— Семья наша родом из села Большая Липовка Самарской или Саратовской (по-разному в разное время считалось) области. Сейчас село затоплено, и о его истории мне лично ничего выдающегося не известно, разве что сестра старшая рассказывала, мол, в Гражданскую войну проходила через нашу Липовку Чапаевская дивизия и, оставив взамен какую-то клячу, «в интересах рабочего класса и трудового крестьянства» реквизировала нашего коня Рыжика. Но сама я этого не помню, мала была.
И голод, страшный поволжский голод тоже не помню. Знаю только, что отец мой, Прохор Лукьянович Алехин, решил, что надо спасать семью. И в 1921 году 27 человек (наша семья и семья сестры моей мамы), увязав весь скарб в узлы, даже без предварительной разведки перебрались в Порт-Петровск, где на улицах росла шелковица, по-здешнему — тутовник, черная и белая, а в море было полно рыбы. Напоминанием о той, прежней жизни, остался на долгие годы огромный медный самовар с медалями. В каждый праздник он, начищенный и растопленный, важно стоял на столе, за которым все умещались: и родные, и друзья, и соседи, и рабочие из артели отца со своими семьями.
В Порт-Петровске семья наша сначала жила за железнодорожным переездом, там, где консервные заводы. Мужчины устроились учениками бондарей, делали кадушки для сельди. Жили, как все, в бараке, где семейные отгораживались занавесками. А уже в 1927 году вступили в кооператив и получили комнаты в доме № 30, на горке, на улице Маячной. Это был старый помещичий дом в полтора, если так можно сказать, этажа. Верхний этаж — с застекленной верандой, выходящей на Краснофлотскую, нижний — полуподвальный. Воду из колонки приходилось носить в ведрах, а ступенек, которые сейчас с улицы Гаджиева ведут к 3-й школе, тогда еще не было. Зимой, конечно, нелегко было взбираться на горку с коромыслом на плечах. Снесли его уже, кажется, этот наш дом.
Странно, многие подробности память не сохранила, а имя директора нашей 3-й школы я помню. Акулова Ксения Васильевна ее звали, а мужа ее — Григорий Петрович. То, что рассказывают о самодеятельности, которая в каждой школе была обязательно, совершенная правда. Выступали везде, где только можно. Даже в тюрьме. Наша Ксения Васильевна договаривалась с тамошним начальством, и мы, школьники, ходили в тюрьму с концертами. А чего бояться? Ведь не бандиты в то время там сидели, не убийцы, а все больше простые люди. Кто за катушку ниток, кто за уголь, что насобирал на железной дороге. Ну, мы их и развлекали, как могли. Пели, ту же «Картошку», например. Знаете? «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка, пионеров идеал…». Показывали гимнастические номера, выстраивая на сцене пирамиды, как в кино, и называли себя «синеблузниками». А блузы и шаровары шила нам из крашеной бязи старшая моя сестра Дуся. Бязь и прочую мануфактуру покупала на Барятинской улице, нынешней Буйнакского. На месте гостиницы «Дагестан» стояли лабазы с тяжелыми замками. А чуть ближе к вокзалу, там, где сейчас галантерея, был Торгсин. То есть купить что-нибудь можно было только за валюту. Брат мой Федор в 18 лет нанялся матросом на пароход «Туркестан». Ходили они то ли в Иран, то ли еще куда, но в 33-м году из очередного плаванья он вернулся с «купоном» (так валюту в те годы все называли) и в этом магазине купил себе шерстяной свитер, маме — платок, а мне отрез на платье.
Я хочу про клубы рассказать. Их в городе множество было. И в каждом обязательно духовой оркестр. Клуб строителей напротив нынешней гостиницы «Ленинград» располагался (кстати, в 40-е там устроили аэроклуб, готовили летчиков, и в этом клубе занимался будущий Герой Советского Союза Александр Ситковский). В конце Краснофлотской, тогда она еще звалась Соборная, у самого выхода на площадь, Клуб моряков. На Дахадаева — Клуб шоферов. Клуб рыбников и сейчас еще стоит на улице Пушкина. На ул. 26 Бакинских комиссаров, тогда она звалась улица Бурная, был Клуб строителей, который потом стал зваться Клуб Ногина, Клуб железнодорожников — в Первой Махачкале.
Город в годы моего детства был маленький, казалось, все друг друга знают, если человека во второй раз на улице встретишь — уже здороваешься. Ну а пионеры в обязательном порядке салютовали друг другу при встрече: «Будь готов!» — «Всегда готов!». Очень красиво на праздники было. Такие устраивались шествия! Собирались там, где сейчас «Ленинград», и шли колоннами к площади. Впереди, как положено, горнисты и барабанщики, а за ними остальные пионеры, все, разумеется, в красных галстуках. И у каждого в руке факел, то есть к оструганной палочке приматывали банку из-под рыбных консервов, наливали в нее смолу и поджигали.
Что ели? Да картошку, рыбу мама жарила на примусе в огромной сковородке, помню, по очереди мы, дети, крутили ручку крупорушки — перемалывали пшеницу. Утром, часов в шесть, по дворам начинали ходить торговцы и протяжно кричали: «Мацони, мацони!» или «Сыра, сыра!», «сыр» то есть. А за лакомствами бегали на площадь, либо туда, где сейчас Анжи-базар. Там стояли арбы, и за три копейки тебе насыпали шишек (не знаю, как они правильно называются) или груш в кулек, свернутый из грубой серой бумаги. Впрочем, теми же самыми фруктами и ягодами мы по выходным наедались вдоволь и совершенно бесплатно. Собирались всем двором и шли на склон Тарки-Тау. Ну а на праздники, а они по очереди устраивались у всех отцовых артельщиков, к столу подавался залом — это такая очень жирная, толстая селедка — и «четверть» вина из подвальчика на углу Маркова и 26 Бакинских комиссаров. Засиживались допоздна, песни пели под гармошку.
Город был совсем обжитой, неопасный. Даже шахсей-вахсей нас не пугал, хотя, говорят, мол, церемония не для слабонервных. На углу Котрова и Леваневского, напротив нынешнего тубдиспансера, стоял дом, во дворе которого жил наш брат Афанасий с семьей. И мы туда постоянно бегали. В квартире на втором этаже жил какой-то состоятельный человек, и на стене одной из комнат была нарисована очень красивая девушка. Вы меня не спрашивайте, что за краски, какая техника — не помню. Могу только сказать, что туда регулярно приходил человек на нее посмотреть. Был он со странностями, носил шинель, а на шинели масса медалек, значков разных. И вот он приходил, стучал в дверь и говорил хозяевам, что пришел поглядеть на «портрет своей невесты». Это был уже сложившийся ритуал. Хозяева его впускали, он проходил в комнату, смотрел на стену, благодарил и уходил. Так вот, в этом же дворе жили персы, и в центре двора стоял невысокий помост, там обычно пили чай, а раз в год на этот помост входили люди и били себя цепями. Мы тогда тихонечко пробирались мимо них, чтобы не потревожить.
Единственное место, куда мы побаивались ходить, был спуск от тюрьмы к морю. Там, видимо, раньше было кладбище, и в этой горе мы натыкались на провалы или норы какие-то, а в них черепа, длинные пряди волос. А вот таборные цыгане спокойно разбивали там свои шатры. Кстати, одна из этих таборных цыганок нагадала моей маме, что у нее будет еще один ребенок. Мама не поверила (ведь я у них с отцом была одиннадцатая!), а зря. В 46 лет она родила двенадцатого ребенка, моего младшего брата Петю.
На здешнем старом русском кладбище шесть «наших» могил. Они расположены сразу за забором, в первых буквально рядах. Там и папа мой лежит, и мама. Меня привезли в Порт-Петровск еще маленькую, четырехлетнюю. Я помню те времена, когда плюнуть на улице было стыдно, невозможно, а двери не запирались. Сейчас мне 93 года, и мой город очень, очень изменился.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
