Меня, наверное, можно назвать самым что ни на есть коренным махачкалинцем, ведь семья моей мамы родом из Альбурикента. Это сейчас – один из районов Махачкалы, а в начале 20-го века Альбурикент наравне с Тарки и Кяхулаем был самостоятельным отдельным селом. Жизнь моего деда по материнской линии Адильгирея Тахтарова круто изменилась в один день. Его не было в селе, когда какой-то негодяй убил его брата. Сельчане разобрались с ним по-своему: забросали убийцу камнями. И вернувшийся дед был поставлен перед фактом – надо идти в жандармерию и брать вину на себя.
Так что в 1905-м пошел дед по этапу, оставив дома молодую беременную жену. Ту родня скоренько выдала замуж, кажется даже второй женой, и мама моя, Пасихат, родившаяся в 1906-м, росла практически сиротой. Бравый дед вернулся не один, где-то в Тамбовской губернии работал обходчиком леса и влюбил в себя помещичью дочь Наталью, которая и стала его женой. Это обстоятельство могло сильно подпортить дедову биографию, любители писать доносы (а таких хватало) всячески подчеркивали классово чуждое происхождение его жены.
Дедова новая семья была для нас родной и даже из роддома (он в 1925-м был на Малыгина, в здании нынешней детской поликлиники) маму и новорожденного меня забирала Наталья.
Город моего детства редко называли Махачкалой, чаще я слышал Анжи. Жили тут в основном русские, кумыки, евреи, персы. Старые названия улиц – Армянская (Дахадаева), Персидская (Котрова) говорят сами за себя, люди селились кучно, свои к своим и часто целые кварталы занимались каким-то одним ремеслом. Помню, в 30-е уже в Армянском квартале шили чувяки, так называемые «чарьлстоны» и весь город там обувался. А на «Молочном хуторе» – так звался район на горке, улицы Краснофлотская и Левина – преимущественно русские. Они держали коров немецкой породы, славящихся хорошими надоями. Там же, на склоне Анжи-Арки, спускающемся к морю, было и старое русское кладбище. Представители других дагестанских национальностей встречались редко. Разве что лакцы мастеровые— лудильщики, часовые мастера. Горцы бывали в Махачкале нечасто. Приезжали сюда на ишаках за керосином и мылом. Гостили максимум 2—3 дня, купят, что нужно, и тут же уезжают, охая: «Как здесь можно жить?!»
А мы жили. И жили прекрасно! Каждый горожанин в разговоре легко переходил с русского на кумыкский, еврейский, азербайджанский. Моя мать, например, говорила по-еврейски лучше самих евреев.
По вечерам все выходили, рассаживались на лавочках (перед каждым домом была или каменная, или деревянная) и обсуждали городские новости и цены «представляете, пастуху за свою корову платим бешеные деньги – 70 копеек в месяц!». Город южный, приморский, так что в духоту комнат никто не торопился, засиживались допоздна, и ходить по Махачкале было совсем безопасно – всюду голоса, люди, всюду распахнутые двери и окна.
Кстати, о безопасности. Можно, конечно, сказать, что я идеализирую прошлое, но твердо помню: ребенок – это было табу. Даже самая красивая, яркая женщина – если шла с ребенком, ее никто не смел задеть даже словом. Он своей детской невинностью будто охранял ее, шагал рядом, как часовой.
Летом дети стайками шатались по городу, плескались в море (уровень его был выше и при сильном волнении брызги долетали до железной дороги) и спали на крышах. Эти крыши… Помню реакцию какой-то женщины, впервые приехавшей сюда – «Что такое? Был пожар?». Это она увидела черные крыши. А на самом деле их просто заливали смолой. У большинства частных домов они были плоскими, и мы, мальчишки, прыгая с одной на другую, «проходили» целый квартал, от 26 Бакинских комиссаров до Сулеймана Стальского.
В городскую культуру сельская, если и вливалась, то как-то органично, ненавязчиво. Помню свое удивление, когда я, 14-летний пацан шел по Степной (Ермошкина) и вдруг две женщины (жены хозяина), сидевшие у ворот богатого каменного дома, завидев меня, встали. Мама потом сказала: «Это потому что ты мужчина. В знак уважения к тебе». А мне было странно, они были взрослые, ровесницы моей мамы.
Город мы, дети, знали наизусть. Я до сих пор помню, что на углу Комсомольской (пр. Гамзатова) и Леваневского в маленьком домике располагалось иранское консульство, где ежегодно должны были проходить регистрацию иранские подданные. Помню лабазы и купеческие дома, что стояли по улице Пушкина – и у каждого подвалы с двустворными дверями. Городскую пекарню на «окраине» города, сейчас там улица Чернышевского. Пустырь напротив нынешней стоматологической поликлиники на Горького, где разбивал свои шатры цирк-шапито. Синагогу на месте нынешнего кинотеатра «Комсомолец». Цех по изготовлению свитеров из толстой пряжи в конце улицы С. Стальского. Водонапорную башню на углу нынешнего стадиона «Динамо» и отъезжающие от нее брички. Канаву, что шла от Вейнерского парка через весь город и в которой мы ловили пиявок. И, конечно, дом на Маркова, напротив 14-й школы, о котором старшие мальчишки рассказывали, будто до революции он был домом терпимости.
В 43-м я добровольцем ушел на фронт, а вернувшись, окончил погранучилище и в начале 50-х поступил в управление угрозыска.
Тут-то и выяснилось, что почти все мои друзья детства либо уже отсидели, либо сидят. Это и облегчало работу, и осложняло ее. Формы мы, опера не носили, но нас и так знали в лицо. И мы всех знали. При задержании, а на них ходили всего два-три человека, арестованные не сопротивлялись, мы даже наручники им не надевали, не говоря уже о том, чтоб применять оружие. Впрочем, тогда и преступники, и преступления были другие. Чаще всего – угон скота, кражи. Это сейчас – убить, как высморкаться, а тогда о них шумел весь город.
А воры-законники были степенные, сдержанные мужчины, не опускающиеся до мата и, как ни смешно, все они были хорошими нешумными соседями. У нас, оперов, с ворами были особые отношения. Они делали свое дело, мы – свое и хорошо знали границы, за которые нельзя выходить. Мы, например, уважали Шимке – это был знаменитый на весь город карманник, со своим «кодексом чести», то есть он всегда «работал» только голыми руками, карманы и сумочки не вырезал. Шимке был неуловим. Все мы знали, чем он занимается, но после первой отсидки поймать его за руку больше не могли, такой был виртуоз.
Или вот Белоедов (была такая Белоедовская группа) – приветливый такой, вежливый. Трудно себе представить было, что он с товарищи дерзко ограбил несколько магазинов. Как-то в субботу залезли на крышу промтоварного магазина на Леваневского, вскрыли ее, как консервную банку, ножовкой и острой лопатой, спустились, набрали добра и так же, через крышу, ушли. Пропажа обнаружилась только в понедельник утром. А в другой магазин пробрались через отопительную систему.
Разумеется, у каждого опера была своя агентурная сеть, я со своими осведомителями встречался в городском саду, в специальном помещении с двумя выходами. Один из таких осведомителей и рассказал мне, что главным в Белоедовской группе (а в нее входило около 10 человек, в том числе и женщины) был вовсе не сам Белоедов, а некто Анатолий. Помню, как мы его брали. Вернее, пытались взять. Жил он на Краснофлотской, и только мы подъехали, как он прямо на наших глазах спокойно вышел из дома, сел в такси и укатил! Мы на своем драндулете виллисе догнать его, разумеется, не смогли. Взяли уже позже, в Изберге на вокзале. А из тюрьмы на горке он пытался бежать. По карнизу шел, но упал, ногу подвернул, в общем, побег не удался.
Я много слышал разных легенд о подземных ходах и расстрельных камерах в здании МВД, что у площади. Сразу скажу, я работал там и знаю – вранье. Расстреливали по приговору суда прямо в тюрьме на горке, в присутствии врача. А закапывали тела за городом, в Туралях, пока кто-то из работников не проговорился родственникам. Те приехали, раскопали могилу, тело увезли. И тогда приговоренных стали отправлять в Новочеркасск.
И исполнителя этого тюремного я знал. Тут бы для красоты картины и в соответствии с запросами времени – нарисовать портрет угрюмого, мрачного человека. Или наоборот – неугомонного весельчака, который, мол, только иногда замолкал посреди разговора и начинал глушить стаканами чистый спирт. И, чтоб судьба его как-то страшно наказала. Но жизнь иногда намного проще, не было ничего такого. Это был тихий, спокойный русский мужик. Любил читать. Собрал большую, качественную библиотеку. Вдовец он был, а потом женился на молодой, здоровой и веселой женщине. Детки у них родились. И никаких трагедий в его семье не случилось, во всяком случае, я об этом не знаю.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
