— Моя тетя Марьям и ее муж Мосес Арутюнов приехали в Махачкалу в 1918 году. После резни в Баку они сели на пароход и начались их скитания по Каспийскому морю. Сначала поплыли в Персию, но там их не приняли. Потом пароход вернулся в Баку, где на борт взяли 26 комиссаров, отвезли их в местечко возле Красноводска (там их, как вы знаете, позднее расстреляли). Кто-то сказал, что беженцев примет Порт-Петровск, но когда в сильный шторм пароход вошел в порт, там выстроились мусульмане, сказали, что христианам здесь делать нечего. Все это я знаю по рассказам тети. Беженцев все-таки приняли, сказали: армяне — хорошие мастера, пусть занимаются тем, что умеют. Дядя только что пришел с Первой мировой, он сказал, что умеет выращивать виноград. Так он стал агрономом, ездил по районам, поднимал виноградарство.
Мои родители умерли от голода в Азербайджане, в Шемахинском районе. Семья была большая, а у тети не было детей. И она приехала и забрала меня, так я оказалась в Махачкале в 1936 году, мне было тогда четыре года. Меня называли «маленькая хозяйка большого дома». Тетя по-русски плохо говорила, писать не умела. Расписываться я ее научила, когда сама в школу пошла. Так что я одна в доме была грамотная. Если надо документ прочитать или письмо, всегда меня звали. Дом наш на Онанова, 22 (нынешняя улица Леваневского), дядя купил в 1918 году у купца-иранца за 5 рублей золотом. Дом был двухэтажный с маленьким двориком, а во дворе было еще несколько помещений. Там и на первом этаже жили земляки из Армении, а потом, во время войны, эвакуированные. В феврале 1944-го, когда выселяли чеченцев, в городе их много было, тетя позвала одного в дом. Он не хотел идти, чтоб у нас не было неприятностей, но тетя настояла. Оказалось, что он и не чеченец вовсе, а ингуш. Потом он прислал нам письмо из Казахстана, мы стали переписываться. Во время войны он прислал нам посылку: шаль для тети, урюк и изюм для меня и каракуль на шапку дяде. Но дядя к тому времени уже умер от малярии. Никогда ни с кого тетя ни копейки не брала, даже в самые тяжелые годы. Помню, в 1939-м, когда колхоз им. Маркова стал миллионером, дядя получил большущую премию, и тетушка поехала в Москву, чтобы нас всех одеть и обуть. Привезла мне заячью шубку. Когда я была в 4-м классе, во время войны, тетя продала ее и потом говорила: «Твою шубу едим». Шубы хватило на две недели.
Тетя говорила, что они купили этот дом, потому что близко к центру и близко к морю. И здесь они пережили все: и Гражданскую войну, и НЭП, и Великую Отечественную. Рядом с домом находилась малярстанция — лаборатория, где разрабатывали препараты против малярии, тогда это был бич для Дагестана. Не знаю, что там делали, в лаборатории, но запах стоял ужасный — пахло горелой рыбой. Однако с малярией они справились. Сейчас в этом доме Институт питательных сред.
Там, где сейчас длинный дом № 18 по проспекту Гамзатова (ранее пр. Ленина, еще раньше Комсомольский, до революции — улица Инженерная), находился городской военкомат, рядом — хлебная лавка. Потом шли два дома (сейчас здесь «дома нефтяников», напротив стоматологической поликлиники на Горького), маленькая мечеть (позднее музыкальное училище, теперь — исламский университет), восьмая школа (ее называли татарской, потом ее закрыли) и затем вторая школа. Там, где сейчас улица Батырая, домов еще не было. Когда во время войны выделяли землю в городе, мне дали огород на окраине, сейчас это угол Советской и Дзержинского.
Помню, 22 июня 1941-го мы должны были ехать в Кисловодск. Тетя разбудила меня рано, одела, мы пошли к вокзалу, смотрим, у военкомата люди стоят толпой, женщины плачут: «Войну объявили!» На вокзал мы, конечно, не пошли, вернулись домой. В нашей школе № 2 (ей, кстати, недавно исполнилось бы 100 лет, когда-то это была женская гимназия, теперь — здание ГЕРЦа) сразу же сделали госпиталь, как и в других школах. Нам пришлось учиться в Доме пионеров. Он стоял на месте нынешней гостиницы «Ленинград». Раньше это была церковь, купол еще оставался. Учились там практически все городские школы, к тому времени их было четырнадцать. 13-я школа открылась незадолго до войны и стояла как бы на отшибе. Выпускники ушли на фронт вместе с директором школы Яковом Терентьевичем Лукьяновым. 14-я школа, на Маркова, была женская, но ее с первого дня войны превратили в госпиталь. И вот все мы учились в Доме пионеров, в четыре смены и, надо сказать, получили неплохое образование. Сейчас говорят: сложно, тесно. А нас в годы войны всему смогли научить, даже бальным танцам, и в хоре я пела. Помню, еще олимпиаду проводили по басням Крылова. Я ее выиграла и получила одну тетрадь, один карандаш, одну ручку и четыре пера. И разделила их между подружками. Мы ведь тогда перьями писали. У меня вечно сумка была в чернилах.
Во время войны мы собирали на Тарки-Тау дикие фрукты: яблоки, груши, айву, шишки, кизил — и мой дядя в Агачкале готовил из них чачу для госпиталей. Она была такой крепости, что ее использовали вместо спирта, что-то около 70 градусов. Однажды к дяде пришли вооруженные люди, из местных, хотели забрать чачу. Я была тогда с ним, помню, дядя сказал на их языке: «Не отдам. Со мной ребенок. Неужели у вас намуса нет, вы будете в ребенка стрелять?» — так они и ушли ни с чем.
Здесь недалеко — от нынешнего «Анжи-базара» до улицы Николаева — был колхоз имени Сталина. Даже в начальных классах нас, детей, летом туда водили, мы пололи капусту, морковь, бурак, за это получали трудодни. Так что я фактически еще и семью содержала. А еще мы собирали колоски — и в этом колхозе, и в Кизилюртовский район возили, где Чиркей. На машине возили, а спали мы там на чердаке. Никогда не забуду: чердак, сена огромное количество, а сверху солдатские одеяла. Нам тогда было по 9–10 лет.
Мы, сами того не замечая, изучали и знали по два-три языка. А сейчас одного — своего собственного не знают. Я говорила на разных языках и даже не знала, как они называются. И до сих пор помню. А что там запоминать? — люди говорят, и ты тоже. Мы же все время вместе: играли, в школу ходили, ругались на каком хочешь языке! Сначала ругани научишься — потом всему остальному.
Что еще рассказать про нашу улицу? Напротив нашего дома был ректорат медицинского института и кафедра гигиены, рядом — тубдиспансер, он и сейчас там. На углу Пушкина и Леваневского был народный суд. Там судили «черную кошку» — тогда так называли воровские банды, они были по всей стране после войны. Уж не знаю, рисовали они кошку, как в фильме, или просто их так называли. Никогда не забуду, как мы пробрались в суд. Правда, я почти ничего не видела, только мужчин, которые действительно были ворами. Мне было так страшно, просто невозможно.
На Леваневского, 26, жили Винковские. Их дом относился к Котрова, а на нашу улицу выходило парадное, раньше так модно было. Они приехали из Краснодарского края, жена, тетя Надя, была детским врачом, а он — Михаил Винковский – терапевтом. Диагностик от бога! У него с утра до глубокой ночи у дверей люди стояли, чтобы он посмотрел, помог, подлечил. И все ему носили, кто что мог. У них была домработница, Фекла, так он ей говорил: «Фекла, вон дети бегают, дай им поесть». А она, зараза, ничего нам не давала, брала все себе и уходила. У дяди Миши были две дочери — Елена и Таня. Я дружила с Леной.
Вся семья запоем читала книги и им их несли со всего города. Он их первый «глотал», потом жена, потом Лена, потом я, потом Таня. Вот так я перечитала всю их библиотеку и то, что им приносили, первые рассказы Шолохова, «Войну и мир». В субботу и воскресенье Винковские всегда играли в преферанс, тетя Надя чертила. А сколько съедали и выкуривали за преферансом — ужас! И мы там допоздна крутились. Дядя Миша всегда говорил моей тете: «Тамара — хорошая девочка, у нее голова есть. Постарайтесь, чтоб она училась».
А на соседней улице, Максима Горького, жил доктор Кубышкин, хирург, он у беременных со спины по походке определял, какой месяц. Хороший был дядька. Потом там жил знаменитый хирург Цюпак.
На Леваневского, 16, жила бабушка, не помню, как ее звали. И у нее была единственная внучка, Галя Пегусова. Вот от ее бабушки я услышала все русские сказки, какие только есть. Она рассказывала внучке, а мы слушали. Потом в очереди за хлебом меня просили эти сказки рассказать. Ведь иногда летом всю ночь в очереди приходилось стоять.
Улица наша была чистой, дорога и тротуары мощеными. Когда рано утром ехали подводы с хлебом (ах, какой запах разносился по улице!), они так дребезжали, грохотали по камням, что мы просыпались. Дважды в год — к 1 Мая и 7 Ноября — детвора мыла улицу, белила дома и деревья, чтобы к празднику все сверкало. И каждый дом украшали флагами — у нас даже специальное кольцо в стене было для флага. Улицы освещались электричеством. Помню, каждый вечер участковый проходил, проверял освещение и кричал тете Марьям, чтоб включила фонарь — он стоял прямо у нашего дома. Тетя с балкона наклонялась и поворачивала выключатель.
По вечерам взрослые всегда собирались во дворе и беседовали там до глубокой ночи, после войны, помню, в карты иногда играли. С готовкой была целая канитель. Печки были разные — примусы, керогазы, но у нас была только керосинка. Даже когда в дом провели газ, моя тетушка брала керосинку в свою комнату и там кипятила себе чай. Ей не нравилось, что на газе за две минуты закипает, она говорила, что это чай ненастоящий, он должен подойти.
Воду брали из колонок: одна стояла на Ермошкина, другая на Малыгина, напротив вендиспансера. Представляете, сколько воды надо натаскать, чтобы искупаться! Бедная тетушка всю войну ведрами носила воду, чтобы вымыть мои косы. У меня хорошая копна была, так что тетя сначала одну половину головы мыла, потом вторую.
Помню, приехал с фронта наш сосед дядя Женя и привез щенка из Германии. Мы в школу шли — несли собачке что-нибудь из еды, обратно шли тоже навещали. Потом щенок вырос. Когда меня принимали в пионеры, тетушка к этому дню сшила мне кофточку. Соседка у нас была портниха, где-то нашла кусок черного материала и сшила мне юбочку. И я пошла в школу такая счастливая! Иду обратно — и вдруг эта овчарка как кинется на меня! Сзади на плечи лапы положила и клыком из кофточки вырвала клок. Я так орала, что тетя через два дома услышала, выскочила на балкон. С тех пор я этой дорогой ходить боялась, делала круг по Котрова. Однажды тетя шла с рынка, увидела меня там: «Ты что здесь делаешь?» Я объяснила. И она мне сказала фразу, которую я запомнила на всю жизнь: «Бойся не собак, бойся людей». Тетушка моя была умная женщина, четыре языка знала, жаль, что необразованная. Сильная и мудрая. Помню, после войны пленные немцы строили здание нынешнего МВД на улице Ленина. А мы их дразнили «фрицами». Тетя увидала:
— Я тебе такой «фриц» покажу! Не смей! На вот, возьми хлеб отнеси.
— Ой, нет! Не хочу!
— Отнеси! Ты неправильно поступаешь. Возьми и иди.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
