Наби Абдуллаев, журналист, 1930-1970-е гг.
Дед, в честь которого меня и назвали, был чекистом. Он 1911 года и умер в 45 лет, задолго до моего рождения. Ему было лет 25, когда он пришел из селения в Махачкалу строить карьеру, работал на мясокомбинате. А в то время шел набор в органы, в НКВД. Он поступил, окончил юридический факультет и стал оперативником. Именно оперативником, не кабинетной крысой, скакал верхом, стрелял, поджидал в засадах, дрался.
И вот как-то на улице он встретил мою будущую бабушку, Шарифу, она только что окончила медрабфак. Стал за ней ухаживать, приходить в дом. Она была из Кумуха, из известного рода, у ее отца Абдурагима Гусниева была своя ювелирная мастерская. И тут такой лихой человек в форме, при пистолете, на серьезной работе. Такому не откажешь.
Поначалу жили молодые в служебной квартире деда. Тогда на углу Ленина и Леваневского было шанхайское скопище саманных домиков, вот там, в общем дворе они и поселились. Там же родились и двое их детей. И умерли в младенчестве. Бабушка только родила третьего ребенка, моего отца, и тут деда направляют в Ботлих бороться с бандитизмом и ловить дезертиров. Она рассказывала, дед вытащил пистолет, потряс у нее перед носом и сказал: «Если этот ребенок умрет, я тебя застрелю». Она испугалась. Ее мать, моя прабабка Сапижат поехала с ними в Ботлих, младший брат бабушки Курбан тоже поехал туда, чтобы уберечь это дитя. Папа был первым из выживших детей, а после него родились еще трое мальчиков.
Но дед, хоть и был на такой страшной работе, оставался человеком. Лакский поэт Абачара Гусейнаев рассказывал, как году в 44-м написал стихотворение, и там было что-то такое, мол, немецкая армия – мощный противник. Его арестовали по доносу, и он провел пару дней в камере, в Махачкале. Уже мысленно со всеми распростился. Первый и единственный допрос вел дед Наби. Показывает листок со стихами «Твои?» – «Да». Дед понюхал листок: «Ничем плохим не пахнет», порвал и говорит: «Иди отсюда». И выписал ему пропуск на выход.
В начале 50-х пленными немцами был построен дом на Набережной около моста через железную дорогу, куда семья и перебралась. Дом был милицейский и чекистский, в каждой квартире был полковник или майор. Тогда по выходным было принято совершать с женами какой-то моцион: пойти в кино, в театр, погулять. Когда жены выходили, мужья говорили им: «Мы по кружке пропустим перед прогулкой» и направлялись к будочке «Пиво-воды», где в пивные кружки им наливали не пиво, а принесенный ими же заранее коньяк.
В этом доме жил Джамал Султанович Адуков, невысокого роста, сухой, крепкий дядька, всегда в наглаженной рубашке, уверенный в себе, все относились к нему с уважением. Он в какое-то время был начальником милиции города. Помню, стоит во дворе отец с друзьям – уже им, наверное, лет по 35, может, 40, – выходит Джамал Султанович, они все бросают сигареты на землю. Я говорю: «Пап, что это? Вы же взрослые». А он: «Джамал Султанович ни секунды не заморочится дать пощечину и отругать, большой ты или маленький. Мы в детстве через все это проходили».
Был шикарный сосед в соседнем подъезде, друг моего деда Наби, Магомед Меджидов по кличке Бандолов. Тоже в прошлом крупный милицейский начальник, оперативник, ловил банды. Сухой, высокий аварский дед, носатый, всегда в шляпе на бритой голове. Ходил с тростью, а в рукояти трости пика. Он женат был на лезгинке, ее звали тетя Сара, непростая женщина была. Как-то он шел с огромным арбузом. У дома женщины на лавочке говорят: «О, Магомед, какой арбуз!» Он поднял тетю Сару с собой в квартиру, говорит: «Порежь, вынеси, угости соседок». А та: «Что это я буду их угощать?» Он: «Ах так? Арбуз пожалела?» Открывает шкаф, а там – платья, шубы, – вытаскивает пистолет и начинает стрелять – чах! чах! чах! Расстрелял все ее вещи.
Еще жила русская семья с нами на одной лестничной клетке. Николай Иванович Величко с женой Клавдией Ивановной, суперактивной и агрессивной такой женщиной. И он, боевой офицер, ушел от нее, переселился в подвальное помещение, играл иногда на аккордеоне. Там же и умер. Помню его похороны, очень торжественные, с военным караулом, несущим гроб.
Помню дядю Мишу, он был грузин, маленького роста, очень неприветливый, сердитый дядька. Мы, дети считали, что он был палачом. Якобы туда специально брали не дагестанца, чтобы этим занимался чужак. Ерунда, конечно, но нет двора без легенд и не все они романтические.
Дядя Миша не был частью дворового сообщества, его жена выходила, общалась с соседями, а он никогда, шагал прямо к себе.
Дед уже ближе к концу жизни был начальником контрольно-ревизионного управления внутри МГБ Дагестана. Это, как я понимаю, было что-то вроде службы внутренней безопасности. У него был угловой кабинет на третьем этаже в здании КГБ на углу Ленина и Дахадаева. Бабушка рассказывала, что, когда ходила на рынок, останавливалась под окнами и кричала «Наби!». Он открывал окно, она махала «дай денег». Он в спичечный коробок клал 100 рублей – дореформенных – и бросал ей.
Как дед обзавелся буржуазными привычками, не знаю, но требовал, например, монограммы на платках и наволочках. «АН» – на каждом, бабушка вышивала это все. Он носил белые носки и белье менял каждый день. На столе всегда стоял графин с водой и стаканами, когда он садился обедать, добавлялся еще графин с водкой. Он очень много читал и красными чернилами писал на полях: «Согласен с автором», «Не согласен с автором», «Вот это точно». Помню «Дон Кихота», где он вступил в полемику с Сервантесом.
Рядом с нашим домом есть улица Пугина, тогда это был натуральный Шанхай из общих дворов, где жила городская шпана, они называли наш дом «пузанский» и приходили в наш двор поунижать, пограбить, позадираться. Это было и в отца время, и в мое. В старое время, как рассказывал папа, рядом с домом была яма, какой-то котлован, и туда на шарфах опускали по одному бойцу от каждого лагеря и они дрались один на один.
А после смерти Сталина начали отпускать из лагерей, люди сидели на Приморском бульваре, и у нас во дворе сидели. И они, по рассказам старших, были на вид ужасные, изможденные, с глазами, смотрящими куда-то в другой мир. Тогда же была и бериевская амнистия, выпустили на свободу очень много уголовников.
И отец говорил, это был период, когда родители детей на улицу старались не выпускать.
В 56-м дед умер от инфаркта. И бабушка с четырьмя сыновьями осталась одна, и с деньгами стало тяжело. Мой папа был старший, чтобы помочь семье, он в 14 лет после 7-го класса ушел в механический техникум. Там кормили, давали форму и стипендию, рублей 30. Он окончил техникум и вечернюю школу, и у него было два аттестата. Поступил в Ленинградский кораблестроительный и в ДГУ, но окончил Бауманское высшее техническое училище в Москве. А когда ему исполнилось 25, бабушка стала срочно искать хорошую девочку. И нашла.
Она проходила практику у бабушки в роддоме. Бабушка шла напролом. «Ты кто?» – «Я такая-то». – «Лачка?» – «Да». – «А кто твой папа?» – «Абдурагим Гилатович Сагидов». – «Я возьму тебя за своего сына. Предупреди отца, что мы придем».
Дед Абдурагим, мамин папа, был сразу после смерти Сталина министром просвещения Дагестана, а на момент сватовства директором Института школ, но жил на улице Свободы, 26 в общем дворе.
Мать рассказывала, дом был старый, царских времен купеческий особняк. Но туалет общий, потом дед сделал для своей семьи отдельный. Полы были дощатые, некрашеные. Их надо было полировать мастикой. Это, мама рассказывала, было ужасом ее детства: разогреть ведро мастики, шлепнуть ее на пол, и пока она горячая, суконной тряпкой растирать.
Во дворе этом жили приезжавшие в Дагестан по разнарядке учителя из России. Как-то одна учительская семья быстро съехала, разорвав контракт. А в их пустой уже квартире обнаружили пустой тайник. Часть пола отъезжала, и там была ниша. Видимо, они нашли клад. Во всяком случае, в этом дворе была такая легенда.
Отец ухаживал за мамой год. Свадьбу сыграли в квартире на Набережной, 43. Отец перед свадьбой покрасил полы, они не успели просохнуть и оказались все истыканы женскими каблуками. Почему-то он вспоминал именно эту деталь.
Бабушка была властная, но сыновей боготворила; все, что они хотели, делала, решала все их вопросы, вытаскивала их сама и с помощью своих братьев из разных ситуаций, в том числе и из милиции.
Они могли курить дома, за столом, пепел летел всюду, дым столбом. Никто на эту тему не заморачивался. Мама рассказывала, все их друзья, кто шел на пляж или с пляжа, заходили к ним, пили пиво, и она каждый день выметала песок совками. И полы мыла за пять минут до прихода свекрови, чтобы они были чистые, чтобы бабушка видела, что они влажные.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82. или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
