Первым делом я отрезала косы. Практически сразу, как приехала в Махачкалу… Парикмахерша на Буйнакского, носатая и горластая еврейка (почему-то в этой парикмахерской все мастерицы были горские еврейки), не спорила, не отговаривала. Лязгнули ножницы, и мои косички соскользнули вниз, на пол. «И завивку, пожалуйста!» Минут через 20 в зеркале на меня смотрела новая, кудрявая как баран Люся Гаджимурадова, Люся-студентка, Люся-горожанка с модной стрижкой. Намучилась я потом – волосы торчали в разные стороны. Не знала, как собрать, как уложить, но стрижка – это был первый шаг в новую жизнь что ли…
Родилась я в Липецке, там мы с мамой и жили, пока папа воевал. А затем он вернулся с фронта, взял нас с мамой, и мы поехали в Тисси, село такое в Цумадинском районе. Маме было там сложновато, ну, понятно почему, да? Человеку по имени Ольга Александровна Ганчина, никогда не жившему в дагестанском селе, не очень просто освоиться в новых условиях, да ещё и преподавать. Но мама справлялась. Её отец, инспектор народных училищ, был очень чадолюбив, и семья у них даже по тем временам была очень большая – 13 детей, из них 2 пары близнецов. Это я к тому, что управляться с детьми, мирить, сглаживать конфликты мама умела. А вот аварский так и не выучила. Так что если что нужно было, меня просила перевести.
Там, в Тисси, я и закончила 10 классов, а затем из Министерства культуры ДАССР (а там уже знали, что есть в селении такая девочка, певунья) пришла телеграмма, мол, приезжай на прослушивание! Я собралась моментально, приехала, меня прослушали и сразу дали направление в музыкальное училище. Оно сейчас названо в честь Готфрида Гасанова, а тогда было музучилище имени Чайковского. И размещалось на Оскара, 24, в здании бывшей школы, сейчас там дома огроменные стоят, кажется. Практически напротив училища, через дорогу, я и сняла комнату в частном доме. Нас там четверо девочек жили в небольшой комнатушке. И хозяйка попалась вреднючая такая, с усами. Она ещё за неделю до дня оплаты начинала ворчать о деньгах. И с каждым днём всё громче и настырнее. Мы старались мимо неё как-нибудь незаметно проскользнуть, но она зоркая такая оказалась! И цепкая. Так что мы с лёгкой душой перебрались в общежитие, которое открыли прямо в здании музучилища. Я вот иногда старые фильмы смотрю, где девчонки свои комнаты украшают всякими салфеточками, открытками, за зеркало фотки понавтыкают… Не было такого у нас. Спартанская такая обстановка: кровати с железной сеткой, тумбочки и всё. Мы учились, нам было не до финтифлюшек.
После занятий я ещё занимала класс с пианино и сидела, занималась сама. Читала про разных композиторов, про их жизнь. Такой видный человек Чайковский, как он жил, всё об этом знать – это ж интересно! Мы не только занимались, конечно, на танцы ещё бегали. В городском саду стояла такая «ракушка», и наш оркестр играл. Почти все мальчики были из нашего училища. А ещё бегали в Клуб госторговли на Дахадаева. Людмила Николаевна там была директором, фамилии не помню сейчас, так она меня очень любила. Мы с девочками и в танцевальный, и в вокальный кружок ходили, а домой шли уже часов в 12. Идёшь по улице, стучишь каблучками, и никто тебя никогда не затронет. Не было такого. По улицам даже ночью не страшно было ходить.
Как же мы хорошо жили! Молодые были что ли, может быть, поэтому? Самым большим огорчением была маленькая стипендия – всего 30 рублей. А ведь молодым девчонкам всего хочется! И мороженого, такого, знаете, кружочком, а с обеих сторон вафли, и пирожков с требухой. На углу Буйнакского и Дахадаева стояли тётки в белых халатах, они их и продавали. Запах плыл по улице такой, что рот слюной наполнялся! Так мы скидывались, накупали полный пакет этих пирожков (пакет бумажный, коричневатый, на нём сразу пятна жира проступали) и шли на бульвар, а там розы, пионы, во-о-от такие высокие цветы у Аварского театра росли. И море рядом. Только с ним у меня не получилось. Так я его и не полюбила. Хотя и купила сразу красивый купальник с жёлтыми цветочками, и стесняться – не стеснялась почти, когда увидела, как все раздеваются на пляже, какие красивые и загорелые ходят. А вот не полюбила и всё тут.
Родители у меня не очень-то обеспеченными были, учителя, сколько они там получали, но время от времени мама выкраивала какую-то сумму мне на обновки. Приезжала, и мы шли покупать мне туфли или платья на Буйнакского. Там и универмаг был, и много маленьких магазинчиков. Такой нарядной мне улица казалась, такими красивыми казались вещи в витринах! Вот на пальто уже не хватало, и мама (а она очень хорошая была портниха) перешила мне своё. И так замечательно перешила, что мне на улице мальчишки кричали: «Стиляга, стиляга!»
Я закончила училище и пошла по направлению работать в Ансамбль песни и танца. Мы тогда в филармонии возле моста базировались. Красивое такое здание было, нарядное и входная дверь тяжёлая, резная. Потянешь её на себя – и прямо из лета шагаешь в прохладу вестибюля. Мы там, в филармонии, и работали, и праздновали даже: прямо на сцене ставили столы, усаживались и веселились. Слаженный голосистый хор у нас был – 40 человек, и все пели, как ангелы! А дирижёром была Роза Михайловна Мизраки. Рассказывали, что они с Готфридом Гасановым познакомились в Ленинграде, где он учился в консерватории, и в блокаду она буквально спасла его от гибели – поддерживала продуктами, делилась. Ну, они оба выжили. И потом он пригласил её сюда, в Махачкалу. Роза Михайловна взяла сына Мишу и приехала. И они тут до конца 80-х прожили, а потом собрались и уехали в Израиль. Именно с Розой Михайловной мы провожали в аэропорт Серёжу… Сергея Агабабова. Он улетал в Москву, смеялся, обещал привезти оттуда новые песни. Никто представить не мог, что самолёт разобьётся и Серёжи не станет. Отец его хоронил. Такого не должно быть, чтобы родители детей хоронили.
Гроб с останками для прощания установили в филармонии, на той же сцене, где ещё недавно он сидел с нами за одним столом, шутил, травил анекдоты. А рядом стояли мы и пели «Реквием» Моцарта. Потому что мы были Артисты, мы не могли позволить себе слёзы, истерики. Стояли и пели. До сих пор, когда вспоминаю об этом, мурашки по коже.
А ведь тот город, город моей юности, трудно представить без Серёжи Агабабова (между нами было 10 лет разницы, но я, как и остальные, звала его Серёжа, такой он был человек). Больше всего его, конечно, знали как автора песни «По горным дорогам». Но он много писал, и для меня, специально для моего голоса, песни писал: «Ягнёнок», «Укажу сама тропинку», «Колыбельная». Он двигался стремительно. Открывалась дверь, и буквально вбегал Серёжа, почти всегда с новыми нотами, он покупал их в Москве за свои деньги и вёз сюда студентам. Здесь в то время их достать было очень сложно. Приходил, клал на стол, говорил: «Вот я вам привёз, пойте». И смеялся. Какая у него была улыбка, не поверите – полный рот белых-белых зубов – сразу хотелось улыбаться в ответ. Высокий, стройный красавец, безусловный, как в кино. Он всегда был одет как франт, если кого и можно было назвать «золотой молодёжью», так это Сергея. А лучше всего я помню один день. Это была середина осени что ли. Пасмурно, уныло, я шла по Ленина, и вдруг из-за угла вынырнул Серёжа. Он шёл размашисто, широким шагом, и расстёгнутое пальто будто летело за ним. И вот он сделал пару шагов мне навстречу, и вдруг солнышко показалось, отразилось в окнах, и вся улица словно засветилась, заиграла, представляете! Весь день сразу стал другим: приветливым, обещающим что-то приятное, встречи, радость. И всё это словно принёс с собой Серёжа. Такой он был человек, светлый, как его музыка.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
