Именно с таким человеком мне удалось поговорить. К сожалению, все, о чем мы говорили, невозможно включить в один газетный текст. Зухра Умаханова, теплая, милая девушка, чеченка, дагестанка, беседуя с которой мы провели несколько часов, говоря о ее семье, детстве, папе, бабушке, чеченском народе, работе, любимых блюдах, свадебных обрядах, поиске себя в этой жизни, попеременно отвлекаясь на разговоры об общих знакомых и смешные случаи, связанные с ними.
СЕМЬЯ
В семье нас трое. У меня один брат и сестра. Четыре племянника – все мальчики. Брат женат на чеченке, ее зовут Тамара, а сестра замужем за лакцем. К сожалению, старший восьмилетний сын сестры незнает ни лакского, ни чеченского и говорит только на русском. Мы-то у себя дома говорим на своем родном языке, а они с мужем, естественно, на русском. И ребенок тоже. Я аккинка. Мой дедушка из Дагестана, аккинец, а бабушка родом из Ножай-Юртовского района Чечни.
Бабушке Алипат сейчас 74 года. Она была 8-летней девочкой, когда всех их погрузили в товарный поезд и депортировали в Казахстан. Этот эпизод своей жизни она запомнила на всю жизнь. Их было шестеро в семье: отец, мать, старший брат Абдулхалим (ему тогда было 15 лет), бабушка, ее 5-летняя сестра Куржан и самый младший брат Тотби – ему было 3 года. Все умерли. Осталась в живых только бабушка.
Выдержки из воспоминаний бабушки, записанные зухрой…
«В тот день наш класс собирался на экскурсию. Если бы мы могли знать тогда, какая экскурсия нас ожидает… Помню, только я собралась выйти из дому, как прибежал перепуганный брат и сказал, что видел у нас в огороде солдат. Один из них даже стрелял в него, но пуля чудом пролетела мимо. Потом забежала соседка и сообщила, что все село окружено военными. Никто не мог понять, что происходит. Потом по селу объявили, что все мужчины должны прийти на собрание в здание школы. Ушли и мой отец со старшим братом. Как оказалось, это была специальная уловка. Когда все мужское население села собралось в школе, их заперли в здании. Солдаты начали ходить по домам. На сборы женщинам и детям дали 15 минут. С собой разрешили взять только одну подушку и кусок хлеба. Мама хотела забрать мешок муки, но один из солдат пнул этот мешок ногой и рассыпал муку на пол…
Всех согнали на площадь перед школой. Мы по-прежнему не понимали, что происходит, но если двинуться с места – автоматная очередь. Девушку, возвращавшуюся с родника, которая еще не знала, что творится в селе, застрелили на месте. Одна женщина шепотом попросила меня незаметно зайти к ней домой, взять ее теплую обувь. Я только было сдвинулась с места, как тут же на меня направили дуло автомата, и я закричала от страха.
Всех мужчин вывели по одному и распихали по машинам. Потом подняли нас, женщин и детей.
Двенадцать дней мы ехали в товарном поезде. Было очень тесно, душно, поезд останавливался редко и только на пустырях. Кормили нас раз в день, какой-то соленой рыбой. Мы старались не есть ее, чтобы потом не мучиться от жажды. Брат умудрялся сгребать с крыши поезда через какое-то отверстие снег. Этот снег мы ели, чтобы утолить жажду. В дороге умерло много людей. Их даже не хоронили. Нас привезли в Казахстан, на станцию Кизилка. На огромной арбе привезли в какой-то аул и поместили в полуразрушенное строение из трех голых стен. Четвертой стены даже не было, хорошо что была крыша. Мы должны были здесь жить…
Соседи казахи нас побаивались. Только потом, когда мы сдружились, они нам объяснили причину своего страха: им сказали, что к ним едут людоеды, и поэтому с нами нельзя даже разговаривать. Со временем нам отвели жилище получше. Брат Абдулхалим вместе с другими чеченскими ребятами ходил работать на шахту. Однажды в шахте произошел взрыв. Абдулхалим погиб. Вскоре умер и наш отец. Незадолго до смерти он сказал своей сестре Айтуле: «Я видел во сне своего погибшего сына, я поднимался к нему: он стоял на горе. Прошу тебя, присмотри за Тотби, он остается единственным мужчиной в нашем роду». Потом умерла сестра Куржан, которая тяжело заболела сразу, как мы приехали. Через год умерла мама. Мы с маленьким Тотби всю ночь проплакали, обняв ее холодные ноги – пытались их согреть. Утром ее унесли…
Была зима. Каждый день, пожарив кукурузные зерна и оставив их для Тотби, я уходила на окраину аула, к могиле матери. Я сидела там, пока не устану, а потом, почти босая, по снегу, возвращалась в наше жилище, по дороге собирая хворост.
Тотби начал часто жаловаться на головную боль. Отмучившись девять дней, он умер. Ему было всего 4 года. Белолицый, с большими карими глазами… Я до сих пор не могу забыть его лицо. Одна русская семья просила маму отдать им нашего мальчика, но мама, конечно, отказала. Если бы она тогда согласилась, наверно, он бы был сейчас жив. Казахи забрали меня жить к себе, пока за мной не приедет тетя Айтула. Она жила далеко от нашего района, да и коменданты никого с места поселения не отпускали. Только весной она, преодолев все препятствия, смогла приехать за мной. Я стала жить в их семье. Это была Ошская область, Мирзакинский район, колхоз имени Калинина. Потом я заболела, у меня отказали ноги. Сказались мои походы на кладбище к маме босиком посреди зимы. Только спустя несколько месяцев я снова стала чувствовать свои ноги. Я стала ходить…».
Еще одна черта, ментальная или, возможно, культурная, которая свойственна чеченскому народу – это то, что родителям нельзя прилюдно ласкать, брать на руки своего ребенка, обнимать его. У нас это считается нарушением правил поведения в обществе, проявлением слабости что ли. Я бы назвала это воспитанием в спартанском духе. Помню такой случай. Когда мы были маленькими, папа с мамой работали в Махачкале, а мы жили в селе у бабушки. Родители приезжали к нам на выходные. В тот день должен был приехать отец. Подъезжает автобус, и мы, зная, что сейчас из него выйдет папа, выбежали его встречать. Мой брат (тогда ему было, наверно, лет пять) побежал к нему навстречу и хотел кинуться ему в объятия, но в этот момент одновременно навстречу папе шла сельская женщина, и он, постеснявшись, что сын его обнимет при посторонней женщине, резко оттолкнул его от себя. Когда выросли, мы часто напоминали об этом папе, спрашивали: «Как ты мог?!». Он говорил, что это традиции и их надо соблюдать. Папа умер 11 лет назад. Это был человек твердых принципов и правил. Я очень любила его.
Сейчас мой брат, когда у него появились свои дети – двое мальчиков – уже не так строг, как наш папа. Наверно, в современных семьях не всегда бескомпромиссно придерживаются подобных строгих обычаев. Возможно, это и к лучшему, потому что единственные люди, по-настоящему любящие нас, – это наши родители, и то, что дети не часто получают от них любовь и тепло из-за принятых в обществе правил, я считаю неправильным. Хотя, может быть, я и не права, ведь у наших предков были свои основания для такого воспитания детей, и поэтому люди старшего поколения могут со мной не согласиться.
– Но наверняка в Чечне подобная сдержанность во взаимоотношениях с детьми до сих пор присутствует…
– Наверно больше все-таки в селах. Вот в моем селе тоже до сих пор это сохраняется. Село Адильотар Хасавюртовского района. Там живут чеченцы и кумыки.
– Ты понимаешь кумыкский язык?
– Немного. Мама хорошо понимает. У нас и тетя за кумыком замужем. Когда появляются родственные связи, как-то сближаешься с людьми той национальности, начинаешь понимать язык…
– Я знаю, что твой отец, Адильгерей Умаханов, много лет проработал на дагестанском радио редактором чеченского вещания…
– Да. После школы он окончил филологический факультет Грозненского университета. Потом работал в Чечне, учителем в школе. Затем он приехал домой, в Дагестан, работал в своем родном селе учителем русского языка и литературы. Мама моя тоже из папиного же села. Они жили на одной улице, в детстве вместе играли, вместе выросли, потом полюбили друг друга. По рассказам папы, мама была самой красивой девушкой в селе. А мама говорит, что влюбилась в него из-за его тонких, аристократических пальцев: он был не похож на других сельских парней (смеется). Мама окончила Буйнакское педучилище. Она вышла за папу, когда ей было 18. Работать по профессии у нее не получилось. На тот момент они еще жили в селе, и там не приветствовалось, чтобы невестка работала, куда-то выходила из дома. Потом папе предложили работу редактора чеченского радиовещания и переезд в Махачкалу. Со временем он забрал в город и нас. В 5-й класс я пошла уже в Махачкале. На радио папа проработал больше двадцати лет, и к своему делу он относился с большой любовью, я бы сказала, с фанатизмом.
– Как зовут твою маму?
– Исахат. Она часто жалуется, что ее имя труднопроизносимое.
– Почему? Для дагестанского слуха вполне привычное и легко воспринимаемое. Вот то, что для нас оно редкое, – да.
– После переезда в Махачкалу она сначала работала секретарем на одном из факультетов в Сельхозакадемии, потом перешла на кафедру и до сих пор работает там ассистентом.
– Мы еще не говорили о твоем брате и сестре…
– Сестра, Джамиля, тоже работает на ГТРК «Дагестан», на чеченском радиовещании. Когда умер папа, мне предложили там работать. Но я не владею чеченским литературным языком, поэтому не согласилась. Да и желания особенного, честно говоря, не было. Я больше люблю русский язык и литературу. А сестра всегда мечтала быть журналистом: она себя там нашла. Брат, Муса, окончил ветеринарный факультет Сельхозакадемии. Сейчас он с семьей живет во Франции. Очень скучаю по своим племянникам.
– Джамиля – очень распространенное имя среди дагестанок, но я не знаю ни одной чеченки с таким именем.
– Да, у нас тоже это имя не встречается. У меня вообще аварское имя (смеется). Но мне самой больше нравятся чеченские имена: Сацита, Яхита… Они такие нежные, изящные.
– Больше похожи на латиноамериканские. Лаурита, Хуанита…
– Да (смеется). Невестка ждет третьего ребенка, и брат спросил меня, каким именем назвать сына. Я перечислила ему имена: Рустам, Артур, Феликс – это мои любимые имена.
– И как в итоге решили назвать?
– Ахмад. Брат считает, что ребенок с таким именем обязательно вырастет мужественным.
«МАМА СОЗДАЛА ТАКОЙ «БРЕНД» В СЕМЬЕ – ПАПА»
– Отказавшись работать на радио, ты все-таки пошла по стопам отца?
– Мне кажется, в семье большую роль играет именно то, чем занимается отец. Обычно дети выбирают дорогу отца, и особенно старшие. Может, я выбрала себе эту профессию, потому что выросла в соответствующей атмосфере: у нас дома было много книг, отца я часто видела с книгой в руках. Когда я работала в школе, родители учеников меня часто спрашивали, как заставить ребенка читать, как его заинтересовать литературой, жаловались, что даже если ребенок читает, то без особого интереса. На мой вопрос, какие книги у них дома имеются, выяснялось, что в основном дома нет даже библиотеки. Ведь интересы детей закладываются прежде всего в семье.
– Родители часто пытаются направить детей по правильному пути, делают наставления, пытаются от чего-то предостеречь, ругают, но зачастую нам на всю жизнь могут запомниться какие-то случайно сказанные слова, которые помогли нам что-то в жизни преодолеть или просто какой-то поступок родителей. Существует даже афоризм: если хочешь воспитать детей, делай это незаметно.
– В нашей семье мама создала такой «бренд» – ПАПА. С детства она внушила нам уважение к нему. После какого-либо нашего проступка ей достаточно было сказать: «Вот папа узнает…». Потом, повзрослев, я открыла для себя отца с другой стороны – как творческого человека. Он жил в каком-то своем мире. Никогда ничего от нас не требовал. Благодаря этому мы выросли свободными людьми, внутренне свободными. Мама с папой как таковых «дежурных» наставлений нам никогда не делали. Обычные мамины слова (она произносит их при молитве) – чтобы дети не сбились с правильного пути, чтобы их не покидал, как говорят у нас, иман.
Нам родители не дали религиозного воспитания. Папа начал молиться только незадолго до смерти, а мама молилась всю жизнь, с детства – у нее было патриархальное воспитание. Папа, как и многие образованные, творческие люди того времени, вырос на русской и зарубежной классике, очень любил слушать Высоцкого. В узком понимании он не был религиозным человеком, и от нас этого не требовал. К той показухе в религии, которая, к сожалению, сегодня присутствует у многих, я отношусь очень плохо. Считаю, что в диалог с Богом никто не должен вмешиваться, и как ты молишься, каким путем пришел к Богу – это тоже личное дело каждого. А если ты хочешь, чтобы все об этом знали, значит, ты делаешь это для того, чтобы создать какое-то мнение о себе.
«…И НЕ БЫТЬ ЛИШНИМ В ЭТОЙ ЖИЗНИ»
– Сейчас я работаю в Администрации Президента РД, в отделе редактирования. Редактирую документы, работаю с текстами. До этого 10 с половиной лет проработала в школе. Ушла оттуда с трудом, потому что дети, они такие… когда привязываешься к ним, они потом уже не отпускают. Очень трудно было уходить, но надо было.
Может, это звучит пафосно, но я считаю, что, если человек взялся за какое-то дело, он должен делать его на сто процентов. А если ты со временем начинаешь понимать, что уже не делаешь это хорошо, как нужно, как положено, хочется уйти и уступить свое место другому. Да, я любила детей, и они меня любили, но когда пытаешься что-то им объяснить и видишь, что они тебя не понимают, невольно начинаешь задумываться: а на своем ли ты месте? Современным детям очень сложно объяснить поступки литературных героев, которые на зло отвечают добром. Они считают это унижением и тактично делают вид, что поняли, но их глаза говорят обратное.
В школе должны работать люди, для которых педагогика – это призвание, те, которых называют педагогами от Бога. Мне кажется, если ты идешь работать в школу, у тебя в голове, в душе должны быть только дети и все их проблемы. Но когда работаешь так из года в год, понимаешь, что устаешь, и что у тебя не остается ни времени, ни сил для собственного развития.
– Ты пока еще в поиске своего места в жизни или уже поняла, в чем твое призвание?
– В моем возрасте человек должен не только знать, чего он хочет в этой жизни, но уже и делать это. Но я до сих пор не могу точно сказать, чего хочу. В юности я мечтала о творческой работе, а школа – это все-таки больше рутина, нужно жить по общим правилам, спрятав свое «я».
– Многих ломает, отталкивает от школы именно это.
– Наверно, я хотела бы быть редактором, как папа, но редактировать я хотела бы художественную литературу. Мне всегда было интересно общаться с творческими людьми, мне всегда нравилось находиться с ними рядом, работать с ними. Сейчас я не могу сказать, что у меня творческая работа, но, наверно, главное для человека в жизни – научиться хорошо делать свое дело и не быть лишним в этой жизни.
В идеале я считаю, что женщина должна реализовать себя и в профессиональном плане, и в семейном: стать женой, матерью. Но у меня пока еще нет такого сильного желания выйти замуж, создать семью. Наверно, я слишком все усложняю, думая: «А смогу ли я дать ребенку все, что необходимо? Смогу ли уделять ему столько времени, сколько нужно?»
– Я сама очень люблю Новый год, и хочу спросить, любишь ли его ты?
– Это мой любимый праздник. Помню, в детстве мы с братом и сестрой заранее готовились, планировали все, что будем делать в новогоднюю ночь. К нам, как правило, приходили папины коллеги, друзья, мама суетилась на кухне, а мы, дети, поели, получили свои подарки и уснули: все наши планы – устроить какой-то сюрприз родителям, спеть песню (мы заранее репетировали) – так и оставались нереализованными. Проснувшись на следующий день, нам становилось очень обидно, что Новый год уже наступил, а мы ничего не сделали (смеется).
– Сегодня многие люди живут в состоянии нелюбви друг к другу, не пытаются и не хотят понять культуру, ментальность человека, живущего рядом. Когда-нибудь твоя семья становилась жертвой национализма, может, кто-то когда-нибудь ставил вашей семье в упрек то, что вы – чеченцы?
– Все зависит от категории людей, с которыми ты общаешься. Друзья моего отца, коллеги были интеллигентными людьми, они приходили к нам в гости, все они были разных национальностей, и вопроса о чьей бы то ни было национальной принадлежности вообще не возникало. Иногда (это происходило крайне редко) приходилось сталкиваться с такими моментами, но, как правило, это исходило от людей невоспитанных и ограниченных, первым вопросом которых бывает: «Кто ты по национальности?». В Махачкале я никогда не сталкивалась с этим. Все мои подруги разных национальностей, но это не мешает нашей дружбе. По отношению к себе я не чувствую тут никакого высокомерия, даже наоборот, когда узнают, что я чеченка, сразу восклицают: «Ооо!». Но я не вижу ничего особенного в том, что я чеченка, я не являюсь каким-то абсолютным воплощением образа чеченской девушки, я просто обычная дагестанская девушка (смеется).
«ТАМ, МНЕ КАЖЕТСЯ, ЖИВУТ ОПТИМИСТЫ… НО МОЙ ДОМ ИМЕННО ЗДЕСЬ»
– Бывает место, где человек чувствует себя уютно. Я не родилась, не выросла в Махачкале, не окончила тут школу, но считаю, что моя родина тут.
– Первые годы после университета папа, как я уже говорила, работал в Чечне. Я родилась там, в селе Суворов-юрт. (Не знаю, есть ли сейчас в Чечне село с таким названием). Мне с детства говорили, что моя родина – там. Детство я провела в нашем селе в Хасавюртовском районе, но всю свою жизнь, с тех пор, как я начала осознавать себя, живу в Махачкале. Я всегда говорю, что никогда не променяю Махачкалу на какой-то другой город, на что многие в ответ, в том числе и сами махачкалинцы, смеются. Но я все равно очень люблю свой город. Когда ездила к родственникам в Грозный, меня там на автостанции встретили песнями и танцами! В честь меня! Совершенно незнакомые люди! Они просто поняли, что я не местная и решили так меня поддержать, поприветствовать. Мне было настолько приятно! Там очень светлые, веселые и доброжелательные люди. Да, я согласна с мнением, что чеченцы из Чечни отличаются от дагестанских чеченцев. Они какие-то другие. Наша семья живет тут уже столько поколений, появилась какая-то культурная общность с кумыками, но мне очень нравится характер жителей Чечни, я бы хотела быть такой, как они. У них какой-то позитив в характере. Они очень веселые, жизнерадостные. Там, мне кажется, живут оптимисты.
Еще я запомнила, как в грозненском трамвае пожилой мужчина, аксакал вскочил и уступил мне место, потому что я была с ребенком – племянником. Тетя разъяснила мне, что в Чечне это считается нормальным, так принято. У меня всегда светлые воспоминания о Грозном, но… все равно, я дитя Махачкалы, я дагестанка, мой Дом именно здесь. Я люблю свой город, здесь мне хорошо, уютно, у меня друзья, работа. Я чувствую, что я у себя дома. Мне кажется, родина – это место, где есть люди, с которыми тебе хорошо, где ты занимаешься своим любимым делом, где тебе комфортно. Если ты нашла себя в этом маленьком мире, если ты не чувствуешь себя в нем лишней, значит, это и есть твоя родина.
