«Когда я пишу стихи — их диктует доброта…»

У каждого государства, каждой республики, области, города есть своя символика, своя геральдика. Это знают все. Но не все знают, что существуют еще и люди-символы. Люди, по которым определяют природу, характер, культуру того или иного региона, дух населяющего его народа, суть его. Расул ГАМЗАТОВ — символ Дагестана.
Десятки лет назад мало кто знал, что из себя представляет Дагестан и где он вообще приютился. Но стоило только произнести имя Расула Гамзатова, как тут же слышалось восклицание: «О Дагестан!..» Это имя этот человек разносил по стране, по Европе, Америке, Азии, имя горной республики, дух и мысли ее народов.
Стихи поэта, восславив его самого, восславили страну, населенную братскими этносами, не питавшими друг к другу никогда ни чувства вражды, ни чувства зависти.
Голос поэта, звучавший на всех континентах планеты, покорял и пленял слушателей эмоциональностью и пламенностью горца, рожденного в поднебесье.
«Поэт в России больше, чем поэт», — заявил Евгений Евтушенко. Это смелое заявление и придало мне смелость вызвать Расула Гамзатовича на очередной откровенный разговор, от которого он, к моему удовлетворению, не отказался.
— Расул Гамзатович, отложим в сторону ложную скромность, признайтесь: Вы пророк или патриарх?
— Ни тот, ни другой. Даже учителем не считаю себя. Это иногда добрые люди нас, поэтов, таковыми считают. Но мы-то себя лучше знаем, чем другие.
Маяковский в свое время сказал о поэтах так: «Народа слуга и народа водители». Не знаю, прав он или нет.
Поэты — это ученики, а их учителя — природа, опыт веков и гениальность времен.
— Но Вас можно называть или считать патриархом поэзии?
— Не знаю, что это такое. Если имеется в виду возраст, есть и старше меня. Если имеется в виду ценность работы, не считаю, что я в этом деле в небе звезду поймал.
— Что Вы проповедовали в своих стихотворениях и поэмах? Ведь если поэзия настоящая — можно считать, что она молитва.
— Стихи — не молитва. Молитва от повторения становится лучше, а стихи от повторения портятся. Нет, поэзия не молитва, но… молитвенность в ней должна быть, ибо поэт пишет, словно в последний раз, и влюбляется, словно в первый раз.
Я был в Каабе, молился там и даже во время молитвы не мог вытеснить из своей души стихи: шептал их с молитвой.
— Вас знали на всех континентах. Вы были очень популярны. А сегодня?
— Я боюсь того, что стал популярным. Популярность — не слава. Моего отца и великого Махмуда мир не знал, а их любит и читает народ.
Это время создает популярность. А сегодня появилась еще телевизионная популярность… Я боюсь этой популярности. И беру под сомнение свое творчество.
История литературы знает много небезынтересных примеров. Были популярными пролетарские поэты — кто их сегодня знает? Или взять Бестужева — какой популярностью он пользовался в свое время. А сейчас? Что от нее осталось?
И в то же время разве были популярными Пастернак, Цветаева, Булгаков? Пастернак писал: «Быть знаменитым некрасиво…».
Но и слава не делает поэта. Поэта делает талант, правда, красота.
— В Ваших произведениях много боли, я чувствую эту боль, осязаю ее. Чем вызвана она, чем рождена?
— Тем, что я во многом разочаровался, в том, во что верил. Тем, что я дал себя обмануть. Я понес большие утраты близких и родных. А утрата веры, потеря друзей тяжелой болью отзываются в сердце.
Но в часы горя, в час беды я убедился в другом — я убедился, что не оскудела наша земля талантливыми людьми, что у нашего народа в запасе много доброты, чистоты, возвышенных чувств.
— Расул Гамзатович — всегда жизнерадостный человек, и вдруг — боль. Неужели она всегда жила в Вас, скрытая под покровом жизнерадостности?
— Я не считаю себя жизнерадостным человеком. Тот, кто постоянно ясен, тот просто глуп, сказал поэт. Но … человек должен дарить собеседнику радость, а не грусть.
Сейчас издают мой десятитомник на аварском языке. Стихи, в которых бьется пульс любви, грусти, выдержали десятки изданий, а написанные на злобу дня и лишенные эмоциональной нагрузки — забыты. К моей радости, их у меня мало.
— Мы очень боимся другого мира, мира теней. Боимся о нем думать. В Ваших сегодняшних стихах он присутствует. Я думаю (судя по Вашим стихам), что Вы всегда помнили, что он соседствует с нами, и нечего его бояться.
— Человек, уже рождаясь, боится жизни. А как смерть близка — боится смерти. Ту сторону мира я не боюсь. Боюсь того, что многого не успел сказать, поведать. Сил нет. Дум, мыслей много, а из того мира мне идут телеграммы, телефонные звонки: зовут…
Звезда счастья осталась далеко …
И вот что еще скажу: любое счастье требует платы, я бы сказал — наказания. И огонь наказания близок. И это я воспринимаю как должное.
Но очень жаль, что многое остается незавершенным. Незаконченным остается «Мой Дагестан» — сегодня я уже не знаю, мой ли он или чужой; незаконченным остается «Дингир Дангарчу» — поэма, которую я обещал еще Маршаку. Незаконченной остается поэма об истории великой любви Махмуда и Марьям.
— Великие персидские поэты Омар Хайям, Фирдоуси, Джами и другие не боялись его, мира теней, и даже воспевали… А античная литература? Данте, например?
— В наше время Твардовский написал поэму «Теркин на том свете», Булгаков — прозу. Просто наша советская литература была воспитана в духе атеизма. Да и у меня есть поэма «Люди и тени», где действие происходит в ином мире. В свое время Твардовский упрекнул меня в том, что я взял якобы его мысли. Но я ему ответил, что эти мотивы были у многих задолго до него.
— Что нужно человеку для полного счастья, пока он в мире людей? Вы знаете этот секрет?
— Счастья не бывает полного и неполного. И если уж откровенно — сейчас счастья нет. Ведь ныне богатые тоже плачут. Почему? Потому что счастье стало опасно.
Лично я полного счастья не испытал никогда и такого человека не знаю, кто бы его испытал. Для полного счастья одним здоровья не хватает, другим — денег, третьим — времени, а многим — всего этого недостает.
Сейчас надо думать, как избежать несчастья.
И вот что еще скажу: сейчас не за счастьем надо гнаться и бояться не другого мира, а позора. А позор случится.
— Десять лет назад мы имели идеологию, и вся страна, и жизнь наша были идеологизированы. Сегодня ее нет. Сейчас ломают головы и копья — нужна ли нам идеология. Вот у Вас какая идеология?
— Идеология всегда была, и она всегда есть. А вот свободы никогда не было и сейчас ее нет. Голодной свободы и нищей независимости не бывает.
Идеология, возвышающая один класс, позволяющая одной партии править всеми, одному аппарату руководить всеми, — такая идеология ущемляет человека.
Я бы создал две партии — партию хороших людей и плохих людей. И пусть плохие станут хорошими, а хорошие еще лучше.
Каждая эпоха имеет хорошую и плохую стороны. Вот стали винить во всех грехах коммунистов. А ведь коммунистами были и Пикассо, и Неруда, и Арагон, и Хикмет, и Шолохов. А какие они великие и талантливые люди — весь мир знает.
Не перестают твердить, что сегодня всем дарована свобода. Ложь. Что всем дарована независимость. Она пагубна. Надо, наконец, понять: всем места хватит на земле, как звездам в небе и волнам в море.
Моя идеология — это чувство единой семьи, братства.
Я часто рассуждаю сам с собой: мы клянемся, кладя руку на Конституцию, а не на Коран или Библию. Между тем Конституция постоянно меняется, а Коран и Библия живут века и тысячелетия. Коран — природа, а Конституция — погода.
— Расул Гамзатович, у Вас друзья — и в горе, и в радости. А в обыденной жизни есть они?
— Одних увели в Верховный Совет, других — в кабинеты, третьих — жены. Суета их съедает. Их можно простить.
«Не язык и не национальность, не плоть и не кровь, а сердца делают нас друзьями», — так сказал Шекспир. Я помню друзей отца: какие бы повороты судьбы их ни подстерегали, они оставались друзьями. И знаю сотни других примеров, когда разрывались узы дружбы, и многие друзья становились непримиримыми врагами.
— Что Вы хотели бы сказать тем, кто любит Вас, и тем, кто завидует?
— У меня врагов нет вообще. Я сам чей-то или кому-то враг: меня врагом считали многие. Завистники у меня, конечно, есть, но завидовать мне нечему. А я не завидую завидующим мне — они больные люди. Ведь зависть — очень тяжелая болезнь.
Тем, кто любит меня, скажу: не переоценивайте меня. Не все знают о моих недостатках. Не такой уж я хороший, как обо мне говорят, но и не такой плохой, как говорят завистники. Кстати, к их претензиям я прислушиваюсь.
Моя жизнь не борьба, а любовь. Когда я пишу стихи, их диктует не злоба, а доброта.
— О бренности жизни немало сказано. И все-таки жизнь — сладкая штука?
— Просто удивительно: все ругают ее, заявляя, что копейки не стоит жизнь. Но тот, кто ругает, еще больше ее любит.
Жизнь похожа на красавицу — женщину, которую муж ругает за неверность и в то же время без которой жить не может. Вот какая она штука.
— Вы хотели бы прожить до ста лет? Ну, как королева-мать Великобритании Елизавета?!
— У меня разногласия между головой и сердцем. Голова — король дает умные советы, сердце — принц не слушается их. Идет спор, постоянный, упорный и настойчивый.
Конечно, хочется жить, потому что на земле еще осталось много дел, которые надо исправлять, много еще несовершенных молитв. И в то же время сто лет — это архитектурное излишество. Не хочу быть обузой. Да к тому же столетнего человека потерять не так жалко.
— Расул Гамзатович, в день Вашего рождения я желаю Вам еще долгих лет доброй жизни. Творческой жизни.
— (Лицо его, обрамленное седой бородой, озарила мягкая, по-детски теплая улыбка). Спасибо, дорогой.