Бывают такие минуты, когда тоска гложет тебя, и ты не знаешь, чем она рождена и куда себя деть, чтобы избавиться от нее. Ты открываешь окно или выходишь из дома, который сумел построить и, обратив взор в небо, ищешь свою звезду, и вот она мигает тебе, и ты ощущаешь, как тоска сползает с тебя, как чужая шкура, и тебя обволакивают неясные чувства и умиротворение, затем и счастья – легкого призрачного счастья.
А бывает иначе – тяжелые тучи нависают над тобой, тяжелые, как валуны, и тесно в груди от исходящей от них темной энергии. И вот-вот рухнет эта громада на голову громом и молниями. Но вдруг между валами блеснет луч солнца, исчезнет, опять вырвется, устремится вниз, к тебе, и вздрогнет душа, осветится, вздохнет, запоет, и туча уже не страшна, и гром в радость.
А ведь все это – вернуть душе радость к жизни – может сотворить человек.
Человек, который для всех нас в жизни был и звездой. И лучом солнца. И учителем жизни, и мудрецом, черпавшим мудрость из самой жизни.
Человек, который лечил Словом, любил Словом, Словом с большой буквы, карал Словом, поднимал с колен Словом, возрождал Словом.
Он жил рядом с нами, ходил по тем же улицам, что и мы, пил ту же воду, ел тот же хлеб, что и мы, любовался теми же девушками, что и мы. Ничем не выделялся, но был в сотни раз умнее, в сотни раз влюбчивее, в сотни раз сострадательнее, милосерднее, добрее.
Все-таки жесток человек к памяти своей. Да, что ни говори, а жесток.
Он должен был жить и по сей день с нами, если не каждый день, то хотя бы раз в месяц, раз в два месяца, раз в полгода.
А живет от юбилея к юбилею.
Разве нельзя было проводить, да и сегодня не поздно, вечера его поэзии с приглашением чтецов и его друзей, еще живущих с нами.
Разве нельзя проводить концерты, ведь многие его произведения положены на музыку известных советских и российских композиторов, пригласить известных певцов, его почитавших и любивших.
Разве нельзя установить стипендию его имени на филологическом факультете главного вуза республики, который вырастил немало поэтов и писателей, и где он был постоянным гостем.
Разве нельзя было установить ему памятник – человеку, выходившему на сцену, воздев обе руки вверх – к звездам, к создателю, человеку, устремленному, именно устремленному …
В былые времена, лет
30-40 назад, к юбилеям звездных людей, ковавших славу своей малой родины и огромной страны, славивших его народ и достижения, готовились загодя, за год-два раньше, велась большая кропотливая, многогранная работа.
Но то было тогда!
Сегодня время другое.
А ведь он предсказывал новое время, корил нас тем, что мы теряем нравственные ценности своих отцов и дедов.
Вспомните лихие 90-е годы прошлого столетия! Вспомните жаркие споры и разговоры о манкуртизме – а если молодежь не знает, что это за словечко, пусть обратится за помощью к толковому словарю.
Человек крепок духом, богат и щедр душой, если унаследовал моральные ценности предков.
Это как дерево, которое живет соком, солью, водой земли. Не будет этого – не будет плодов и дерева.
Чтобы мы не стали манкуртами, нужно что-то перевернуть, поломать внутри себя, вернуться к мудрым предкам, которые не мыслили себя вне своей страны, вне своего народа, вне своей малой общины. Жили наследием отцов.
Вы уже догадались, очевидно, о ком так пространно мы повели разговор. Ну, конечно, о Расуле Гамзатове. Назвать все его титулы, государственные и международные награды, изданные тома на русском языке, дагестанских и языках мира займет много времени и места. Невозможно перечислить страны мира, которые он посещал как посол Мира.
Все его творчество, вся его государственная и общественная деятельность облечены в два слова – Расул Гамзатов. Именно облечены. Человек великий и простой, мудрый и по-детски лукавый и нежный, знавший и горе, любивший и задорно смеяться. Сколько о нем было написано интересного и поучительного, и сколько о нем рассказывали и на улицах, и во время застолий, и на различных встречах.
Пришел сегодня в редакцию поделиться мыслями о своей дружбе с великим человеком, патриархом дагестанской поэзии известный в республике фотокор-журналист Хаджимурад Зургалов.
– Прежде чем начнем разговор о Расуле Гамзатове, хочу рассказать тебе восточную притчу. В одном из вилайетов Ирана занемог шах. Много дней он не ел, не пил, не спал, исхудал, сидел на троне и неотрывно смотрел в невидимую точку. Визирь, придворные – все были в ужасе: «Не дай Аллах умрет, что с нами будет!» Вечно шумный, жизнерадостный город затих: что-то будет. Глашатаи пошли по улицам, оповещая население: кто исцелит шаха от неясной болезни, тому будет дан мешок золотых монет. У ворот шахского дворца выстроились в очереди лекари, но шли дни, а здоровье шаха не возвращалось. Однажды у ворот дворца остановился дервиш: он шел издалека и весь был покрыт пылью. Дервиш громко постучал в ворота. Страж приоткрыл их и спросил:
– Ты что так громко стучишь, словно в свои ворота?
– Я услышал о болезни шаха и пришел его излечить.
Страж громко расхохотался:
– Пошел отсюда, оборванец, от тебя страшно пахнет! – и закрыл ворота.
– Я буду жаловаться, – громко закричал дервиш.
Ворота отворились:
– Как говоришь? Будешь жаловаться? Ты у меня сгниешь в темнице!
– Глашатай огласил указ. Это закон, я и буду жаловаться на вас за невыполнение закона.
Стражи пошептались, затем повели дервиша в баню. Там его обмыли, одели в чистую одежду и повели к шаху. Дервиш опустился перед ним на колени, воздал ему должное и взглянул на лицо. Оно было холодное, и глаза глядели в какую-то точку.
– О, великий шах, – спросил дервиш тихо и спокойно, – твой папа играл на зурне?
Шах наконец обратил к нему взгляд, а дервиш чуть помедлив, сокрушенно проговорил:
– Мой папа тоже не играл на зурне.
В горле у шаха вдруг послышался какой-то клекот, потом хрип, и вдруг он расхохотался, да так громко, что придворные пали ниц от страха. А шах хохотал так долго, что по его щекам потекли ручейки слез, он хохотал и бросался обрывками фраз: «Наглец, ха-ха-ха. Моего папу – владыку мира приравнял к своему нищему папе, ха-ха-ха».
– Вот такая притча, Хаджимурад. Не правда ли, как она красиво, метко убедительно говорит о силе Слова. Теперь скажи честно, в детские годы ты читал Расула Гамзатова?
– Читал. На аварском языке.
– На каком языке стихи лучше читать: на аварском или на русском?
– На аварском лучше чувствуешь стихотворение Гамзатова.
– Ты можешь на аварском почитать стихи. Хоть какой-нибудь куплет.
(Хаджимурад читает четверостишие).
– Отец твой, брат, дяди, родственники – кто-либо знал Расула, что они говорили о нем?
– Сестра Тубхат Зургалова была членом Союза писателей, и удостоверение ей вручал именно Расул Гамзатов. Я как-то присутствовал при их разговоре и удивился: они смеялись, как дети, и чувствовалось, что они родственные души друг другу. Помню, когда умерла жена Гамзатова – Патимат, моя сестра спросила его: ты сбреешь бороду, он ответил: все просят меня, чтобы я сбрил, им как-то непривычно видеть меня таким. Я в то время был занят фотоаппаратом, и, резко развернувшись к нему, сказал – «не сбреешь», да так, словно я был хозяином его бороды. Расул удивленно посмотрел на меня… После серии снимков и был создан тот самый его знаменитый психологический фотопортрет: седого Расула с бородой. Фотопортрет этот словно напоминает всем на подсознательном уровне (Хаджимурад вкрадчиво произносит): «Вспомни маму, вспомни родину свою».
– Лично ты при каких обстоятельствах с ним познакомился?
– Это были юношеские годы. Мы выходили из Русского театра, односельчане окружили Расула и хотели с ним сфотографироваться. Все подготовились, встали рядом с ним для коллективного снимка, а у меня разрядился аккумулятор. И все ждали, пока он зарядится. Потом, как оказывается, Расул сказал обо мне: «Видели, какой гордый этот человек». Он не знал, что такое фотовспышка, зачем нужен аккумулятор, и посчитал, что я намеренно заставляю всех ждать. Таким было наше первое знакомство. А потом мы еще не раз виделись и узнавали друг друга.
А мой фотопортрет таков: сам я родом из Бацада, прописан в Гунибе, духом из Хунзаха, живу в Дагестане. Моя бабушка говорила: на земле все мы друг другу родственники. Наш дом находился рядом с годеканом, а там всегда сидели аксакалы, неженатому человеку было запрещено сидеть на годекане, дети и женщины обходили его стороной, а я с малого возраста был любимчиком аксакалов. За водой ли, позвать ли кого надо – они отправляли меня. Бабушка моя, прикованная к постели, научила меня с малых лет уметь слушать людей. Она давала мне конфеты за новости. Иногда я ждал, когда она заснет, и тихонько воровал конфеты, а потом получал от нее заслуженное наказание… Годекан, бабушка – это моя школа жизни…
– Аксакалы говорили о Расуле?
– И о Расуле говорили, и знали, у кого в каком селе кто родился. Чтобы все в мире знать, надо со старыми людьми говорить, мимо нельзя проходить.
Они могли в разные дни говорить на разных языках: «Сегодня мы будем говорить на лакском языке», – говорили, в другой день: «Сегодня на цудахарском языке»… Когда общался с аксакалами, всегда просил: «Дайте мне совет в жизни, который вы даете своим детям», и записывал за ними.
– Расул многое черпал у мудрых аксакалов.
– Его научили слушать старших, брать у них самое ценное – знания и приумножать их. А в скольких странах он был и скольких людей видел! Его глаза были зеркалом, где отражались люди, и в них я видел, каким он видит своего собеседника. Я изучал Расула, читал его мысли в его молчании. Он был ребенком в глубине сердца и сам любил детей. И для меня он навсегда остался непрочитанной книгой.
– В 60-е годы, когда горцы приезжали в столицу Дагестана, они обязательно приходили на улицу Буйнакского к Союзу писателей, и когда выходил Расул с друзьями, а это были Якуб Яралиев, Жамидин, Рамазан Каниев, Александр Грач, Кияс Меджидов, Зульфукар Зульфукаров, Нуратдин Юсупов, Магомед Сулиманов, Станислав Сущевский и другие – их тут же обступала толпа, и каждый считал за честь пожать руку Расулу. А когда они направлялись на обед в ресторан «Лезгинка», каждый из встречных считал за честь поздороваться. Такое уважение, признание и почет были у этого человека среди народа… Каким же было твое первое впечатление о нем? Перед тобой был обычный человек или некое божество?
– Простой человек, доступный, интересный… Для меня он был живой легендой…
– У Расула была душа ребенка. Он жизнь видел глазами ребенка: охотно фотографировался, охотно давал интервью, слушал анекдоты, смеялся так, что слезы текли по щекам. А ты попался ему под руку как фотограф.
– Видимо, Расул во мне что-то заметил. Думаю, он заметил, как я внимательно его слушаю. У него на стене висела фотография, где он вдохновенно жестикулирует. Как-то позвав меня к себе, он сказал мне: «Ты не фотограф, а художник». Да, я следил за ним, ловил интересные моменты, чтобы всем показать, какой он – Расул Гамзатов. Какова его душа. Каков его внутренний мир.
– Ты фотографировал и членов его семьи. Как они тебя принимали, как относились к тебе?
– Как к родному, будто я был членом их семьи.
– Расул не угощал тебя хорошим вином, коньяком? Они с Патимат были очень хлебосольными.
– Помню, он как-то звонит мне и без приветствия сразу: «Ты где? Приезжай ко мне». Я и приехал. Он спрашивает: «Что будешь – коньяк или водку?» – Отвечаю: «Я за рулем». – «Ты у меня за столом», – возразил он. Заставил меня выпить три рюмки подряд и домой отправил. В пятом поселке меня остановила милиция, составила протокол, и в объяснительной графе я записал: «Я не хотел, но Расул Гамзатов меня заставил». Они посмеялись и копию протокола оставили мне на память. Спустя насколько дней меня приглашают в Союз писателей. Расул Гамзатов опять мне предлагает выпить, а я ему предъявляю копию протокола. Он почитал, и рассмеялся: «Вот с этим протоколом с этого дня и будешь ездить».
Конечно, Патимат – его жена очень следила за его здоровьем, и иногда мы лукавили при ней.
– Многие газеты и журналы заказывали тебе фотографию Расула?
– В основном книжные издательства. Я поднял свой архив с Расулом.. непочатый край работы. Около тысячи снимков отсканировано, около 1000 снимков, о которых я и сам забыл.
– Но ты же можешь пойти в министерство культуры и сказать: у меня есть тысячи снимков Расула Гамзатова…
– Почему я должен туда идти?
– Они к тебе не придут никогда! Это ты должен. Преступно забывать таких людей, они, чиновники министерства, обязаны у тебя это взять для альбомов, выставок, истории…
– Сейчас мы пришли к тому, что я должен это сделать. Но думаю, их работники должны прийти и спросить, что у меня есть о Расуле, если это их интересует.
– Хаджимурад, великих людей нельзя забывать, иначе мы потеряем память. Разве сейчас мы помним о Готфриде Гасанове или о Танхо Израилове, или о Муэтдине Джемале. Было время, когда Гейбат Гейбатов предлагал создать площадь искусств в районе Кукольного театра, Музыкального училища и Национальной библиотеки и установить памятник Готфриду Гасанову, Муэтдину Джемалу и Хасбулату Аскару-Сарыдже – основоположникам дагестанского искусства. Но это оказалось никому не нужной затеей. Вот тогда уже стало проявляться наше невежество, о котором сегодня говорят во всеуслышание.
– Было бы хорошо создать годекан из великих личностей Дагестана. Человек, который сейчас занимается моей выставкой – высокоинтеллигентный человек, преподаватель ДГУ Курбан. Очень тихий, спокойный, но когда увидел мой архив, буквально заревел на меня: «Ты почему от людей прячешь столько ценностей?»
Человек должен быть патриотом. Патриот будет намного полезнее стране, чем любой другой, пусть даже высокообразованный человек. Когда в Екатеринбурге выставил фото на тему «Война в Дагестане», ко мне подошел человек и произнес: «О, Дагестан, о, Расул!» А сколько я говорил кинематографистам: ребята, оцифруйте фильм «Мой Дагестан». Или вот, представьте себе, был такой случай. В Свердловске остановил гаишник моего знакомого, а он, удивленный этим, говорит: «Я же не нарушил», а тот отвечает: «Я знаю, я остановил вас, чтобы выразить соболезнование по поводу смерти Расула Гамзатова». Представьте себе. А ведь мы сами, пока жив человек, его не ценим.
Расул из селения Цада не только наш дагестанец: он увидел почти весь свет, его везде знали. Он многое взял от людей, а нам дал капли мудрости, которые сочнее самых сочных слов… Они – как выжимки самых сочных плодов.
Продолжение следует.
Беседовал Феликс Бахшиев.
Записала Лариса Дибирова.
Фото из архива Хаджимурада Зургалова
