ДОСЬЕ «МИ»:
Магомедов Магомед-Расул Дибирович родился 20 февраля 1953 года в селении Итля Хунзахского района. Окончил Дагестанский государственный университет. Со 2-го курса возглавил студенческий научный кружок биологического факультета ДГУ. Неоднократно участвовал в студенческих научных конференциях и биологических олимпиадах, где занимал 1-е места на Республиканской и Северо-кавказской и 3-е место на Всесоюзной олимпиаде студентов высших учебных заведений.
С 1976 г. начал путь профессионального научного работника: лаборант ДагФАН, стажер Института эволюционной морфологии и экологии животных им. А.Н.Северцова, аспирант того же института. В 1982 году в ИЭМЭЖ имени А.Н.Северцова АН СССР защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата биологических наук под руководством одного из выдающихся биологов России — академика Владимира Евгеньевича Соколова. С 1986 г. — старший научный сотрудник, а с 1989 по 1995 гг. заведующий лабораторией экологии животных Прикаспийского института биологических ресурсов ДНЦ РАН.
В 1995 г. в Институте проблем экологии и эволюции РАН защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора биологических наук по специальности экология.
В 1997 году избран член-корреспондентом Российской Академии наук. М.-Р.Д.Магомедов – член Центрального совета Всероссийского териологического общества, член Президиума международного Центра экологии при Польской академии наук, эксперт ЮНЕСКО в области экологии Кавказа, член и председатель множества комитетов и комиссий республиканского и всероссийского значения, чья деятельность связана с проблемами экологии.
О себе он рассказывает коротко: Магомед-Расул Дибирович Магомедов – доктор биологических наук, профессор, директор Прикаспийского института биологических ресурсов, член-корреспондент Российской академии наук.
А вот что говорят о нем другие ученые, чьи имена известны не только на республиканском и всероссийском, но и на международном уровне.
САМЫЙ МОЛОДОЙ И ТАЛАНТЛИВЫЙ
Камиль Магомедов – доктор технических наук, профессор, в годы становления ученого был президентом Дагестанского филиала Российской академии наук: «В 1997 году Российская академия наук, обеспокоенная естественным старением своего состава, по согласованию с Президентом и Правительством Российской Федерации объявила набор молодых ученых (в возрасте до 50 лет). При этом предполагалось, что в условиях рыночной экономики на руководителей институтов и научных учреждений ложится ответственность не только за непосредственную организацию исследований, но и за поиск средств на их проведение.
… От энергии, предприимчивости и здоровья научных руководителей сегодня зависит очень многое. Среди молодых надежд российской академической науки оказался и 44-летний наш земляк – заведующий отделом комплексных проблем экосистем Каспия Прикаспийского института биологических ресурсов ДНЦ РАН, доктор биологических наук Магомед-Расул Магомедов.
Вскоре мы создали для Магомед-Расула лабораторию экологии животных… Читатель может со мной не согласиться, но я до сих пор считаю, что научное подразделение необходимо создавать под талантливого ученого, генерирующего оригинальные идеи, а не искать начальника для существующих коллективов…
Трудно писать о коллеге, работающем в другой области науки. Но когда я просмотрел список научных трудов (более 80 наименований) и отзывы на них ведущих специалистов, то еще раз убедился, что всегда можно разобраться, есть ли там наука, или это словоблудие, наукообразные термины».
А вот мнение академика, заведующего кафедрой зоологии МГУ И.А.Шилова: «Одна из самых дискуссионных проблем последних 70 лет в области динамики численности животных была с блеском решена в работах М.-Р.Д.Магомедова, а представленная им общая схема регуляции численности млекопитающих находит подтверждение и для других групп животных и имеет важнейшее значение в области рационального использования природных ресурсов».
Член-корреспондент РАН, главный редактор «Зоологического журнала» И.И.Чернов: «После смерти знаменитого Н.А.Формозова М.-Р.Д.Магомедов реанимировал классическое направление полевой экологии в России».
Академик, председатель Президиума УРО РАН В.Н.Большаков: «М.-Р.Магомедов – один из ведущих современных экологов страны, оперирующий количественными соотношениями, а не рассуждениями общего характера».
Академик А.В.Жирмунский, директор Института биологии, моря ДВО РАН: «Мы успешно сотрудничаем с Магомед-Расулом и намечаем новые крупные исследования по экосистеме Каспия в качестве модели функционирования мирового океана».
Комментарии по поводу оценки научной деятельности М.-Р.Д.Магомедова после этих высказываний излишни, но более года назад у Магомед-Расула Дибировича прибавилось не только научных, но и организационных проблем. Большинством голосов он был избран директором Прикаспийского института биологических ресурсов.
НОВОЕ В ЖИЗНИ И НАУКЕ
— Как вам работается в новой должности? — был мой первый вопрос при встрече с ученым.
— Я бы не сказал, что для меня появилось что-то новое в управлении институтом. Я семь лет был заместителем директора и прекрасно владею ситуацией. Для меня ничего не изменилось, просто поменялся статус.
— Изменилось ли в России отношение к науке? Ваше мнение по этому поводу?
— Отношение, конечно же, серьезно поменялось. Но не всегда в лучшую сторону. С одной стороны, мы стали больше зарабатывать: у нас резко повысились зарплаты, появились более целенаправленные работы, за которые мы получаем дополнительные надбавки. Просто присутствуя на работе, мы уже не можем получать больше определенного минимума. Для того чтобы сегодня получать хорошую зарплату, нужно работать и публиковать свои труды на определенном уровне. Я имею в виду лицензионные журналы, внедрение научных разработок и эффект, получаемый от них. Так что есть финансовая заинтересованность ученых работать на высоком уровне и на перспективу.
— На Западе ученые обычно работают непосредственно с производителем: любой фермер может обратиться за помощью, чтобы спланировать территорию, уточнить, какое количество животных можно содержать на этой территории, чтобы не нанести ей экологического ущерба. А у нас наука и сельское хозяйство развиваются сами по себе.
— У нас нет фермеров, которые бы пришли в университет и сказали: «Я хочу, чтобы у меня производство было на высоком уровне, поэтому дайте мне 5-6 студентов, а я заплачу им дополнительные надбавки к стипендии, и пусть они оптимизируют мою сельскохозяйственную деятельность на той территории, которую я арендовал у государства. А если я от их деятельности получу эффект, то заплачу им еще больше. Если мы сработаемся, то предоставлю им здесь работу». В Дагестане нет таких фермеров. А если сам студент проявит инициативу и предложит: «Давайте я проведу корректировку территории», фермер ответит: «Да у меня и без тебя проблем хватает». Вот и получается, что в конкретных ситуациях между наукой и жизнью связи нет.
— Вероятно, это происходит оттого, что у фермеров просто нет денег на научные изыскания и даже на элементарную сельскохозяйственную технику.
— Я не уверен, что дело только в деньгах, проблема в психологии наших фермеров и производственников. А академическая наука настолько дискредитировала себя своей безотдачей, что ей просто многие уже не доверяют.
ИССЛЕДОВАНИЯ ПРИКЛАДНЫЕ И ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ
В то же время наука, связанная с «оборонкой», с космосом, затребована, дает огромные прибыли, ученые загружены работой. Тут важно, откуда идет заказ. Если фермер достаточно образован, умен, он знает, что пригласить специалиста выгодно. Урожай будет выше. У нас же фермер необязательно колхозник. Как правило, у нас этого нет. Какие-то бизнесмены, видя, что в сельском хозяйстве можно заработать, берут кредиты. Потом эти кредиты списываются, и свои деньги они не теряют. У фермеров, как правило, нет долгосрочного плана: что он в конце концов хочет, станет ли фермерство его образом жизни. Большинство фермеров хотят заработать и закончить с этим делом.
Фермер – это все-таки призвание и какая-то традиция, вековая традиция. То есть если сегодня он облагораживает свою землю, то сегодня же он может и не получить прибыли. Но дивиденды получат его дети.
— У специалистов, работающих в государственных и научных учреждениях, будут в основном консультативные функции, что послужит тесной связи биологической науки с сельским хозяйством и производством.
— Конечно, это было бы идеально. Но, в первую очередь, говоря об академической науке, необходимо говорить не о прикладных, а о фундаментальных исследованиях. Планы и разработки наши определяются федеральным руководством.
Для прикладной деятельности у нас много местных институтов: в данном случае НИИ сельского хозяйства, Дагестанская сельскохозяйственная академия, работающая в сельскохозяйственной науке и выпускающая соответствующих специалистов.
— Какие исследования более свойственны вашему институту?
— И прикладные, и фундаментальные. Раз в Дагестане был создан научный центр, значит, он был нужен для решения региональных проблем, при этом не исключая фундаментальные направления. К примеру, фундаментальное исследование всегда дает реальную отдачу. Но она в долгосрочной перспективе. Если есть прикладные задачи, они решаются быстрее… И хотя прикладные задачи есть, но нет заказов для выполнения этих работ. В данном случае, в первую очередь, должен быть заказ от того, кому это нужно. Мы тогда скажем, что мы можем решить. Это можем сделать, это сохранить, увеличить, приумножить.
— Мне кажется, что не всегда надо отвергать старое. Нельзя забывать огромный труд ученых и специалистов, благодаря которым, например, в наших степях и полупустынях выросли лесополосы, преграждающие путь сильным ветрам.
— Конечно, нельзя. Я всегда говорю, был правительственный заказ, был сталинский план озеленения территории и план создания лесополос практически от Волгоградской области до самой южной точки.
Действительно, во многих регионах эти полосы сохранились, хотя оказалось, что не везде их возможно сохранять без надлежащего ухода. И хотя эти полосы стареют, во многих местах они сохранились и приносят пользу. Наше сельское хозяйство, наши производственники не вышли еще на должный уровень постперестроечного периода, когда начинают запускаться заводы и появляется высокая конкуренция. Именно высокая конкуренция порождает наукоемкие технологии.
— Но пока в Дагестане, запуская современный завод, его владельцы обращаются не к разработкам дагестанских и российских ученых, а к зарубежным, покупая дорогое оборудование.
— Правильно, потому что наши ученые во многом, как говорится, еще не раскрутились. Нужно хотя бы обратиться к ним и узнать, насколько дешевле они могут сделать то же самое и такого же высокого качества. Предпринимателям выгодно привлекать дагестанских ученых.
— Если бы у нас было бы лучшее в мире вино или виноград, у нас давно бы все это закупили на корню, как в Грузии… Продают его и получают прибыль производители и заграничные посредники.
— У нас произрастает немало лекарственных трав и растений, на них ведь тоже большой спрос.
— У нас огромный биологический потенциал лекарственных трав и растений. Дагестан мог бы стать одним из экспортеров соответствующих лекарственных препаратов.
— Хотелось бы затронуть вашу научную тему и попросить вас ответить: почему стало меньше сайгаков, ведь и раньше их мясо часто использовали в пищу чабаны, охотились на них и приезжие, и жители Дагестана, и численность их не уменьшалась?
ДВЕ СТОРОНЫ ДЕГРАДАЦИИ
— С 1989 года началась естественная перестройка всей степной, полупустынной зоны Юга России. Полупустынные зоны начали превращаться в степные зоны. Сайгак – не степное животное, даже при массированном использовании сайгаков в северо-западном Прикаспии их насчитывалось 500 тысяч, сейчас всего 12 тысяч. Сайгак – это животное, которое предпочитает деградированные пастбища.
— Вы хотите сказать, что наши пастбища стали лучше?
— У нас сейчас пастбища намного лучше, чем для крупного рогатого скота, лошадей и овец в советское время. Дагестанская часть пастбищ была практически деградирована. Все эти земли и являлись лучшими пастбищами для сайгаков, ведь они обычно питаются сорной, вторичной растительностью… У нас животных на плоскости много. Ряд видов, к примеру, гребенщиковый пищак, полуденный пищак, суслики резко сократили за последние годы свою численность. Эти животные тоже любят открытые системы, именно здесь идет хороший выпас.
В принципе выпас был на этих территориях, когда овец еще здесь не было. Просто мы уничтожили дикую фауну, растительный ряд, привели туда овцепоголовье, сделали монопастбища. Пастбища не деградируют, когда их используют в комплексе: должен быть на одной территории крупный рогатый скот, лошади, верблюды, овцы, вот тогда каждый из них выбирает то, что ему надо, если мы держим только баранов, они съедают то, что им нравится. И у каждого свои вкусы, и преимущество получают те травы, которые баранья отара не употребляет. А пастбища, хотя и богаты растительностью, не имеют тех трав, которые идут на корм баранам. Они их уже съели.
— Как же можно помочь фермерам, чтобы овцепоголовье полностью не съедало свою часть травостоя и в то же время сохранялось на данной территории?
— С одной стороны, надо строго следить за емкостью пастбищ, а с другой стороны, использовать пастбище комплексно. Те растения, которые овцы не поедают, получают преимущество во всем, начинают развиваться и загрязнять пастбища. Если бы там были верблюды, верблюжья колючка была бы подавлена, были б лошади – был бы подавлен ковыль. Чтобы пастбища сохранились на естественном уровне, нужно, чтобы там был весь исторический легитимированный комплекс домашних животных. Мы одновременно получали бы значительно больше продукции с единицы пастбищ, чем в том случае, когда бы содержали один вид какого-то домашнего животного. Моновид всегда приводит к деградации, оказывает давление только на определенные виды.
В ЗАТОПЛЕНИИ ТОЖЕ ПЛЮС
— Одно время говорили, что Дагестану угрожает опасность – опустынивания, но в последние годы появилась другая опасность – затопление.
— Естественный процесс. И очень полезный. У нас были поименные богатейшие луга на зимних пастбищах Терека и Сулака. Когда эти реки (они, естественно, всегда должны были разливаться весной) разливаются, они поят почву водой. Это, во-первых, а во-вторых, они вымывают еще и соли. Раньше были травы выше человека, сейчас все эти зеленые массивы превратились в пустыни, потому что мы обваловали русло. Это очень опасный процесс — обвалование рек.
— Чеки под рис. Это тоже опасно?
— Любая форма интенсивного ведения сельского хозяйства неблагоприятна для природы в целом. В принципе на этих землях хорошо промытые почвы. На рисовых чеках единственная опасность, не то что туда очень много удобрений внесли, мы промывали соленые почвы и делали их более благоприятными: сначала рис, потом идут другие кормовые травы: люцерна и т.д. Это не представляет собой опасности, если правильно использовать систему. Китайцы, корейцы тысячелетиями пользуются одними и теми же рисовыми чеками, и никаких проблем.
— У нас в Дагестане очень вкусное мясо, пользующееся спросом, практикуется террасное садоводство. На террасах высоко в горах раньше выращивали не только фрукты, но и пшеницу. Сейчас эти террасы практически пустуют, вот только в Гергебильском районе высаживают сады и получают прибыль. В чем причина? У нас очень низкая производительность?
— Производительность везде низкая, в том числе и в Дагестане. Поэтому забросили все горные террасы, где выращивали кукурузу и хлеб. Производительность настолько низкая, что дешевле проработать где-то 2-3 дня штукатуром и купить те же 10 мешков зерна, вместо того, чтобы выращивать эту пшеницу на террасах. А баранина у нас действительно вкусная, что же касается разведения овец, то это выгодно так же, как садоводство. Мои друзья, выращивая фрукты, по сельским понятиям получают значительную прибыль – почти 300 тысяч в год. Они продают абрикосы, даже не собирая урожай. В свое время в системе потребкооперации работали заготконторы, которые снимали с производителя заботу о транспортировке и продаже продукции.
НОВОЕ – ЭТО ХОРОШО ЗАБЫТОЕ СТАРОЕ
В такие заготконторы достаточно было просто позвонить, и их представители приезжали, забирали фрукты и отвозили их на консервные заводы. Если же везти фрукты и реализовывать их самому производителю, то это большие затраты: надо их собрать, упаковать, довезти до базара, а выращивать фрукты особых трудов не составляет. Яблоню, к примеру, можно три года не трогать, а только получать урожай.
— Но вернемся к террасному садоводству, там тоже зреет урожай, а вести его на равнину очень дорого. Как в таких случаях поступают в других странах? Ведь фрукты зреют, и скот выращивается и в швейцарских, и во французских Альпах?
— На равнине и в горах себестоимость продукции разная. Разницу в себестоимости продукции, произведенной в горах и на низменности, полностью возмещает государство. Отсюда и прибыль, которую получает фермер в горах, и фермер, который работает на низменности, совершенно одинаковая, и разницы никакой нет, где все это произведено. Все транспортные расходы тоже покрываются. Мы придем к этой системе. Мы не можем ее избежать. Нельзя за 2-3 года все устроить так, как у них. Сегодня малые предприятия, фермерские хозяйства зарабатывают, завтра зарабатывает система.
— Вы, наверное, рыночник, сторонник рыночной экономики?
— Нет, я разумник. Как можно заставлять людей осваивать террасы, если это ему идет, как говорится, в минус. Надо создавать условия, когда выгодно ему это делать, и выгодно не только производителю, а выгодно и переработчику, и покупателю, выгодно экспортировать. Если хоть в одном звене этой цепи производство будет невыгодно, цепь рвется.
— Так и случилось с перерабатывающими заводами.
— Если бы перерабатывающие заводы приносили большую прибыль, они бы работали. Если нет прибыли, какой смысл работать себе в ущерб.
— Как вы оцениваете лозунг «Наука — производству» в современных условиях?
— Сейчас в науке уже столько разработок, что их хватит на много-много лет. Сегодня, если потребуются какие-то разработки, будут поставлены конкретные задачи, и это будет оплачено, наука справится. Специалистов достаточно, достаточно информации сделать то или иное дело выгодным, доступным, экологически чистым. Сейчас ученые больше работают с информацией, потому что ее слишком много и ее необходимо адаптировать к конкретным условиям.
