— Говоришь, дом особый? Так и есть. Например, таксисту не надо говорить адрес «Гаджиева, 3», достаточно сказать: «Дом писателей». Дом старше меня на пару месяцев, я там и родился. Когда немного подрос и стал соображать, самой большой радостью было, если старшие ребята разрешали посидеть с ними в беседке. Она стояла в середине двора и была большой, человек двенадцать там могли уместиться. Сидели там обычно Амин и Азизи, сыновья Абу-Бакара, дети Юсупа Хаппалаева, Аткая Аджаматова, Эраста Коркмасова, Наримана Алиева. Разговоры шли о битлах, о хиппи — некоторые уже слушали тайком «Голос Америки». Говорили о непонятных штанах под названием «джинсы». Мол, никогда не рвутся.
А тут моя мама (поэтесса Фазу Алиева) с женой Абу-Бакара поехали за границу и привезли оттуда джинсы. «Супер райфлы». В школу мне нужно было к часу, но я явился в 11. Ходил по всем этажам, а когда убедился, что меня уже ВСЕ увидели, вышел на «пятачок» (это место на перекрестке Ленина и Дахадаева, где все наши, «центровые» пацаны, кучковались) и встал там. Джинсы были прекрасны, и я поворачивался то одним, то другим боком, то спиной, чтобы можно было обстоятельно их разглядеть. Скоро по городу пошел слух, что у фазуалиевского сына удивительные штаны, и люди чуть ли не специально приходили, чтобы на них посмотреть. А как я оттягивал неизбежную стирку! Мне казалось, что это будет беда, что с джинсами что-нибудь случится. И пока мама стирала, я стоял у нее за спиной. А потом караулил их на балконе, ждал, когда стечет вода. Отойти не мог — украдут непременно. Хоть и на 3-м этаже жили, но все равно. Как вода стекла, я их унес в свою комнату и разложил на клеенке, чтоб сохли.
Первые джинсы — это вообще отдельный разговор. Мой сосед, сын писателя Абдула Раджабова Малик, переписывался с одной девочкой из Польши. Были раньше такие КИДы (клубы интернациональной дружбы). Там Малику дали адрес этой Евы, он написал, она ответила, потом прислала фотографию, и весь двор в нее влюбился! Эта полячка была, по нашим понятиям, удивительная красавица и совершенная иностранка! На одной фотографии она была в наряде конфирмантки. Мы не очень разбирались в религии и религиозных обрядах, что такое конфирмация не знали, но видели, что эта Ева одета во все белое, как невеста, и даже перчатки белые. Так вот, эта самая польская Ева написала, что шлет Малику джинсы. На главпочтамт отправился весь двор. Прямо там, на улице, разодрали упаковку и до самого дома несли джинсы, как флаг. Хоть и польские были штаны, «Odra», не чета моим. Сейчас, наверное, и не найдешь такой вещи, которую бы так страстно хотелось, как джинсы, которая давала бы ощущение причастности к другому миру, миру избранных. А кроме джинсов был еще футбол и музыка.
Для нас, мелюзги, большой честью было, если нас отправляли за сигаретами. Через дорогу был магазинчик и продавщица, тетя Муслимат, давала в долг. Мы брали «Приму», «Новости»… У них был белый фильтр, хорошо помню, потому что мы тайком докуривали бычки за старшими. Невкусно было. Гематоген, который лопали с огромным удовольствием, или витамин «С» с глюкозой были намного вкуснее. А на каждый день – смола: огромные куски лежали во дворе, завернутые в бумагу, и мы ножом отколупывали понемногу и ходили, жевали «жвачку».
Если были какие-нибудь деньги — бежали в маленький павильончик «Весна» у входа в Городской сад. Там были вкусные молочные коктейли по 10 копеек, я больше нигде и никогда таких вкусных не пил. И томатный сок! На прилавке стоял граненый стакан с солью и еще один с водой. Оттуда торчали гнутые, с перекрученными черенками (чтоб не польстились, не украли!) алюминиевые ложки. Ими размешивали соль в густом, как суп томатном соке и возвращали обратно, в общий стакан и поэтому вода была мутная, красноватого оттенка.
А на углу Дахадаева и Ленина газировкой торговала тетя Клава Семендуева. Худенькая, шустрая. Самую длинную очередь пропускала за 5 минут. Руки ее так и летали. Она всех знала в лицо! Если вдруг кто незнакомый попадался, говорила: «Ты чей сын? А-а-а… так я же твою маму знаю!». Были у нее какие-то связи даже на самом верху. К этой тете Клаве обращались, если дома выключался телефон. «Сейчас урегулирую», — говорила она, и правда, телефон начинал работать. Кажется, она жива до сих пор. Где-то на Оскара живет.
Принципиальные матчи у нас обычно были с правительственным домом. Это тот, что на площадь торцом выходит. На этой же площади, разделяющей наш и их дом, мы и играли. По такому случаю в «Спорттоварах» покупались призы и доставался самый «козырный» ниппельный мяч. Он стоил 9 рублей. Шнурованный был попроще, стоил 5.60, и если попадал в лоб — это было очень больно! На мяч скидывались всем двором, и хранился он у специального человека. Даже помыть мяч и то не каждому доверяли. Кстати, тот, у кого он хранился, сам по себе выйти «постучать» не мог. Только если собирались человек пять. В нашем дворе хранителем мяча был все тот же Малик Раджабов. Все ему — и красавица Ева из Польши, и футбольный мяч…
У него же была и своя «фотолаборатория». То есть на самом деле, конечно, это был сарай во дворе, но в нем и ванночки с проявителем-закрепителем, и красный свет. Он там переснимал фотографии тех же битлов, Мика Джаггера. Тогда как раз в «Огоньке» вышла какая-то критическая статья с фотографией Джаггера, и журнал размели в секунды! Переснимали раз по сто. Последние снимки бывали уже настолько мутные, что трудно было понять, кто там вообще изображен, но хранили, гордились, обменивались, даже покупали. На музыке все «продвинутые» ребята были повернуты. Специально ходили в «Мелодию», рассматривали электрогитары, ионику «Юность». А когда у сына драматурга Амира Магомедова появилось первое стерео, мы ходили к нему толпами. Удивительно, что из одной колонки одни звуки, а из другой — другие. Настоящих «заграничных» пластинок было мало, по большей части коллекции состояли из гибких «кругозоровских», так бархотку специальную какую-то для протирки пластинок передавали из рук в руки.
Вообще, у меня с музыкой связаны отдельные воспоминания. Я под Демиса Руссоса стал мужчиной. Это сейчас на каждом углу гостиницы, сауны, отдельные кабинеты в ресторанах, а тогда, чтобы с девушкой уединиться, надо было выпрашивать ключи у друзей, у которых уезжали родители. Мы с моей девушкой долго встречались, она была немного младше меня и жила рядом, в «кривом» доме на Малыгина. Тогда как раз расформировали воинскую часть, которую от нашего дома отделял забор, и на этом месте стали разбивать парк. Все еще было перекопано, но скамейки уже стояли. И у нас там была «своя» скамейка. Но до поры, до времени мы ограничивались поцелуями и вздохами. А в один прекрасный день моя бабушка уехала к родным и ключи от квартиры оставила маме. Я раздобыл деньги, купил на Буйнакского шипучку «Гуниб» за рубль тридцать, шоколадку «Аленка» и пришел на остановку. Меня прямо трясло. Через несколько минут подошла она, благоухающая украденными у мамы духами «Черная магия». Мы стояли и делали вид, что не знакомы друг с другом. Потом ехали в автобусе до остановки стадион «Труд» и тоже делали вид, что незнакомы. Когда зашли в квартиру, боялись посмотреть друг на друга.
А потом я дрожащими руками поставил Руссоса, зазвучал его голос и ушел страх, ушла неловкость и остались только мы, наша молодость и влюбленность.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
