Султан Юшаев, художник с незаурядной судьбой, который, несмотря на то, что жил в Европе, является членом Общества бельгийских профессиональных художников, членом Королевского общества портретной живописи Великобритании, вернулся домой и продолжает создавать свои произведения здесь, на родине.
– Когда вы поняли, что у вас есть способности к рисованию?
– Я рисую столько, сколько себя помню. Может, мне тогда было два года, может, год… Еще будучи малолетним ребенком, я, рисуя, мог переживать, нервничать, если у меня что-то не получалось, и в такие моменты я мог острием карандаша кого-то поранить. После одного из таких случаев у меня отобрали острые карандаши, и тогда, как мне рассказывали, я собирал какие-то угольки (тогда дома отапливались углем), рисовал ими. Увидев, что я рисую угольками, то есть не сдаю свои позиции свободного художника (улыбается), мне купили краски, карандаши – все, что необходимо для юного художника. С того момента, можно сказать, я постоянно работаю. У меня сохранился рисунок, который, как говорят, я нарисовал, когда мне был год. Я бережно его храню. Учителем для меня был мой отец Тагир. Я всегда так считал. Он привил мне любовь к искусству, и основную технику, которую я применяю сегодня, унаследовал от своего отца. В том числе историческую тематику – о трагических событиях в истории народов Кавказа. Конечно, и чеченского народа. Отец написал картину о депортации чеченцев. Она сохранилась только в набросках. Он не смог ее завершить, так как рано умер. Я посчитал, что должен завершить картину, довести начатое отцом до конца. Я завершил эту работу, учась в Ленинградской Академии художеств (Санкт-Петербургский государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И.Е. Репина). Сейчас она находится в Научно-исследовательском музее Российской Академии художеств, наряду с дипломными работами Рериха, Айвазовского, Репина и др.
– Ваше направление в искусстве – реализм…
– Можно сказать, да. В то же время я очень рано начал увлекаться сюрреализмом. Во время учебы в Художественном училище
им. Джемала в Махачкале мне очень нравились сюрреалистические работы. В то время не было Интернета, где можно было бы покопаться, посмотреть на них, и даже в библиотеках не было никакой информации об этом направлении, так как оно считалось буржуазным видом искусства, чуждым соцреализму и вообще пагубно влияющим на советский строй. Среди того, что я ухищрялся все-таки где-то находить, был Сальвадор Дали. Но это были всего лишь увлечения. Сегодня я убежденный реалист. Но понятие «реализм» в искусстве вовсе не означает, что речь должна идти обязательно о натурализме. Формы реализма могут быть разными, в том числе романтическая, сюрреалистическая, но суть все равно одна.
– Я читала ваше интервью, которое вы дали во время второй чеченской войны, когда жили в Европе. Вы говорили, что хотите вернуться на Родину, когда там наконец наступит мирная жизнь, и что, к сожалению, пока лишены такой возможности. Сейчас такая возможность появилась, вы вернулись. Тогда вы еще сказали такую фразу: «Писать о Родине совсем не легко. Для этого нужен особый духовный настрой. Художнику нужно время, чтобы осмыслить то, что происходит сегодня. Писать о дне сегодняшнем, я думаю, будут наши потомки, для этого нужно время». Спрашиваю вас об этом потому, что мне всегда казалось, что никто не сможет так правдиво передать эпоху, как человек, живущий в это время. Тем более художник – своеобразный летописец времени. Почему вы не хотите писать о времени, в котором живете? Вы не хотите, чтобы люди последующих поколений увидели Чечню глазами художника Султана Юшаева? Почему вы лишаете их возможности увидеть именно ваше восприятие? Ведь главное – не то, что пишет художник, а о чем он пишет, что он хочет сказать через свою картину. Вы действительно считаете, что последующие поколения расскажут о вашем времени лучше вас? Или вы просто опасаетесь быть необъективным?
– Да, возможность вернуться появилась. Тогда я думал, что, вернувшись, открою школу искусств. Но такой возможности пока нет. Я бы сказал, даже нет такой востребованности. То, что мы испытываем последние 20 лет, цифровая революция и все, что происходит в мире… Изображение само по себе потеряло ценность.
Во времена Рубенса, Рембрандта изображение человека уже само по себе было огромной ценностью и произведением искусства. А сегодня засилие всевозможных баннеров, сумасшедших размеров плакаты. Поэтому грань между искусством и массовым искусством сегодня исчезла. Она настолько передвинута, что людям трудно разобраться, где настоящее искусство, а где просто изображение.
Отвечая на ваш вопрос, нужно ли писать о современном, я скажу, что сегодня на Кавказе происходят трагические события, и они, конечно, требуют оценки. Чтобы написать картину на эту тему… (задумался). Это невозможно. Столько трагедий каждый день. Вряд ли художник будет писать на эти темы. И вряд ли сможет. Мир так устроен, чем трагичнее он для современников, тем больше он спустя время, становится объектом художественных исследований. Через какое-то время художники будут возвращаться к этим страницам истории, но сейчас, я считаю, это бесполезно. Это не поможет ни художнику, ни обществу. Проблема намного серьезней, чем мы предполагаем.
– Вам сложно изображать в своих работах то, что сейчас происходит?
– Да. Но я считаю, что и не нужно этого делать. Писать портреты современников, думаю, будет интересно. Я планирую написать серию таких портретов.
– А портрет кого из современников вам было бы интересно написать?
– Таких людей много и в Чечне, и в Дагестане, да и в целом в мире. Но в первую очередь, конечно, мне интересны люди искусства, носители культурных, духовных ценностей этноса. Через образы людей можно мозаикой, маленькими кусками раскрыть многоликий образ кавказского народа.
– То есть это не будут портреты лидеров северокавказских республик?
– Нет, это исключено.
– Насколько вам интересен образ женщины в истории? Например, изображение крестьянок, колхозниц. Наверно, современникам казалось, что ничего особенного в этом нет, а уже для нас это кажется интересным, в этом есть своя эстетика. Вы не пытались передать кавказский быт прошлого, может, какие-либо исторические события через образ женщины?
– Эта тема как раз меня очень интересует. Все подлинное имеет традицию. Очень много портретов даже среди работ русских художников: «Портрет неизвестной» Ивана Крамского, «Портрет неизвестной крестьянки в русском костюме» Ивана Аргунова… Не обязательно должны быть люди с именами и фамилиями. Это образ современника. Если он запечатлен красиво, профессионально, в этом уже и есть сама ценность произведения искусства. Именно это и есть моя основная задача. До нас дошла Джоконда, которая по сей день волнует умы миллионов людей: кто это, как это, откуда? Это и есть искусство – просто сидит женщина – и я за такое искусство. Даже если это исторические сюжеты, они должны быть написаны по законам красоты и гармонии.
– Насколько вам как художнику-реалисту интересны современные течения в живописи? Есть люди, которые считают это бездарностью, возведенной в ранг искусства?
– Был такой всемирно известный академик Дмитрий Лихачев. Ему принадлежит такая мысль: «Подражать абстракционизму, современному искусству легко, а быть похожим на Рембрандта – тяжело». Сегодня очень много подражателей, людей поверхностных, которые пишут все, что угодно, аргументируя это словами: «Я так вижу», тем не менее современное абстрактное искусство существует, оно имеет право существовать, и оно будет существовать. И понять, где абстракционист, а где подражатель, профессионалу очень легко. Достаточно взглянуть на ранние работы Пикассо. Это чисто академические работы. Или взять Матисса, который говорил, что в детстве мечтал стать академиком, совершенным художником, а закончив Академию художеств, стал искать свой стиль. Вот так он и пришел к своим, на первый взгляд, примитивным работам. И, конечно, это высокое искусство. А сегодня за искусство чаще принимают декорации и моду.
– Конечно, это некорректный вопрос, но я все-таки его задам. Кого из художников вы можете назвать гениальным? Понятно, что творческого человека не может вдохновлять что-то одно, но тем не менее…
– Наверно, о каждом художнике можно сказать: этот увлекался Эль Греко, этот Веласкесом… В свое время я увлекался Рембрандтом, и сейчас я к нему вернулся как к старому учителю. Временами были у меня периоды увлечений Леонардо Да Винчи, Рафаэлем, Боттичелли.
– Если спустя время кто-то из исследователей начнет изучать ваше творчество и возьмется разбивать его на периоды, как он будет их выделять и как бы вы сами выделили этапы своего творчества по годам и увлечениям? Давайте ему сейчас поможем.
– Был период, когда в технике я увлекался разными мастерами, в том числе и русскими. Потом увлекся голландцами. Можно, конечно, делить творчество на этапы, но в целом в концепции и философии, в тематике и образах мои работы едины. Они разные только в технике исполнения.
– Вы родились в Грозном?
– Нет. Я родился в Хасавюрте.
– Дагестанцы поколения сегодняшних взрослых людей, вспоминая Грозный прошлых лет, говорят, что это был город, насквозь пропитанный духом интеллигенции, творческой интеллигенции, что в нем была какая-то особенная аура, которую теперь уже никогда не вернуть. Город ушел в историю, и это уже ваша тема…
– Да, я помню Грозный таким, это ностальгия. Современный Грозный трансформировался, и это уже новый город, другая эстетика. Это нормально, так происходит почти всегда. К примеру, каким был Истамбул. Мне интересен Грозный советского периода, я коллекционирую его старые фотографии и, конечно, хочу написать серию работ об этом городе моей юности.
– В вашей семье рисуют все: рисовал ваш отец, художник Замир Юшаев, ваш брат, дети ваши рисуют и даже выбрали для себя творческие специальности. Вы критикуете своих детей? Вы это делаете как отец или как профессионал, коллега?
– В творчестве я предоставил им свободу. Они выбрали не живопись, не пишут картины, но они тоже находятся в этом креативном мире. Старшая дочь оканчивает Антверпенскую академию художеств по специальности «дизайн интерьера», а старший сын выбрал архитектуру и дизайн. Но тем не менее они постоянно со мной советуются, показывают мне макеты, эскизы, часто по программе они выполняют и живописные работы. Где нужно подсказать, я им подсказываю, но у них полная свобода в творчестве.
– Вы не настаивали, чтобы они выбрали профессию, близкую вашей, они это сделали сами?
– Да, они выбрали сами.
– Какая ваша первая профессиональная картина?
– Это был холст метр с лишним размером. В то время для меня это был монументальный холст. Картина называется «Бой Руслана с головой». Она сохранилась, потому что во время войны она находилась в Хасавюрте. Я ее отреставрировал, привел в порядок. Она, может, и не совсем профессионально написана, но она моя, я очень люблю свои старые работы. Если у меня будет выставка в Махачкале, я ее обязательно выставлю.
– Я знаю, что большинство ваших картин были уничтожены во время военных событий в Чечне. Наверно, большего удара для художника быть не может. Почему вы тогда не вывезли их оттуда?
– Такой возможности не было. В принципе я до последнего момента верил в благоразумие политиков. Я не думал, что они начнут такую жестокую войну на своей территории. Таких масштабов никто не допускал, а тем более мы, художники, идеалисты. Не только мои работы уничтожены, но и музейные коллекции. Как говорим мы, художники, картины погибают так же, как люди. Такая участь была у моих работ.
– Вы не пытались нарисовать их заново? Или это уже все равно будет не то?
– Они уже будут в любом случае в новом варианте, в развитие этой темы. Некоторые из этих работ были настолько близки мне, что я хочу повторить их, и что-то в эскизах я уже начал.
– Вы можете назвать Европу своим вторым домом?
– Да, конечно. В Европе я впервые побывал в 1990 году, в Лондоне, после окончания Ленинградской Академии художеств. Я был приглашен на выставку. А сейчас мне тем более близка Европа. Да мы все по сути европейцы, Европа начинается Каспийским морем и заканчивается Португалией.
– Но тем не менее вы вернулись. Наверное, считаете, что там никогда не будет такого вдохновения для работы, как на Родине?
– Действительно, коммерсант или человек какой-то иной профессии мог бы и не вернуться, но художнику нужны подпитка, корни, дух родной земли, поэтому я сейчас здесь.
– Сейчас вы живете в Хасавюрте?
– Да.
– То есть мы смело можем называть вас и дагестанским художником?
– Конечно!
– А вы сами кем себя больше считаете: чеченским художником, дагестанским, европейским?
– Я считаю себя просто художником.
– Но вы не будете против, если жители Бельгии скажут: «Этот художник жил у нас, рисовал, поэтому он бельгийский художник»?
– Нет, это нормально. Сейчас я являюсь членом Королевского общества портретной живописи Великобритании, и там нет разделения по национальности, там просто собираются лучшие художники Европы, это просто сообщество художников. Это у нас, на постсоветском пространстве, национальность является предметом гордости. Когда один человек интересуется национальностью и происхождением другого человека, потому что ему интересно узнать его историю, культуру, это нормально. Ненормально, когда национальность становится причиной бытового национализма.
– О чем вы мечтаете?
– Я бы хотел, чтобы восстановили Ауховский район и там открыть школу искусств для одаренных детей, где я мог бы проводить детские выставки, привозить сюда и выставлять картины моих европейских друзей. Думаю, это было бы интересно. Это моя задача и мечта. Я в это верю.
– А есть что-то из уже сбывшегося?
– То, что я окончил Академию художеств. В детстве ко мне в руки попала небольшая книга, которая называлась «Портрет неизвестного» этнографа Шабаньяна». В этой книге рассказывалось о чеченском художнике XIX века, которого вывезла семья Ермоловых в Москву. Позже он уехал в Петербург и там окончил Академию художеств. И вот я, прочитав об этом в книге, поставил перед собой цель поступить именно туда. Мечта моя сбылась. Я учился в лучшей мастерской Академии. Это была мастерская Андрея Андреевича Мыльникова.
– Есть период дагестанской истории, который бы вы хотели перенести на холст?
– Я не делю историю на дагестанскую и чеченскую. Все эти деления начались с приходом большевизма, до этого делений никаких не было, и вся наша история, начиная с татаро-монгольских нашествий, Хазарского каганата, Тимура Хромого и т.д., настолько тесно развивалась, что стала единой для нас. Мне хотелось бы написать несколько исторических панорам из славной истории Кавказа.
– Как вы считаете, должны ли люди искусства иметь свою гражданскую позицию, публично высказывать ее, участвовать в общественно-политических процессах, происходящих в стране? Или художник должен абстрагироваться?
– Любой художник, если он художник, должен иметь свою гражданскую позицию. Другое дело, должен ли он участвовать в митингах и других подобных акциях, ведь политики всегда используют таких людей в своих целях. У художника должна быть своя философия, он должен быть честным. А без честности не может быть искусства.
– Вы считаете, что человек искусства должен быть идеальным в своих человеческих качествах? Человек, лишенный добродетелей, не может быть талантливым? А как же биографии многих гениев? Они далеко не идеальны. У этих людей было много пороков, но это не мешало их таланту. Даже наоборот. Кто-то может быть плохим человеком, мерзавцем, но гениальным художником. Нет?
– Да, я с вами согласен. Так может быть. Именно злой гений. И часто так бывает.
– Но все-таки возвращаясь к гражданской позиции: вы за то, что, если художник хочет что-то сказать обществу, он обязательно должен это сделать?
– Было бы идеально, если бы художник своими картинами вел беседу со зрителем. Его картины – это уже рассказ о его внутреннем мире, его восприятии окружающего, это уже диалог. Если бы наше общество было бы идеальным, этого было бы уже достаточно. А если художник живет в своем замкнутом мире, это уже и есть его гражданская позиция.
