Фронт без флангов

Мы преклоняемся перед победителями, настоящими героями. И хочется знать, как было на самом деле на войне, о чем думали, как жили те, кому волею судьбы выпало тяжелое испытание.
Сегодня своими воспоминаниями делится член Совета старейшин при Президенте РД, руководитель Центра ИССК, доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РД и РФ Михаил Вагабович Вагабов.
– Михаил Вагабович, как Вы узнали о начале войны, каким был для Вас день 22 июня 1941 года?
– 21 июня я сдал экзамены за 9-й класс и перешел в 10-й. Было это в Ахтынской средней школе. Настроение прекрасное, впереди каникулы. Это время собирался провести дома с родителями, братьями и сестрами.
Жили мы тогда в селении Ушарар Самурского округа Дагестана – высокогорный аул, недалеко от Ахтов.
Помню, я читал тогда роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина», половину прочел, дочитать хотел дома и прихватил книгу с собой. Кстати, это раритетное издание до сих пор храню.
Учился я хорошо, экзамены сдал на «4» и «5», в школе меня уважали, был вожаком, комсомольцем…
Впереди – отдых в семье, дома. А природа у нас замечательная: холодные родники, водопады, горы, зелень. Родные встретили с распростертыми объятиями, все прекрасно, до полуночи читал книгу, потом заснул…
— А утром уже было 22 июня. Скажите, а были ли какие-то предчувствия? Говорят, что война началась неожиданно.
– Ерунда это. Мы прекрасно знали, что будет война, неизвестна была только дата. Я читал газеты, следил за международной обстановкой. Да и то сказать, видели мы, что призывников отправляли служить не куда-то на восток, а на запад – в Белоруссию и Западную Украину, откуда была угроза со стороны немцев.
Утром я отправился на ким (местный гадекан), где собирались люди. С громадного валуна открывалась прекрасная панорама – видна вся Самурская долина, Кавказский хребет со снежными вершинами, алеющее бесконечное небо. Там собрались ребята моего возраста, взрослые работали в поле. Женщины очищали посевы от сорняков, чабаны на вершине пасли колхозные отары. Наш колхоз имени Ленина процветал, все было в изобилии – хлеб, мясо, продукты. В общем, идиллия!
К трем часам дня стали собираться пахари, потекли обычные для сельчан разговоры: сколько кто вспахал земли, каков будет урожай.
Отец мой Абдулвагаб был любителем посещать ахтынский базар. Даже если не покупал ничего и не продавал. Он так развлекался. К вечеру возвращался домой, когда в горах наступали сумерки.
Мы сидели на камне, видели оттуда все села Ахтынского района и внезапно заметили всадника, который гнал лошадь на подъем. Так обычно не делают, животных щадят, дают спокойно подняться в гору.
Что-то здесь не так, всем стало тревожно. Оказалось, что это мой отец раньше времени вернулся с ахтынского базара. Абдулвагаб поздоровался со всеми, выдержал паузу и сказал: «Гитлер напал на Советский Союз, началась война!»
Лицо его было бледное, расстроенное, я никогда отца таким не видел.
Люди загалдели, засудачили, потом тихо-тихо разошлись. Я не спал ночь, думал, переживал. Конечно, я был уверен, что будем воевать на территории врага, и война быстро закончится.
Утром, чуть рассвело, я был уже в Ахтах, хотел послушать радио. Диктор объявил, что наши войска временно отступают, враг бомбит Минск, Ригу, Киев, Одессу, Севастополь. Сводка ужасающая, почему отступают, почему бомбят?
В 12 часов выслушал выступление Вячеслава Молотова. Он слегка заикался, голос был подавленный. Вероломное нападение Германии, агрессор не соблюдает договор о ненападении…
– Что Вы предприняли, услышав официальное сообщение?
– Отправился в Ахтынский военкомат, там уже собралась молодежь моего возраста, взрослые, пожилые – все хотели добровольцами идти на фронт.
Военком, Магомед Гасанов, мне сказал: ты иди домой, оканчивай 10-й класс, потом отправят тебя в военное училище. На твой век войны хватит!
Я-то думал, что война быстро закончится, шел, а в ушах звучали слова Молотова: «Враг будет разбит, победа за нами!»
Вернулся к родителям, стал помогать по хозяйству. К тому времени начали призывать наших колхозников, чабанов. Я пошел в чабаны, возглавил бригаду. Работу эту знал хорошо, все было нормально. Пришли первые весточки с фронта, такие треугольнички – письма. Новости безрадостные, отступаем, многие ранены. Помню, уже вернулся с войны наш учитель Султан-Ахмед, получивший серьезное ранение.
В сентябре вернулся в школу, в 10-й класс, а где-то в 20-х числах призвали в армию наших учителей. Получил повестку и мой зять – учитель географии.
Мы с ребятами пришли на призывной пункт проводить наших учителей. Стояли, разговаривали, и вдруг ко мне подходит работник военкомата Акбер и вручает повестку!
От неожиданности я растерялся. Как потом выяснилось, из 60-ти мобилизованных один не явился. Время военное, строгое, потому срочно решили призвать меня.
Еле успел сообщить родным, которые быстро собрали меня в дорогу, дали телогрейку, ватные брюки, еду. И отправились мы на мобилизованных подводах до станции Белиджи.
У меня, как назло, случился приступ малярии, занесли на руках в гостиницу, хотели отправить назад, но я воспротивился: нет, все равны, буду служить, как все.
Погрузились в поезд, за окном промелькнули Дербент, Махачкала. Прибыли в Кабардино-Балкарию, где нас определили в летний лагерь. Там готовили резервы для пехотного училища.
– В общем, род войск был уже для Вас определен.
– Да, пехота. В начале декабря я уже обучался во 2-м Орджоникидзевском военно-пехотном училище.
– Говорят, что плохо обучали новобранцев, неподготовленных солдат сразу бросали в бой…
– И это тоже неправда. Нас очень хорошо готовили. Прекрасные военные специалисты обучали всему, что пригодится на войне. Мы изучали Устав, занимались военной подготовкой, изучали винтовку, пистолет, орудие, пулеметы, гранаты, научились делать «коктейль Молотова».
В феврале сложилась тяжелая обстановка в районе Ростова. Для освобождения этого города перебросили все находившиеся поблизости военные части, даже моряков Черноморского флота. Отобрали 30 человек – курсантов и отправили в Минводы. Нужно было закрыть врагу дорогу на Кавказ, нам не дали доучиться один месяц.
Впервые я увидел немецкие самолеты, которые спокойно пролетали над Минводами, зенитная артиллерия не открывала почему-то огонь. Мы негодовали, выходили из себя от беспомощности перед врагом.
Так получилось, что Ростов освободили без нас, курсантов. Нас вернули обратно в Орджоникидзе, где мы начали заново проходить курс с новичками, поскольку наши однокурсники учебу уже окончили и воевали на фронтах.
В июне 1942 года мы находились в летних лагерях, когда нас подняли по тревоге, погрузили в вагоны, и помчался эшелон к Сталинграду.
– Расскажите, пожалуйста, каким был Ваш первый бой.
– Нашей задачей было остановить продвижение немцев на Сталинград.
В районе города Суровикино заняли позиции, вырыли окопы, приготовились к обороне. Командир приказал мне выследить вражеский наблюдательный пункт. Я с биноклем в руках тщательно обследовал местность и выполнил задание. За это был представлен к медали «За отвагу».
17 июля 1942 года это случилось. Немцы в 8 часов утра с засученными рукавами, с автоматом наперевес ринулись в атаку на наши позиции. Командир наш был опытный, сначала мы обстреляли немцев из минометов, затем, подпустив ближе, открыли стрельбу из пулеметов и автоматов.
Враг отступил, но через полтора часа предпринял новую попытку атаковать. Затем наши позиции принялись бомбить немецкие самолеты. Человек быстро ко всему привыкает. Нас, вчерашних курсантов, уже ничего не пугало. (Кстати, немцы нас боялись и называли юнкерами).
Атаки, бомбежки – все это продолжалось 22 дня. Мы держали оборону, за это время командованию удалось подтянуть к Сталинграду резервы из Средней Азии и Дальнего Востока.
28 июля командиры собрали воинов в окопах и зачитали знаменитый приказ № 227 «Ни шагу назад!».
– Но все-таки и вам, оборонявшим Сталинград, пришлось отступить…
– Так сложились обстоятельства. В начале августа поздно вечером на лошади прискакал вестовой с горьким известием, что мы попали в окружение. Командир, его фамилия была Ткаченко, выхватил пистолет: застрелю! Но при чем тут этот парень?
Ситуацию продумали, было приказано прорываться ночью через окружение по ротам. А вокруг чистое поле, лунный свет, спрятаться, укрыться негде.
Так, перебежками, добрались до хутора Лисицино. Отдохнули, искупались в реке, и снова – в путь.
Усталые, голодные добрались до реки Дон, не знали, конечно, что там расположился немецкий бронетанковый полк. Наши курсанты попытались спрятаться в поле созревшей пшеницы. А жара стояла 40 градусов! Немцы открыли огонь, поле вспыхнуло, все сгорели заживо.
За уцелевшими гонялись немцы на мотоциклах и расстреливали из автоматов.
От нашего батальона осталось 17 человек. Мы спрятались в балке, притихли, и вдруг грубый окрик: «Хенде хох!» Так мы попали в немецкий плен.
– Каково это, быть в плену?
– Хорошего ничего нет. Нас этапировали в местечко Суровикино за Доном, загнали в сарай, еды не было, питались зерном. Немцы жестоко обращались с военнопленными, убивали за малейшую провинность.
Перегнали нас на станцию Чернышковское, где расположился временный лагерь. Пленных заставили разгружать снаряды из вагонов. Эти снаряды увозили машинами к фронту.
Жара стояла неимоверная, я чувствовал, как силы меня покидают. Мой товарищ, Адиль, с которым случайно встретились, тоже изнемогал. Я ему говорю на лезгинском языке: «Надо бежать, пока силы еще есть».
Смотрю, а через дорогу роскошный сад, в котором виднеется колодец-журавль. Подошли мы с Адилем к конвоирам, говорим на немецком: «Воды, пить хотим». Немцы вроде как бы расслабились, им тоже жарко. Да и то думают, что уже всех победили.
Дали нам котелки для воды, ну, мы и рванули. Сначала через забор метнулись, набрали воды, напились, смотрим, никто за нами не наблюдает.
Тихо-тихо, вдоль забора добрались до калитки на другой стороне и ну бежать! Через открытое поле, на окраину села. Видим, женщина на нас смотрит. Подбежали, просим: «Помогите!»
Она завела нас в сарай, велела подождать. Сердце колотится, а вдруг выдаст? Но минут через десять женщина вернулась с местной учительницей.
Та говорит: «Здесь нельзя оставаться, перебирайтесь в мой двор, в курятник». У этой женщины сын, наш ровесник, тоже был на войне, вот она нам и посочувствовала…
Курятники были двухъярусные, мы залезли в клетки и замерли, наблюдая в щели, что вокруг происходит.
Видим, минут через двадцать появились немецкие солдаты. Обследовали все педантично, шаг за шагом, даже в тот сарай заглянули, где мы вначале прятались. А вот в курятнике искать нас не додумались.
Я до сих пор благодарен этим простым русским женщинам, которые спасли нам жизнь.
– Куда же вы отправились дальше?
– Ночью пришла учительница, завела к себе, накормила борщом. Я пытаюсь глотать, а еда не проходит через гортань, так было страшно.
Хозяйка нам дала одежду, чтобы мы переоделись в гражданское, вручила вилы, косу, чайник, чтобы мы сошли за местных жителей.
Другая женщина, Маша, провела через немецкие посты, показала дорогу к лесу.
Когда вошли в лес, нас тут же окружили люди с винтовками. Это были и местные жители, и такие как мы, бежавшие из плена.
Нам дали немецкую карту местности, очень подробную и хорошую, была обозначена каждая тропа, каждый населенный пункт.
Дальше наш путь лежал через Сальские степи, шли по ночам, вздрагивая от каждого шороха. Местные жители давали еду, кто что мог: хлеб, колбасу, сало.
Спали в скирдах. За 18 дней дошли до Калмыкии.
Здесь уже было другое отношение, нам говорили: «Или уходите, или сдадим вас».
Дошли до Кизляра, остановили старика, который показал, как перейти линию фронта. А пока он отправил нас на ферму, поработайте пока, говорит, а потом я скажу, когда можно будет уходить.
Работники на ферме были такие, как бежавшие из плена, одна еврейская семья, местные крестьяне.
Мы с Адилем покрывали соломой крышу на овчарне, когда появился отряд казаков, продавшихся немцам. «Кто такие?» – спросили нас. Нашу версию, что мы рабочие, отмели сразу, забрали нас и загнали в тюрьму в Буденновске.
Я заболел воспалением легких, меня пока не трогали. Адиля и других пленных выводили на принудительные работы.
В камеру привели новую группу военнопленных – кавказцев, среди них был мой земляк – Мамед. – Что болит? — спросил он. – Я, — говорит, — знаю, как тебя лечить. Сделал мне такой массаж, до сих пор кости болят.
Утром нас отправили в Минводы. Я увидел, что мой друг Адиль сидит в подвале. Оказывается, он попытался бежать, был пойман. Скорее всего, его вскоре расстреляли…
– Но Вам-то удалось бежать из плена во второй раз.
– Да. Мы шагали пешком через станицы Воронцовка, Александровка, не доходя до Георгиевска, заночевали в местной школе.
Туалет был во дворе. Нас перед сном отвели туда, все ушли, а я заперся изнутри. Нас охраняли полицаи, к ночи все перепились самогоном, в общем, бдительность потеряли.
Ночью тихо выбрался из укрытия, подошел к деревянному частоколу, перескочил через него и давай ходу!
Декабрь, холодно, где переночевать? Добрался до соседнего селения. Стучался в дома. Одна семья дверь открыла, меня впустили внутрь. А там так тепло, четверо ребятишек на меня уставились, молчат.
Я заснул на полу, утром хозяева дали кусок хлеба, говорят: «Тебе надо в больницу, иди в районный центр, там нет немцев».
Дошел до здания под красной кровлей, это была местная больница. Рассказал все как есть врачу. Он посоветовал никому ничего о себе не рассказывать.
Как мне не благодарить этих людей? Мне приготовили ванну, а на мне столько вшей, тело расчесано. Обработали каким-то раствором, уложили в постель.
В палате кроме меня еще три человека: азербайджанец, грузин, русский. Моей версии они не поверили, сами, мол, такие, чего обманывать?
В женском отделении больницы лечились беженцы из блокадного Ленинграда. Они такие ужасы нам рассказывали!
Рядом с больницей жила русская семья, которая некоторое время работала на Рубасе. Они знали лезгинский язык, я подружился с ними и некоторое время жил у них.
– Вы жили в селе, были молоды, неужели не было никаких романтических встреч? Ведь от перенесенных испытаний обостряются все чувства.
– Конечно же, была в моей жизни встреча, которую не могу забыть до сих пор. Ее звали Лида, она красивая, высокая, самостоятельная девушка. Я влюбился в нее, она полюбила меня.
Мы жили у ее тети. Семья была обеспеченная, мы, счастливые, молодые не могли надышаться друг на друга, как будто бы не грохотали пушки, не лилась кровь, и война осталась далеко позади. Именно тогда меня назвали Михаилом, хотя мое имя Молла. Так я остался Михаилом, и все документы у меня на это имя.
Но жизнь устроена так, что не все зависит от нас. Судьба разлучила нас с Лидой, мы никогда больше не встречались.
– Вы же продолжили свою войну?
– Конечно. Наши войска освободили город. Меня вызвали в особый отдел, допросили с пристрастием. Полицейских наши расстреливали без жалости. Что касается меня, то все подтвердили, что на немцев я не работал, а наоборот хотел создать подпольный отряд для борьбы с ними.
Мне поверили, отправили на учебу в Троицкое военное летное училище в Челябинской области. Учился на штурмана и воздушного стрелка.
В марте попал на Первый Украинский фронт в штурмовой авиационный полк. Воевал на самолете ИЛ-2, прозванном летающим танком, немцы называли его «черная смерть».
В июле 1944 года наш самолет подбили, я получил тяжелое ранение, провалялся в госпитале 2-3 месяца. После выздоровления попал в дальнюю бомбардировочную часть имени Гастелло.
С сентября и по окончании войны сражался в небе Чехословакии, Польши, Германии, Югославии, Венгрии.
Самолет, на котором я воевал, назывался Ли-2, это дальний бомбардировщик. Скорость его невелика – 200 км. Снизу бьют зенитки, а куда убежать при такой скорости? Мы несли большие потери, но вот мне как-то повезло, остался жив.
Войну закончил в этой же части на территории Польши в 1945 году.
Несмотря на тяжелые испытания, военные годы были интересные и незабываемые.
– Действительно, о пережитом Вами можно написать роман. Вы стали победителем на войне и в мирной жизни сумели найти себя и достичь высот в своей профессии.
– Я горжусь тем, что уже 65 лет тружусь в Дагестанском государственном университете. Несмотря на возраст, много работаю и не собираюсь отступать или сдаваться. Военная закалка — она на всю жизнь.
– Уважаемый Михаил Вагабович, мы поздравляем Вас с приближающейся великой датой – Днем Победы. Здоровья Вам, сил и удачи на многие годы!