После смерти Адалло своими воспоминаниями о нем, мыслями о его творчестве с «МИ» делятся его друзья и единомышленники.
Травматолог-ортопед, доцент Российского университета Дружбы народов, соучредитель Московского центра культуры «Дагестан» и общественного движения «Дагестан без сирот» Магомед Абдулхабиров:
– Мы с Адалло давно дружили, еще до его вынужденного отъезда в Турцию. В годы его эмиграции мне показали его книгу «Диалог», где он допустил некорректное высказывание в адрес многих, в том числе и в мой. Я не удержался и ответил резко статьей в дагестанской газете «Новое дело».
Через некоторое время от моего друга, доктора Абдурашида Саидова (мы с ним работали в поликлинике телевидения) я узнал, что Адалло жаждет вернуться в Дагестан и ищет того, кто бы этому содействовал. Я сказал, что помогу, потому что у меня не было с ним никакой личной вражды, лишь разница в понимании ситуации в стране и Дагестане. И я написал письмо Президенту страны Владимиру Путину (копия была отправлена Председателю Госсовета Дагестана Магомедали Магомедову).
Главной мыслью письма было то, что руки Адалло не запачканы кровью, за взгляды не судят, и России нужно вернуть на родину поэта, а не его труп. Потом у меня были встречи с очень серьезными людьми. Я подробнее объяснил им ситуацию. Адалло поблагодарил и написал: «Абдулхабиров победил себя и меня». В его хрупком теле был гигантский дух. Впоследствии мы еще больше сдружились.
Этим летом я был у него несколько раз. И последний раз позвонил ему из Нальчика. Он сказал мне: «Что же ты меня оставил одного?» Я возразил: «Не оставил. Мы еще увидимся, мой друг». Мы с ним встретимся там…
ОН ВЫБРАЛ СВОЙ ПУТЬ
Директор Института языка, литературы и искусств ДНЦ РАН Магомед Магомедов:
– Дагестанская поэзия понесла тяжелую утрату. Это классик аварской поэзии. Адалло внес свежую струю в аварскую, дагестанскую поэзию. И в дагестанскую литературу. Это был неординарный человек, неординарно мыслящий. Человек очень своеобразный, не всеми понятый, но, безусловно, талантливый. В последние десятилетия, говоря об Адалло, подразумевали не его поэзию, а другого Адалло, связывая с политическими событиями 90-х.
Я дружил с Адалло. Мы с ним никогда не говорили на эту тему. Я никогда об этом не спрашивал, и он не рассказывал. Мы говорили только о поэзии, о литературе. Я ценил его, прежде всего, как поэта.
Он был обделен вниманием власти, общественности, но не читателей. Он был очень читаемым поэтом.
Как человек, он очень эмоциональный, яркий, горячий, но отходчивый. При этом принципиальный, несгибаемый. Эти качества характеризуют его с лучшей стороны. Он выбрал свой путь и никогда с него не сходил.
Он всегда говорил, что поэзия – это, прежде всего, борьба. Если в поэзии нет борьбы, то это уже не поэзия. Поэзия никогда не должна шагать в ногу с какими-то политическими партиями. Поэт всегда должен идти впереди. В этом, я считаю, состоит признак великого поэта. Адалло этим и отличался – он, действительно, опережал время. Был несгибаемым борцом, отстаивал интересы, но при этом был очень чутким и внимательным человеком.
Шесть дней назад (мы говорили с Магомедом Магомедовым 1 сентября. – Прим. «МИ») я был у него, мы с ним беседовали три с половиной часа. Он прекрасно понимал, о чем идет речь, мыслил, как и раньше, хотя физически плохо себя чувствовал. Это был тот Адалло, которого я всегда знал. Он говорил о стихах, о современной жизни… Он мыслил стихами, говорил стихами. Адалло без стихов – это не Адалло.
Почему он последним позвонил мне… Я уезжал на 2-3 дня в командировку. И мы договорились, что, когда я вернусь, я к нему зайду.
Есть пять книжек для детей, с иллюстрациями, которые готовит к публикации издательство «МавраевЪ». Это блестящие образцы детской литературы на аварском языке, которые могут принести огромную пользу в наше время, когда молодое поколение забывает родные языки. Может, это тоже его беспокоило. Он очень хотел, чтобы они были изданы. Видимо, он чувствовал, что силы покидают его. Адалло позвонил мне рано утром, в 6 часов 22 минуты. Я подумал, что неудобно идти к нему в столь ранний час. Потом, когда я позвонил через два часа, трубку подняла его супруга Хадижат и сказала, что он ушел…
ЩЕМЯЩЕЕ ЧУВСТВО ПЕЧАЛИ…
Композитор, народный артист РСФСР Ширвани Чалаев:
– Мне в высшей степени нравилась поэзия Адалло. Я, будучи еще студентом Московской государственной консерватории, даже не будучи знаком с ним, писал музыку на его тексты. Это одно из самых первых моих сочинений на его стихи – «Баллада о матери». Такое… неимоверно нежное, неимоверно человечное. С гигантской любовью к матери. На эти стихи я написал сочинение. Оно было записано на всесоюзном радио. Исполняла солистка с хором.
Второе – сочинение «Не спят обелиски». Тоже тема Великой Отечественной войны. Тоже для хора, симфонического оркестра. Большая кантата. Она находится в Министерстве культуры Дагестана. Было бы неплохо, если бы хор, симфонический оркестр Дагестана исполнил бы это сочинение в память о нашем замечательном, великом поэте.
У него там есть выражение… Я даже не поверил, что можно так писать. «Огромная, как птица, тишина…». Очень своеобразное сравнение. Выходящее на какую-то огромную поэтическую высоту. Кантата эта – тоже одно из дорогих мне сочинений.
Еще одно произведение – «Зеленые косы грусти». Сейчас я уже не очень хорошо знаю творчество дагестанских поэтов, но поэзия Адалло тогда меня совершенно поразила. В нем было какое-то щемящее чувство грусти, печали…
При этом Адалло был очень яростный. Яростный в самом хорошем смысле. Он не терпел издевательств над собой и другими людьми. Горячий, удивительный человек.
В свое время я даже ездил на родину Адалло. Туда, в горы. Чтобы собирать аварские песни. Я бесконечно грущу, что он ушел. Бесконечно грущу… Я буду писать музыку на его стихи. Это был настоящий поэт. В самом высоком смысле слова. Память об Адалло будет жить, пока люди будут любить поэзию.
… ТОЛЬКО ТВОРЧЕСТВО
Художественный руководитель Аварского театра Хайбула Абдулгапуров:
– Как говорят, что в капле отражается море, так же и в этой личности отражается драма, трагедия, комедия, буффонада и все остальное, что происходило с людьми творчества в то время. Эта атмосфера взаимоотношений. Особенно власти и творцов. Особенно художественной части и бытовой.
Я не знаю ни одного его стихотворения, которое было бы случайным. Его натура, мышление… Он был создан поэтом. Но есть такое выражение: ошибочное направление губит даже сильный талант.
В 60-е, 70-е годы его упрекали, что у него стихи печальные, мрачные. А тогда была линия во славу коммунизма. Ему это было чуждо. Он был все время чем-то не удовлетворен. Он искал выхода.
Адалло был поэт. Неуемный. Хотя по природе он был мягкий, очень лиричный. Он очень любил женщин. Он любил родину, страстно любил свое родное село Урада, Гидатль.
У него не было ни одного стихотворения, о котором можно было бы сказать, а, да это ерунда. Сейчас целые книги пишут ни о чем, называя себя поэтами.
В чем была его трагедия? Наша страна по-прежнему продолжает быть политизированной. Социализм, коммунизм, всякие измы… Власть относится к художнику с позиции: «Ты кто такой? Поэт? А я секретарь райкома!»
Могу поклясться обеими руками на Коране – если бы не было Абдурахмана Даниялова, не было бы и Расула Гамзатова. Даниялов ему помог, власть помогла. И здесь, и в Москве. А остальные: Адалло, Шахтаманов, Таймасханов, Сулейманов, Хачалов… Кто им помог? Никто.
У Адалло есть поэма «Годекан». Даже сегодня, перед разговором с вами, я с сожалением вспомнил, что так и не поставил ее. Почему я этого не сделал… На годекан собираются люди, и каждый: один, второй, третий, рассказывают о своей судьбе, о своей жизни. Но… не хочу плохо говорить о театре… Но тут происходит то же самое, что я говорил о поэзии и литературе. Все это абсолютно точно и даже больше всего отражается на театре. Если бы мне дали возможность, волю и право художественно руководить…
Он был миролюбивец. Не авантюрист, не экстремист. Он искал выхода к свободе, к самовыражению, к пониманию мироздания. Он был неудовлетворенным жизнью. Не возьмусь утверждать, что я знаю все творчество Адалло. Почти все. И ни в одном произведении нет намека на экстремизм, религиозный радикализм, идеи что-то разрушать, убивать. И слава Богу. Поэтому, мне кажется, он с собой уносит все то противоречивое и необдуманное, а остается его творчество, которое сейчас надо без всякого клейма и очернения осмыслить. По сложению, по мастерству… У него каждая запятая, точка, слово несут один цельный смысл.
У него есть такие строки: «Я буду работать, пока стучит слово». Не сердце, а слово. Я убежден, что будет вторая, чистая полоса изучения, осмысления, распространения его стихов.
ИДТИ ДО КОНЦА…
Хирург, правозащитник, публицист Абдурашид Саидов:
– Несмотря на возраст, он был человеком, в котором еще не иссяк юношеский романтизм, максимализм. Стремление к справедливости, стремление к изменению мира. Каждый человек через это проходит в 16 лет, 17… Но в Адалло это сохранилось на протяжении всей жизни. Он был борцом. Он был бунтарем. Понимая, что впереди бетонная стена, люди сворачивают в другую сторону. Он не умел сворачивать. Он пытался идти до конца, несмотря на преграды. В то же время в нем была доброта, открытость суждений. Он никогда не мог подумать, что сказанное слово может обернуться против него. Он говорил открыто, в лицо не совсем этикетные вещи. Создавать для себя какой-то панцирь для защиты он не умел. Не мог.
Я не разделял его взглядов, но я и не был согласен с обвинениями в его адрес. Моя правозащитная природа, внутренний протест заставляли меня протягивать ему руку. К тому же мы были знакомы с ним с 80-х годов. Он был моим другом.
Его поэзия была неповторимой. Он был гением. И я понимал, что безвозвратный уход Адалло с орбиты Дагестана будет колоссальной потерей для дагестанской литературы, дагестанской культуры, для аварского языка, аварского народа. Поэтому на протяжении трех лет ежедневно я с ним связывался через интернет. По ходу этого общения я мягко готовил его к возвращению на родину. В самом начале у меня с ним бывали дискуссии ой-ей-ей какие. «Ты агент Москвы! Вообще прекрати со мной разговаривать на эту тему!» – говорил он мне, когда я заводил речь о его возвращении на родину. Но со временем он уже сам начал требовать: «Я готов вернуться! Я хочу вернуться! Я завтра же хочу вылететь!» Тут пришлось уже мне его тормозить, потому что молва вокруг имени Адалло в Дагестане была… Когда он дал согласие на возвращение, начались переговоры, немалую роль в этом процессе сыграл покойный министр по национальной политике Загир Арухов. У нас были встречи с Имамом Яралиевым (в то время занимал должность прокурора Дагестана. – Прим. «МИ»), а затем с Магомедали Магомедовым, и процесс вошел в то русло, что они были готовы принять. Готовы были простить несуществующие (как я считаю) грехи поэта. 4 июля 2004 года мы с Адалло приземлились в Махачкале.
Его называли террористом, религиозным фанатиком… Вы найдите хоть одного фанатика, который бы вам рассказал хоть одно стихотворение Пушкина, Лермонтова, не говоря уже о том, что он писал лирические стихи, посвященные женщине, женской красоте, городу, в котором живет.
Прощай, мое сердце, прощай!
Во снах василькового луга
Пути разошлись невзначай,
И мы потеряли друг друга.
Мой город, другому уже
Подаришь ты ясные зори.
Прощай, на крутом вираже
Дома твои скроются вскоре.
Другому пройти суждено
По улице нашей беспечно.
Прощай… И другой все равно
Пребудет с тобою не вечно.
Он безумно любил Махачкалу.
