— Раньше я любил свой город весь. Целиком. А теперь, знаешь, вот тут люблю и еще вон там и чуточку вот здесь. Но не весь. Я не узнаю его.
А я ведь здесь родился. Снимали мы тогда квартиру на улице Лейтенанта Шмидта, а чуть позже переехали на 26 Бакинских комиссаров. Когда мы туда заселились, это был пустырь, на котором сиротливо стояли общаги пединститута.
В то время город делился на районы, но не номинально, а, как бы сказать… Скажем, иногда в наш район заходили таркинские ребята, тут же общаги были от фабрики III Интернационала, и они ходили женихаться к девушкам, ну и нам это соответственно не нравилось. Так что дрались район на район. С нурадиловскими бывали частые стычки. У клуба Ногина стояла беседка, так каждый раз, когда приходили нурадиловские, ее разбирали на штакетники. Еще совсем пацаном я стал свидетелем одной крупной драки. Так вот, она не стихийной была, к ней готовились, кидали жребий, где именно драться. Вышло — у нас. В назначенный час наши противники уже собрались на противоположной стороне улицы, а тогда 26 Бакинских комиссаров в два раза уже была. Нас, мелюзгу, к самой драке не допустили, у нас было другое задание — собирать камни. А ребята постарше, загрузив эти «боеприпасы» за пазуху, по пожарной лестнице таскали их на крышу, где засели метатели. С обеих сторон были синяки, шишки, а в доме масса разбитых окон. Дико звучит? Но ты знаешь, что я скажу, старшие нас как-то очень опекали. Не только в драках. Вот, скажем, у нас было много так называемых «блатных», но младших они не втягивали в свой круг. Когда мода пошла на наколки, старшие к этому отнеслись неодобрительно: если дурак, делай, могли сказать, и этого было достаточно, чтоб одуматься. То есть шло какое-то воспитание, но без нотаций и подстрекательств.
Собирались старшие обычно в той самой беседке у клуба Ногина. На столе, как правило, был плавленый сыр, помидоры, «шмурдяк». Песни пели под гитару. Все больше такие жалостные. «В старом Тегеране», «Сын прокурора» и еще одну, которая нам казалась очень жизненной, про девчонку, которая убила неверного парня и выпила из кольца яд. Ну вот скажи, какое кольцо, какой яд?! А ведь цепляло, особенно последние строчки: «Проснись, дитя, открой глаза — тебя ведь судьи оправдали». И вот эти ребята с легкой, но все же распальцовкой, с понятиями «не сидел в тюрьме — получеловек», были очень деликатны. Когда я всерьез увлекся театром, никаких шуточек в мой адрес никто себе не позволял. Тут, во дворе, была одна жизнь, в театре — другая.
А привел меня в театр мой друг Сашка Ющков, босяк и задира. Для чего он ходил в эту театральную студию в клубе Ногина, сейчас сказать трудно. Может, из-за девчонок красивых, а может, потому, что там была особая атмосфера. Руководила студией Райханат Багаутдиновна, и я до сих пор считаю, что это была великая женщина. Сейчас я бы сказал, что выглядела она как совершенно богемный человек, только тогда мы слова такого не знали. Видели только, что она необычная. Ей было лет под сорок. Темные брюки (в юбке я ее один раз видел), свитерок какой-то, коротко остриженные волосы, очень яркий по тем временам макияж, голос с хрипотцой, постоянная сигарета в пальцах. Мы о ней знали немного: одинокая, кажется, сын у нее был, но когда она им занималась, не представляю. Было полное ощущение, что именно мы — ее семья, ее жизнь, и это за 60 рублей в месяц. Я пришел к ней «нулевой», и именно она сделала из меня актера. Хотя я и думаю сейчас, что она была режиссер от Бога, но не театральным приемам она нас учила. Скорее, жизни, отношению к ней. Умению выделять главное. И театр наш больше походил на детский дом.
Так вот. Пришел я туда по просьбе Сашки, чтобы выручить. Кто-то у них заболел, и надо было выйти на сцену и сказать: «Здравия желаю!» Роль небольшая, но я все равно переживал. Сашка взялся горю помочь: купил три бутылки «Ркацителли» по 72 копейки, и мы выпили. Но меня от волнения никак не брало. А потом развезло сразу. Объявили мой выход, но как вышел, что говорил — не помню, как отрезало. После спектакля был банкет, и меня даже похвалили, но это я тоже плохо помню. Сашка увидел, что я уже никакой, и потащил меня домой. Погода была мерзкая, какой-то гнусный дождик, и добрый Сашка надел мне шарф на голову. А сам он был парень модный, носил длинные волосы на прямой пробор, и когда мы позвонили в мою дверь, двоюродный брат Абрек глянул в глазок и обалдел. Потом рассказывал: «Смотрю, стоит пьяный Ванати, голова шарфом замотана, да еще и бабу какую-то приволок!»
Сашка вообще был авантюристом. Как-то один наш приятель сконструировал приборчик, как он там внутри был устроен, не знаю, но была у него антенна, батарейки квадратные и что-то вроде микрофона, радиус действия 5–7 метров. И мы с этим приборчиком гуляли по Ушакова. Лето, окна открыты и в одном видна бабка. Сидит, значит, перед телевизором, смотрит. Ну, Сашка приборчик свой включил, по экрану побежали волны, изображение пропало. Бабка было потянулась настроить, а Сашка как рявкнет: «А ну не тронь!» Бедную бабку чуть удар не хватил, шепчет что-то и крестится. На этом мы, конечно, не остановились. Прошли чуть дальше по улице и объявили официальным голосом: «Внимание, ожидается землетрясение! Всем покинуть дома!» Ну а когда повалили на улицу люди с баулами, с детьми на руках — мы струхнули и удрали от греха подальше. Могли и поколотить, между прочим.
Так, я хотел о театре. Райханат тогда замахнулась на постановку «Иисус Христос — суперзвезда». По тем временам — дерзость немыслимая. Все ведь надо было согласовывать с начальством на предмет идеологической выдержанности. Единственное, благодаря чему удалось протащить постановку, это революционные настроения. Наш художник Мурад Ахаев придумал оформление сцены: раскрасил деревянные чурочки под дома, и было полное ощущение, что над городом, над небоскребами ходят молодые гиганты. Мы играли спектакль всего два раза. Зрителя не было, кругом рабочая молодежь, для которой театр — пустая забава. А потом Райханат уволили. А позже она умерла. От рака.
А я к тому времени стал в ТЮЗе старожилом. Переиграл все главные роли, от своих ровесников до 90-летних стариков. И все мое время было расписано. Днем институт, вечером ТЮЗ или дворовая наша компания. Наверное, спустя некоторое время я бы завязал с театром, и так был там переростком, но тут на меня вышли ребята из театра Гусейна Бартыханова. С некоторыми из них я уже был знаком: с Еремой — Андреем Ереминым, с Давудом Зулумхановым, с Глазом — Тимуром Нурмагомедовым. Они тогда ставили знаменитую «Вестсайдскую историю», спектакль, с которого начался театральный бум в Махачкале. И меня, как всегда, пригласили помочь, кого-то надо было подменить.
О Гусейне Бартыханове надо бы говорить отдельно. Я надеюсь, это когда-нибудь будет сделано. Он был лысым, лобастым, в очках, и кличка у него была Уллубий Буйнакский, а вокруг него был цвет города. Это был неординарный человек, но мы в те годы оценить и понять толком его не могли. Там была какая-то сложная философская система, сплав египетских и индийских философских учений, и при этом он был, как бы сказать… очень аварец. Даже египтян от аварцев производил. Пытался нам рассказывать, что имя египетского бога солнца Ра — это от аварской фонемы. А мы слушали и думали: «Мы же красавчики, мы же известные люди, артисты! Нам зачем эти «Ра», «Ма»?»
Какое это было время, ты представить себе не можешь, какие это были люди! Одна Аннета Кулакова чего стоила! Она играла Аниту, подругу главаря одной из банд, и была не просто красивая, а шикарная женщина. Вот смотришь на нее и млеешь, и представить невозможно, что ты тут можешь на что-то рассчитывать, одно чистое восхищение. Но театр перебивал даже основной инстинкт. Был случай курьезный. Спектакль идет полным ходом, на сцене Ерема, Тима, я и все ждем выхода Аннеты, а она все не появляется. Ждем пять, десять минут, тянем как можем, импровизируем. А мы друг друга с полуслова понимали, короче говоря, кинул я какую-то реплику и бегом за кулисы. Врываюсь в гримерку, а Аннета… Ну, голая совсем. Такой пикантный момент, но мы же думали только о спектакле! Я даже не понял толком ничего, проорал: «Ты что, с ума сошла? Твой выход!» — и она тут же стала одеваться. Не как женщина, застигнутая врасплох, а как актриса, по вине которой может сорваться спектакль. И вспоминали потом об этом со смехом, как коллеги вспоминают о забавной накладке.
Помню, была еще одна забавная история. Мы скинулись на банкет, и деньги доверили мне. Я их бережно положил, вернее, ссыпал в карман куртки, но застегнуть карман забыл! И вот у нас на сцене драка. Массовая. Ну, мы разбились на пары и деремся. Моим партнером был Ханчик, и там по плану был момент, когда я бью его, а он перехватывает мою руку и перебрасывает меня. Перебросить-то он перебросил, но деньги все из кармана высыпались! Ну я упал, как мне и полагалось, и стал судорожно собирать деньги. Он вроде бьет меня ногой, а я подпрыгиваю, как от удара, и собираю, собираю. Полицейского у нас играл Семен Алхадов, и с его появлением на сцене вся драка заканчивалась. Но не в тот раз! Как можно закончить, когда я еще не все монеты собрал? Так что все продолжали драться и умудрялись мне деньги ногой подталкивать. И Семен — тоже. Очень странно, наверное, это со стороны выглядело. Все — и драчуны, и полицейский — делают странные движения ногами, вроде расшаркиваются. Один я подпрыгиваю на месте и загребаю что-то руками.
Драки и танцы, кстати, нам ставил Мирзабек, бывший солист «Лезгинки», он был маленького роста, но женщины в него влюблялись безоглядно. С ходу. Вот умел он! И выдержка у него была колоссальная. Как-то он стоял, разговаривал с друзьями, не обращая внимания на какого-то пьяного, который все к нему цеплялся. А потом понял, что тот просто так не отстанет, и с разворота ногой выбил ему челюсть и спокойно продолжил разговор.
Понимаешь, театр наш был нечто большее, чем театр. Бартыханов иногда совсем устранялся от режиссуры, позволял нам импровизировать, придумывать что-то, любое смелое предложение принимал. Только потом как-то разошлись наши пути. Он ушел в свои философские теории так глубоко, что и не докричишься. Писал пьесу «Мера», нам непонятную. Собирался открыть мебельный цех, сундуки там делать с инкрустацией. А потом мы узнали, что он умер. Вот так.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
