Продолжение. Начало в предыдущих номерах.
Я был удивлен, когда услыхал, что Нахибашев ушел на пенсию, не будучи отмеченным ни орденом, ни званием заслуженного врача, ни медалью ветерана труда, ни даже грамотой, которые заслужил этот замечательный человек.
– Почему?
– Потому, – отвечали сестры, – что он любил оставаться в тени.
– Он не лез на глаза начальству…
– Но мог поспорить с начальством о деле, защитить подчиненного.
– Он был ученым без ученых степеней. По одному взгляду на человека ставил безошибочный диагноз. Мы не раз были свидетелями таких случаев. Разве такой человек может устраивать всех? Безукоризненно вел картотеку всей скорой помощи.
– А куда же вы смотрели? – перебил я возмущенный хор фельдшериц.
А никуда не смотрели, надеялись на инициативу профсоюзной организации, на догадливость вышестоящих органов, еще на кого-то. Одна из них выразилась: «Знаете, Муртуз Абдулмажидович не позволил бы проявить инициативу нам».
Все женщины закивали головами. То, что они поведали мне, пожалуй, не менее весомо, сказал я сам себе, чем любой орден. Самое высокое звание – это заслужить у подчиненных столько искренних и добрых слов. Кому из нас это дано?
…Я сидел, оглушенный рассказами сестер-фельдшеров, и спрашивал себя, почему они нарисовали врача в радужных красках, разве бывает человек без изъянов? Даже на солнце есть пятна. Может, мои милые женщины придерживались древнего правила «об умершем плохо не говорят»?
– Нет и нет, – сказала одна из них, – может, мы и были ослеплены его обаянием, но недостатков у него и под микроскопом нельзя было бы найти.
Я думаю, что будет справедливо назвать поименно всех участвовавших в импровизированной конференции: Ума Арсланбекова, Умукусюм Шейхулаева, Вазипат Салихова, Зарипат Меджидова, Мадина Атаева, Марьям Гаджилаева, Шекер-Ханум Муртазалиева, Барият Мурзаева, Муи Абдуразакова, Таисья Ротарь.
Они провожали меня гурьбой и советовали непременно поехать в Ботлих, где Нахибашев много лет исполнял должность главного врача районной больницы.
Ехать туда я не мог, хотя бы потому, что Ботлих оказался у меня под боком. Мой друг, преподаватель Буйнакского педколледжа Халил Меджидович Меджидов – выходец как раз из этого села. Я обратился за помощью к нему. Его рассказ предлагаю вашему вниманию.
ГЛАЗАМИ НЕМЕДИКА
«Нахибашев в 50-е годы работал главврачом Ботлихской райбольницы. В ту пору я в средней школе преподавал уроки физкультуры. Не помню, как мы сблизились, но связывало нас одно страстное увлечение – охота. У него была двустволка, горизонтальная, тульская, 16-го калибра, которую он берег пуще глаза.
Его увлекал не столько сам процесс охоты, сколько желание походить, побродить по близким или дальним окрестностям Ботлихского района. Это было тем более удивительно, что одна нога Муртуза с детства была повреждена, а прогулки в горах и ущельях с ружьем за плечами требовали немало физических и моральных усилий.
Он любил говорить: “Движение – это жизнь”. Свои рассказы начинал со слов: “Дилъ гьабуна гьадин” (“Я так сделал”). Шутки тонко улавливал и сам шутил, но делал это с такой серьезной миной на лице, что многие попадали впросак.
Вторым увлечением Нахибашева после охоты являлась техника. У него имелся мотоцикл “Иж-49”, единственный на весь Ботлихский район. О мотоцикле я нарочно упомянул. И вот почему. Нахибашев как главный врач обслуживал, кроме Ботлиха, Анди, Ансалта, Годо-бери, Шодрода и другие села района. Если вызовы приходились на дневное время, Нахибашев с медсестрой на старой карете скорой помощи ездил в нужное место. На ночные вызовы ни медсестру, ни шофера не беспокоил: кто знает, что ожидало бы их на страшных кручах горных дорог.
В таких случаях он седлал “Иж” и, оглашая окрестные скалы ревом, никак не уступающим реву моторов реактивного самолета, торопился к больному. Вон сколько лет прошло, как Муртуз Абдулмажидович покинул наш районный центр, а ботлихцы с любовью вспоминают главврача, а его слова “дилъ гьабуна гьадин” стали притчей во языцех.
Сказал “а”, надо сказать и “б”.
Это было зимою. Нас, охотников-любителей, оказалось шесть человек. Поехали мы на его скорой помощи в годоберинские сосновые леса – это в километрах 18-ти, если ехать в сторону Агвали. Мы с Нурмагомедом в кустах наткнулись на обмороженного зайца. Мы решили подшутить над Муртузом. Оставив дохлого зайца на месте, знаками дали понять, чтобы он обратил внимание на кусты.
Нахибашев попался на крючок. Подкрался к кустам, прицелился и почему-то взглянул на нас, будто спрашивая, что мол там? Мы из пальцев делаем “уши” и требуем скорее выстрелить.
Врач нажимает на спусковой крючок, затем из кустов за ногу выволакивает “жертву” и с минуту разглядывает ее, а мы с Нурмагомедом не смеемся, а ржем. Отбросив замороженного зайца, он решительно двинулся к нам, чтобы присоединиться к нашему веселью. В тот день мы подстрелили четырех зайцев. Нахибашев всех пригласил к себе, очень скоро на столе дымилась наша добыча. Супруга Мукминат обхаживала нас, не догадываясь, почему мы подтруниваем над ее мужем. Назавтра весь райцентр пересказывал, как и что подстрелил их главврач, со всеми подробностями и в ярких красках.
А тут еще в жаркий костер подбросил сухие дрова корреспондент, напечатавший в местной газете заметку под названием “Тартарен из Ботлиха”. Самое интересное в этой истории заключалось в том, что сам герой стал сочинять забавные сценки, которых в годоберинских лесах и в помине не было.
В конце концов публика стала думать, что ее провели за нос, что никакого дохлого зайца не было, что услышанное и прочитанное являются чистой выдумкой из серии “охотничьих рассказов”. С тех пор, если кто-нибудь из нашей шестерки открывал рот, чтобы поведать, как наш дорогой доктор охотился, того сразу перебивали: “Хватит нас принимать за дураков”. Воистину понимает шутку и юмор тот, кто умеет и над собою посмеяться! Таким качеством был наделен и Муртуз Нахибашев.
Вот что написал недавно в газете «Дагестанская правда» ныне проживающий в Хасавюрте Иван Федорович Мещеряков: “Главного врача Ахвахской райбольницы Муртуза Нахибашева никогда не забуду. Много он сделал для моего становления как медработника. Сам он хирург и порой брал меня на сложные операции ассистентом. Доверял, значит…”
Таким запомнился в народе и остается в памяти потомков Муртуз Нахибашев».
ВОСПИТАННИК ГУНИБСКОЙ АРИНЫ РоДИОНОВНЫ
Когда Нахибашев Муртуз фель- дшерствовал в Чарода, у него и Асият Шахназаровой из Чоха родился мальчик. Ребенку дали имя знаменитого предка, наиба Шамиля – Закари.
Муртуза Нахибашева как фельдшера часто перебрасывали с одного участка на другой, родители решили, что ребенку будет спокойнее, если его передать на попечение матери мужа Айшат, родной сестры знаменитого художника Халилбека Мусаясул, и бабушки Мури, которые жили в Гунибе. Здесь была уйма интересного для него: чугунные пушки, могилы на Гунибском утесе, с которого открывалась величественная панорама. Он обязательно встречал почтовую машину. Любил наблюдать, как на ровной, что стол, площади красноармейцы проводили строевые занятия или местные пацаны гоняли тряпичный мяч. Когда наступал полдневный жар, Закари тайком от двух бабушек убегал остудить разгоряченное тело под водопадом, низвергающимся с высоты пятиэтажного дома.
Перед сном прабабушка Мури отвечала на накопившиеся за день вопросы. А если ребенок не засыпал, то рассказывала истории, свидетельницей или участницей которых была она сама.
Будучи в Грузии, она видела, как одного абхазца хотели насильно заставить принять христианство. Человек по имени Кара-Али своим кинжалом освободил несчастного. Восхищенная его поступком, Мури одному внуку дала имя храбреца.
В Тифлисском цирке дрессировщик львов в пасть одному из них вложил свою голову. Номер, который он, наверное, до этого сотню раз проделывал, закончился трагически. Остался без головы. В цирке началось столпотворение, давка. Мури не могла объяснить, как ей удалось выбраться оттуда.
Самое интересное начиналось, когда прабабушка припоминала времена Шамиля, Хаджи-Мурата, Ахверди Магомы и других героев Кавказской войны. В такие минуты наступала звенящая тишина, стены и потолок сакли будто испарялись, с неба припекало полуденное солнце, явственно доносилось возвышенное «Аллаху акбар!», и правнук в своем воображении оказывался в гуще сражавшихся на горе Ахульго или в березовом лесу Верхнего Гуниба, куда не однажды Закари поднимался со сверстниками и становился очевидцем трудных переговоров Шамиля с Барятинским.
Мурашки пробегали по спине, когда Мури в лицах изображала сына Шамиля, как из Калуги в оцинкованном гробу привезли Аминат, жену Магомеда-Шеффи, и как вопреки адату женщины Чоха с плачем и воплем двинулись на кладбище…
Умела прабабушка задеть струны, пробуждающие в правнуке трепетное, еще не совсем понятное чувство Родины. Но вот что странно: слушая Мури, ребенок не ощущал к русским солдатам и офицерам неприязни, ненависти. Может, бабушка проявляла осторожность, памятуя то, что почти вся мужская половина Нахибашевых крепкими нитями была связана с Россией? Может, и не так, но Закари Нахибашев вырос настоящим интернационалистом.
Мальчик то восхищался, то огорчался, то замирал, в зависимости от того, как развивались события в рассказах дорогой прабабушки. И когда она умолкала, он теребил ее: «Дальше, бабушка, что дальше было?»
Закари Нахибашев признавался мне, что любовь к истории в него заложила именно Мури – гунибская Арина Родионовна. Нельзя, конечно, исключить и влияние школы на моего героя. Здесь особая роль принадлежала преподавателю истории Эльмирзе Гаджиеву. Его изложение учебного материала со своими отступлениями и добавлениями было доступно даже тем, кто устраивался на «камчатке»: на свой страх и риск Эльмирза Гаджиев применял и местный материал, который он заносил в отдельный блокнот. Он знал, что делал, ведь Гуниб – это не просто гора, а «сундук истории». Учитель из этого «сундука» черпал рассказы о том, как археологи раскопали в Верхнем Гунибе древнюю стоянку человека, как предки тухумов Инкав и Нахибашевых торопились на битву с Надир-шахом…
Продолжение следует
