— Каждый вечер в нашу однокомнатную квартиру на Николаева приходили друзья родителей. Практически все они, как и мои родители, работали на приборостроительном заводе, но киношному и литературному образу «пролетария», то есть очень «советского», невежественного, запойного человека, никак не соответствовали. Это были заводские, но интеллигентные люди. Никакой водки и сковородок с жареной картошкой — «Ркацители», чурек и сыр. Тогда любой «белый» сыр называли брынзой. Мы, дети, обычно сидели под столом, во что-то играли и слушали вполуха. А родители говорили о разном, о Солженицыне, например, слушали Галича и Высоцкого. Или рассматривали польский журнал «Panorama», он тогда в каждом киоске продавался. Читать на польском никто не умел, но там были красивые картинки, а на третьей странице обязательно фотография обнаженной по пояс красотки. И Солженицын, и красотка были явлениями одного порядка. Ветер из другого мира.
Солженицына привозил дядька, брат мамы. И в моем детском представлении Солженицын был такой старый еврей с вислым носом, что сидит где-то и пишет, пишет. Дядька работал в каком-то очень секретном НИИ, и друзья родителей по очереди читали Булгакова и «Раковый корпус», перефотографированный с фотографий же. Поэтому кое-где страница блестела, и поверх непонятных слов было дописано уже от руки. Дядя Слава, как я сейчас понимаю, вообще был диссидент, помню его фразу: «Ленин был властолюбив и революцию из-за этого сделал». По тогдашним временам за такое можно было и в КГБ угодить. Среди родительских друзей были очень забавные люди. Например, дядя Валера, Валерий Ивницкий. Он ходил в ярко-красной рубашке, в джинсах, которые до него, наверное, человек 15 носили, и в самодельных деревянных сабо. Из заднего кармана джинсов обязательно торчала L’Humanite или что-нибудь в этом роде. У него не было художественного образования, но он работал художником сначала на заводе, а потом и в Худфонде. Тогда Союз художников располагался на Буйнакского, там, где сейчас Союз архитекторов, и ни одну вывеску, даже для занюханного магазинчика, без одобрения худсовета сделать было нельзя. Потому Махачкала выглядела по-человечески.
Как ни страшно это звучит, но только благодаря сталинским чисткам и репрессиям в Махачкалу попали люди, которые формировали лицо нашего города. Художники Алексей Августович с Галиной Конопацкой, например. Или наш преподаватель из художественного училища Сталина Андреевна Бачинская. Она была маленькая, сухонькая, ходила в каких-то странных одеждах, ненакрашенная, с пучком седых волос на затылке, но когда начинала говорить… Она читала «Историю искусств». Не знаю, где она брала репродукции, но о Тулуз-Лотреке, о Малевиче и Кандинском мы узнали задолго до их официального признания в Союзе. Занятия в училище начинались в 11 часов, заканчивались в 17:20, но никто домой не торопился. «У Сталины будет что-нибудь?» — «Вроде да». «Что-нибудь» — это значило свечи, чай, стихи Цветаевой или Ахматовой, переписанные от руки, портрет той же Ахматовой работы Альтмана, пластинки с классикой, разговоры, споры, споры…
До сих пор не знаю, как попала в Дагестан Александра Марковская. Она тоже была нашим преподавателем и о ней тоже ходили слухи, что ссыльная. Сутулая, полуслепая, в платке из козьего пуха. Могла случайно на занятии бросить фразу: «Как-то мы с Лилей Брик…» или «Всегда недолюбливала Маяковского — бузотер и горлопан!». И за этими словам истояла какая-то иная, прошлая жизнь. Марковская была для нас небожительницей! Ходили легенды, что в 70 лет она прыгала с парашютом, чтобы лучше понять и передать на картине состояние парашютиста.
В том же училище подрабатывал натурщиком еще один ссыльный — Дедушка Дрейслер или Дрекслер, сейчас уже и не помню. Грузный, одинокий старик. Барские манеры, густой низкий голос, седина, обязательно пиджак, галстук, пусть и неглаженные брюки. Был знаком с Есениным, Чуковским, о Толстом знал все. Кажется, он был литературовед. Жил рядом с училищем и подрабатывал натурщиком. За 60 копеек в час. А если обнаженка, то за рубль двадцать. Умер один, никого рядом не оказалось. Соседи хватились его только через несколько дней.
Натурщики у нас вообще были интересные. Помню старика Хип-хопа, который без портвейна позировать не мог. Еще одного, похожего на Сталина и подчеркивающего это сходство френчем. У него был стеклянный глаз, который он через раз забывал дома. И еще помню Софу. Это была крашеная блондинка лет тридцати. Она позировала обнаженной, но в черных очках, такая форма стыдливости.
Про «нашу» музыку сейчас говорить не буду. Расскажу, как приезжал сюда БГ. Первый его концерт, вернее, два концерта, они с Титовым, бас-гитаристом «Аквариума», в 1986 году отыграли в Аварском театре. Я Гребенщикова тогда не знал и не понимал вообще. Но после концерта вышел потрясенный. И еще — пристыженный. В зале сидело комсомольское бычье и на сцену слали записки: «Что вы хотели сказать фразой «она может двигать собой»?» и «Почему вы назвались «Аквариум»?».
А три года спустя мы с моей будущей женой на углу Дахадаева и Ленина увидели маленькую афишку с красным крестом и словами: «”Аквариум” — в полный рост!». И адрес указан. Это был молодежный театр Маги Бороды на Орджоникидзе. Приехали мы туда за два часа. Холодно. Февраль. Стоим, ждем. На дверях замок. Потом еще какие-то люди подтянулись. Тут смотрим, сверху спускаются режиссер Лариса Лилянова, ее муж, артист Леша Данилевич и еще какие-то странные, волосатые с гитарами. Они! Полным составом. Звездным своим составом: еще их скрипач Кусуль был жив, Дюша с ними, все, одним словом. Мы обомлели. Не верилось, что у нас, в Махачкале, такое! А там такая была история. «Аквариум» гастролировал в Баку, но организация была плохая. Они надумали уезжать, но организаторы сказали — нет, отыграйте, что положено. Ребята вылезли из окна общаги, где их разместили, и на последние деньги купили билеты до Махачкалы. С Лиляновой они были знакомы еще по Питеру. Вот и приехали. Играли они два с половиной часа без перерыва. Все хиты спели и даже новую песню, которую БГ написал по пути в Махачкалу — «Этот поезд в огне». У меня до сих пор хранится запись с того концерта.
Ходили потом слухи, что Гребенщиков после концерта на коленях стоял, деньги просил. Брехня. Я там был и говорю — брехня! После концерта на сцену вышел Данилевич и сказал: «Мы собрали деньги, но их на билеты не хватает. Вот пакет, кто сколько может, ребята…». И все подходили и бросали в полиэтиленовый пакет купюры. Кто трешку, а кто и пятерку. А после мы шли домой по пустой Орджоникидзе и совсем не могли говорить, только тихонечко пели: «Под небом голубым есть город золотой…».
Про «Аквариум» много историй рассказывали. Как народ на улицах шарахался от «волосатиков», как Дюша зашел в магазин и замер. Показывает на полку: «Что Это?» — обалдевшая продавщица отвечает — «Портвейн 33». — «И Это продается?» — «Да» — «И что, я сейчас могу Это купить? Дайте 10!». Тогда в Питере этот любимый напиток Митьков и рокеров уже свободно не продавался. А еще они ходили по букинистическим и поражались. И скупали Добычина, Сологуба, прочую классику начала XX века. У махачкалинцев тогда были другие литературные вкусы и ценились Дюма с Дрюоном.
У моей мамы, которая к тому времени работала в букинистическом около кинотеатра «Дружба», всегда были билеты на самые классные концерты. Артисты дарили. В провинциальных маленьких городках можно было удивительные книги раскопать. И все артисты, приезжавшие с гастролями: Хазанов, Винокур, Лещенко, Магомаев — обязательно заглядывали в букинистический магазин. Ахали, поражались, скупали десятками. И одна только Валентина Толкунова предпочитала ювелирку.
Я что хочу сказать. Сейчас совсем иные у людей ориентиры. В наше время немодно было быть «быком». Сельские мальчишки, попавшие в училище из сел по направлению, очень скоро переставали хихикать при виде репродукций с «обнаженкой». У них исправлялась речь, они впитывали городскую культуру. И была цель — стать интеллигентным человеком.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
