К концу подходило жаркое лето 1942 года. Жаркое не только потому, что сильно припекало солнце, но и потому, что фашистские захватчики хозяйничали на огромном пространстве нашей страны – от Прибалтики до Кавказа…
В упорных боях наши войска вынуждены были оставлять города Кавказа. Фашисты захватили Орджоникидзе (Владикавказ), Моздок, Нижний Малгобек. Немецкие танки рыскали в поисках топлива под станицами Наурской и Червленой – Узловой. На их пути на 102-м километре под Алпатово встал бронепоезд «Комсомолец Дагестана».
Горят город Грозный и нефтепромыслы грозненского района. Это видно на закате в городе Махачкале, когда в ясном небе солнце опускается в темные гаревые тучи, и при северо-западном ветре запах нефтяной гари достигает Махачкалы.
Махачкала – прифронтовой город. На Нижнем базаре (сейчас сквер Сулеймана Стальского) тысячи беженцев ждут отправки в Среднюю Азию. Из Красноводска приходят пароходы с бойцами и военной техникой, обратно везут беженцев. Все тупиковые железнодорожные пути, ведущие в сторону пос.Редукторный и химзавода имени Слепнева (сегодня «Стекловолокно»), забиты составами: идет разгрузка и погрузка формирующихся частей. Вагоны выкрашены под зеленый лес, покрыты сетками, на крышах ветки.
Мы, мальчишки барака ДРТ № 1 и дома 13 бондарного завода, с утра до вечера на разгрузочных площадках помогаем взрослым: носим воду, дрова.
В нашем бараке осталось четверо взрослых мужчин: наш дед Володин Павел Егорович и Егоров Иван Андреевич – он возит на «эмке» кого-то из НКВД.
Наши матери не спят. Семь женщин не отходят от печей. В обычных духовках, куда входят две сковороды, они пекут хлеб. Ароматный запах разносится по комнатам. В углу стоят кадки с тестом. Солдаты приносят муку, забирают хлеб. Мы таскаем дрова и весь день проводим на улице.
Бондарный завод наладил выпуск самолетов-«кукурузников» и фанерных «ишачков» для ложных аэродромов.
Мужчин нет. Мы, дети, помогаем женщинам затаскивать «самолеты» на платформы.
Мне пошел восьмой год, Егорову Николаю – 7, брату Володе – шестой. Когда я рассказываю об этом, никто не верит. Даже друг Николай говорит: «Не помню». Брат Володя помнит.
— Николай, вспомни, как через город шли целый день кони. Он пожимает плечами. А это было… Идут со стороны Каспийска через переезд (где сейчас новый красивый мост) на улицу Инженерную (сегодня проспект Расула Гамзатова), через Соборную (им.Ленина) площадь и далее по улице Вузовской (сегодня Магомеда Гаджиева), уходят в сторону Кизляра. Это потом станет известно, что через Махачкалу проходил Кубанский казачий конный корпус Кириченко. С Кубани через перевалы, собирая коней и конников Осетии, Кабарды, Абхазии, пройдя через Грузию, Азербайджан и Дагестан, шла интернациональная конница, чтобы, развернувшись в лаву в ногайских степях, дойти до Берлина и стать Гвардейской. Это о них будет написана песня: «Едут, едут по Берлину наши казаки». Среди конников было много дагестанцев. Трое махачкалинцев мне были хорошо знакомы: Рябцев Николай, Журавлев Николай и Гусейнов Виктор. Их уже нет в живых, но их рассказы были интересны и страшны своей тяжелой военной правдой.
Кони — красивые и надежные спутники человека. В первые годы войны на них легла вся тяжесть. Они тянули орудия, везли боеприпасы и продовольствие, вывозили раненых.
О верности своего Орлика Николай Рябцев рассказывал так: «В одном из боев я был ранен. Провалялся в госпитале более трех месяцев и снова на фронт… Прибыл в свою дивизию. Комдив обнял и говорит: «Ну, Николай, с возвращением. Иди выбирай коня». – «А чего выбирать? Вон мой конь». – «Где?» — спросил комдив. «Под эскадронным ходит», — говорю я. — «Тогда зови». Я крикнул: «Орлик, ко мне». Конь повел ушами и боком пошел в нашу сторону. «Что, эскадронный, придется коня отдать хозяину», — сказал комдив.
Орлик ткнулся мордой мне в плечо, а у меня в кулаке был припасен кусок сахара. Так с ним и прошел всю войну. Орлику досталось больше, чем мне, – больше десятка пулевых и сабельных ран было на его теле. Лечился на ходу, из боя не выходил. После войны сдал его под Ростовом на конезавод. Красивый был конь».
Журавлев Николай — прирожденный ставропольский конник. Перед войной работал вместе с нашим отцом в военизированной пожарной охране ездовым на пожарной бочке (были такие должности). Призван в армию зимой 1942 года. Прошел войну от Кавказа до Берлина. Был дважды ранен, потерял двух коней.
— Самое тяжелое для конника, – вздохнув, говорил дядя Коля, – это застрелить своего четвероногого друга. Он смотрит на тебя, из глаз текут слезы, и у тебя появляются слезы на глазах. Скажешь: «Прости», отвернешься, закроешь глаза, и из карабина… «Прощай, друг. Война».
С Виктором Гусейновым я познакомился, когда начал работать на судах «Дагрыбтреста». Он был мотористом, я – рулевым.
Перед войной во всех республиках Кавказа в почете был конный спорт. Уже в четырнадцать лет Виктор гарцевал на коне на махачкалинском ипподроме. Началась война… Коней, как и людей, забирали на фронт. И когда через Махачкалу проходил конный корпус, Виктору сказали: «Сдай коня». – «Нет, — ответил Гусейнов, — возьмите меня вместе с конем». Виктору в ту пору исполнилось 17 лет…
«А ну-ка, сынок, покажи, как рубят лозу?» — говорил комдив Уриченко, глядя на юнца Гусейнова.
Гусейнов Виктор прошел всю войну в составе разведывательного эскадрона… Был ранен и контужен, при разговоре заикался. Вернулся с войны с боевыми наградами, среди которых орден Красного Знамени. Но никогда он их не носил…
Рябцева, Журавлева и Гусейнова уже нет в живых, как и тех женщин, что сутками пекли для бойцов хлеб, и мне хочется, чтобы память них осталась хотя бы в этих строчках.
А кони? Кони – трудяги. После войны они, как и люди, вернулись к мирному труду. Большую часть из них использовали в сельском хозяйстве.
А в городах до середины
50-х все транспортные предприятия носили названия «автогужевые», а то и просто «гужевые» – в «Дагнефти», в «Дагрыбе», в городской пожарной охране, в Махачкалинском морском порту.
У нас, в Махачкале, стоят памятники всадникам. Но это памятники и коню – чуткому, верному другу человека.
