё услышать о Вашем понимании любви?
— Любовь к искусству, любовь к детям, любовь к женщине… Я их все-таки разделяю. Я не люблю фетишизма в любви. Любовь – это такое чувство, когда ты контролируешь себя, но тебе приятно. Я это чувствовал в юности, в 17-18 лет. Каждый через это проходит. Ты влюбляешься и боишься даже подойти и признаться. Это чувство долго в тебе живет. Позже я понял, что это и есть любовь. Я и сейчас вспоминаю то первое чувство и помню, к кому оно было. Хотя между нами ничего не было, мы очень давно окончили училище, но это чувство и по сей день возвышает меня над обыденностью, оно высоко, как поэзия. Сразу вспоминаешь своё состояние: воздушное, окрыленное, легкое, светлое. И, мне кажется, что, когда говорят, что любовь проходит, она возвращается в другом обличии без той первой легкости, которая независимо от тебя в тебе просыпается. В другом одеянии, когда ты отягащен другими мыслями, другими думами. Вот эта какая-та невесомость, эфемерность восприятия, она посещает тебя в воспоминаниях, и тебе приятно. Я до сих пор люблю вспоминать то время. Как-то легко на душе становится. Бывает, когда фильм смотришь, видишь то, что по телевидению показывают, ну разве это любовь, извините меня? Это слово, которое американцы употребляют на букву «s». Но любви там никакой нет. Любовь все-таки была поэтами XV-XIX веков воспета, там именно о настоящей любви все и сказано. Любовь жертвенная, возвышенная, восторженная, истинная, которая, укрощает в человеке эгоизм. Делает его нравственным, светлым, человечным, вот что такое любовь. И вообще, если ты пытаешься пройти свой жизненный путь нравственно, без откровенной подлости, не подставляя других людей, то это – счастье. Хотя все мы не святые. Но все равно нужно стараться пройти его как можно опрятнее и нравственнее, мне кажется, что когда человек вот так мыслит и поступает, то судьба ему чаще улыбается. Думаю, надо пройти свой жизненный путь так, чтобы было приятно оглянуться и посмотреть назад.
— Спасибо, Муса. Удачи Вам и всех благ!
Последние новости
