Расхищение Низами, или синдром горящей шапки

Начинается отзыв учёных с общих избитых фраз («Гениальный сын Азербайджана, заблиставший в ХII веке на поэтическом небосклоне…» и т.д.), кочующих из статьи в статью разных низамиведов Азербайджана, так что ход мыслей авторов более чем предсказуем, но ожидание серьёзных научных аргументов и выводов, равноценных высоким регалиям моих оппонентов, длится до самого конца прочтения. Но, увы, «тюркская стрела» летит вкось и вкривь и начинает пахнуть жареным. Идут совершенно дикие клеветнические обвинения в том, чего я не совершал, не писал и не допускал даже в мыслях. Эти два умудрённых жизненным опытом и облечённых высокими научными регалиями мужа должны были хотя бы догадаться, что инкриминируемые мне ими «деяния» строго запрещены законом в России и что моя статья, если в ней содержались бы хоть какие-то противозаконные призывы, просто не могла бы попасть на страницы солидных газет.
Для наглядности приведу отрывок из этого, напоминающего донос в компетентные органы, «перла» академика и членкора: «С учёным видом знатока сей самозабвенный «брат» (это они намекают на мою фамилию и к этому я вернусь позже. – А.К.) препарирует выдержанные из Низами тексты, манипулируя ими в угодном для себя виде. Суть усилий вышеназванного опуса сводится не просто к доказательству «неазербайджанства» Низами, нет, прицел дальше – в изъявлении тюркофобии». Далее учёные пишут: «Кардаш, продолжая передёргивать, использует и суннитско-шиитскую карту, муссируя суннитскую приверженность Низами (Ух! Какие «крылатые» фразы! Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! – А.К.), не замечая, что великий поэт во вступлении к знаменитым поэмам из «Пятерицы» наряду с Абубекром, Омаром и Османом высокоуважительно поминает и имама Али. «А ларчик просто открывается – вбить клин между азербайджанцами-шиитами и лезгинами-суннитами… Невольно напрашивается перекличка с идеями «садвалистов». В этих потугах автор договаривается до бредовой ахинеи о том, что Низами якобы в своём творчестве «вёл борьбу против шиитства».
Во-первых, последняя в цитате закавыченная фраза в моей статье отсутствует. Я говорил о круге злопыхателей, которым Низами напоминал числовое значение своего имени, намекая на своё суннитство, так как сунниты, в отличие от шиитов, считают, что Аллах имеет
99 качеств и 1001 имя. Во-вторых, упоминание Али в стихах Низами не лишает поэта суннитской принадлежности. В-третьих, в вековых разногласиях и идейных спорах между суннитами и шиитами любой другой «клин» покажется спичинкой. Но даже и её я не собирался вбивать между этими религиозными течениями мусульманства. Да и намёка на такое в моей статье нет. Я обратился к суннитству Низами лишь как к факту его биографии, почему-то скрываемому тюркскими исследователями. В-четвёртых, мне хотелось бы привести свежий пример «братской любви» современных азербайджанско-тюркских шиитов к верующим лезгинам, ярко проявившейся в снятии с суннитской мечети в центре города Баку таблички с надписью «Лезгинская мечеть 1169 г.». Все сунниты Кавказа единодушно осудили этот явно не дружеский акт. А почему же вы, уважаемые учёные, так ревностно борющиеся за братство и мир между названными религиозными течениями, не посоветовали своим братьям по вере не вбивать этот поистине огромный «клин» в отношения этих двух народов, исповедующих ислам? И как тогда назвать молчаливое согласие официальных властей Азербайджана, да и ваше личное молчание тоже? Если такое творится в
ХХI веке, то нет ничего удивительного в том, что и Низами вел идейную борьбу с небольшим кругом шиитов, или в том, что в средние века шииты не признавали мазар, где захоронен суннитский шейх Низами.
Также в мой адрес прозвучали обвинения в сочувствии идеям «садвалистов» и дашнаков, в обожании армянских источников, хотя заглянуть в последние чуть позже мне всё же и было предложено. Словом, весь классический «набор» обвинений к инакомыслящим нетюркам в современном многонациональном Азербайджане на сей раз был направлен в мою сторону, хотя ни о чём упомянутом в нем нет ни слова в моей статье. Единственное, чего не хватало в этом «наборе», не были указаны мой домашний адрес и телефонный номер. И на том спасибо.
Я мог бы, конечно, пользуясь случаем, поговорить и об униженном положении азербайджанских лезгин, о том, почему и как они убывают в количестве, о грандиозной, усиливающейся с каждым днём, насильственной ассимиляции нашего народа, о его борьбе за элементарные права коренного народа в этой стране. Но оставим это дело для профессиональных политиков. Не буду распространяться и по поводу навешенного на меня ярлыка «тюркофоба», а только скажу: в моей книге «Середина» (Дагестанское книжное издательство, 1910) представлены мои переводы на лезгинский язык из произведений разных поэтов тюркского происхождения: турка Назыма Хикмета, кумыков Бадрутдина Магомедова и Магомеда Атабаева, туркмена Нурмамеда Мередова и азербайджанца Идаята Оруджева. Так что тюркофоб из меня никудышный.
«Кардаш» («гардаш») по-азербайджански – «брат». Как говорится, избави Бог от таких «братьев», а от врагов я сам избавлюсь», – пишут два солидных человека, обладающих академическими знаниями. Но ослепившая их привычка видеть и слышать во всём тюркские корни на сей раз их подвела. Слово «кардаш» и его значение не имеют никакого отношения к тюркскому «гардаш». Моя фамилия происходит от лезгинского «кард» («сокол») и означает «приручитель сокола». Так что, господа учёные, я вам не враг и ничего плохого против вас не замышляю. Спите спокойно. И всему азербайджанскому народу, современный субстрат которого во многом составляют и лезгины, я желаю мира и процветания. Лучше поговорим о Низами и его времени.
Прочитав ответную статью азербайджанских учёных, у меня сложилось впечатление, что моя публикация была прочитана не до конца, так как на многие вопросы, поставленные моими оппонентами, там уже были ответы, и повторять их здесь я не буду. Но я не услышал ответов на многие мои вопросы. В своей статье я не ставил целью рассказать о проникновении тюркских племён на Кавказ и в Закавказье. Я поднимал вопрос присутствия или отсутствия этих племён в Гянже ХII века. В Арране они появились в ХI столетии. Но вы почему-то предлагаете «заглянуть в труды греческих и римских географов, обожаемых им (т.е. мной. – А.К.) древних армянских историков (кстати, ни один армянский источник не был мной использован, хотя ничего плохого в них не вижу. – А.К.), европейских, российских ученых и убедиться, что издревле (а конкретно с какого периода? – А.К.) вокруг Каспия, на территории нынешнего Дагестана, в Куро-Араксинской низменности обитали тюрки, имевшие тесные связи с соседними народами. Тогда бы наш оппонент реже прибегал к липовой байке о «пришлых азербайджанцах». Мы уж не говорим о топонимах «Хазар», «Дагестан», взятых из тюркской лексики. Даже если на миг вообразить, что весь Кавказ, по мнению Кардаша и его дашнакских единомышленников, исконные исторические земли армян и лезгин, и, стало быть, для «восстановления справедливости» эти земли должны быть переданы названным «избранным» народам, тогда как поступить? Предать огню и мечу всех инородцев? Вот до чего доходит «логика» тюркофобии».
Меня поражает ваша «логика», «взлёт» ваших «воображений», господа учёные. Отвечать на их горькие «плоды» я не стану, потому что ни о какой передаче земель я не писал. А по поводу топонимов «Хазар» и «Дагестан» скажу, что они гораздо «моложе» лезгинского названия Каспийского моря, произошедшего от названия одного из пралезгинских племён каспиев (в фольклоре лезгин встречается также персонаж «Кас-пили» – человек-дракон, владеющий большой водой), и топонима «Лезгистан», в которых нет тюркских признаков. К вашему сведению, топоним «Азербайджан» тоже не содержит тюркских корней. Это всего лишь арабизированный вариант талышского историко-географического термина. Великий талыш, Герой Советского Союза, академик З.М.Буниятов, сторонник лезгинско-кумской версии биографии Низами, не зря возмущался в одном из своих интервью, говоря: «Господи, боже мой, до каких же «перлов» дошли у нас некоторые горе-исследователи! Ум отказывается верить. Договорились чуть ли не до того, что Ной был азербайджанцем. Появились доморощенные «специалисты», с упорством, достойным лучшего применения, доказывающие происхождение азербайджанцев от шумеров, массагетов, саков и считающие кавказских албанцев тоже тюрками!» (журнал «Огонёк». № 45, 1988, стр. 24).
Так что, господа учёные, тот факт, что азербайджанцы-тюрки – пришлый народ на занимаемых ими территориях остается фактом.
Но вернёмся к главной теме разговора. Я утверждал, что в стихах Низами не отражено, что в городе, где жил поэт, были тюрки. Мои оппоненты голословно ссылаются на «византийские, грузинские, армянские и арабские» источники. Но ни одного примера, цитаты ими не приведено. А те строки, в которых Низами пишет о том, что его жена Афаг ушла к тюркским кочевьям, где ее постигла смерть, указывают на отсутствие тюрок в городе. Но если даже они и жили в Гянже, то почему в многонациональном городе с
40-тысячным населением только тюрк может претендовать на роль Низами?
Упоминание в стихах поэта слова «тюрк» и некоторых производных от него слов – это главный аргумент азербайджанских исследователей, позволяющий им записать Низами в тюрки. Но это слово и производные от него слова звучат исключительно как метафора, как символ белизны, красоты и благородства описываемого героя, но не более.
То, что, по мнению моих оппонентов, «через всё творчество Низами красной нитью проходит любовь к тюркским корням, первоистокам (?), к тюркству» – это всего-навсего стремление азербайджанских исследователей выдавать желаемое за действительное, и в классическом литературном образе они тщетно пытаются найти весьма сомнительную трактовку. Поэту действительно не откажешь в некоторой любви к этой метафоре. Но его национальность тут ни при чём. Если это не так, то тогда кого же поэт часто с неприязнью называет «этими абиссинцами», которые символизируют носителей мрака и ночи, явно намекая на их инородность? В прошлой статье я говорил о следующих строках:
Темнолицых бродяг по ложбинам укромным
Вдосталь скрыто.
Весь мир они сделали тёмным.
Разжигать светлым днём им свой стыдно костёр,
Друг на друга поднять им свой совестно взор.
О ком это сказано? Вы не ответили, господа учёные. В этих строках явно изображён тюркский быт. И где же тогда у Низами «любовь к тюркству»?
Он не мог коренное население города называть «абиссинцами» или «темнолицыми бродягами», эти слова не могут иметь отношение к потомкам оседлых, культурных и имеющих свою письменность народов, таких как армяне, грузины или представители кавказско-албанских (лезгинских) народов. А унизительные отзывы о представителях собственного народа понять очень сложно.
Уважаемых учёных ничуть не смущает появление именно в более поздних списках творений Низами тюркских слов. Но раз они принимаются за подлинность, то нужно тогда признать и отвергаемые некоторыми низамиведами строки, в которых поэт местом своего рождения называет лезгинский Кум.
Ещё мне не очень понятно, как можно увязывать героинь поэмы «Искандер-наме» Фитне и Нушабе с тюрками. Эта легенда времён Александра Македонского, имеющая отношение к территориям северо-западной части Азербайджана, явно принадлежит коренным жителям описываемого региона, куда тюрки пришли только через
13-14 веков! Или, может, во времена Македонского тюрки временно упали на эти земли с неба, придумали эту легенду и вернулись восвояси, чтобы потом через столетия совершить своё окончательное нашествие?
По поводу ответа Низами шаху Ахсатану.
Моими оппонентами приводятся слова академика Крачковского: «Трудно представить более утончённую издёвку по адресу Ширваншаха, чем та, которая содержится в ответе Низами». Тем не менее, помимо множества заданных мною вопросов в первой статье, на которые я так и не получил ответов, задам еще один: «Мог ли Низами, являясь тюрком, позволить себе «издёвку» над шахом, не терпящим «тюркский дух»? Ведь венценосец был не глуп, хорошо разбирался в тонкостях поэзии и мог запросто заметить «издёвку». В таком случае Низами не обошла бы участь, постигшая Хакани: в лучшем случае он угодил бы в темницу.
Шаха и поэта объединяла дружба, и намёков на «издёвку» в стихах Низами быть не может.
И другие примеры, приводимые учёными Набиевым и Керимли в пользу тюркской версии, неубедительны.
Слово «тюркзаде» в стихах поэта, сказанное в отношении своего сына, хотя упомянутый метафорический смысл налицо и здесь, можно переводить не только как «сын тюрка», но и как «сын тюрчанки». Последний вариант может иметь некоторую убедительность, если учитывать, что матерью сына Низами была кипчакская тюрчанка.
А как на национальности Низами отражается то, что, по словам моих оппонентов, поэт свою героиню Лейли называет тюрчанкой или же другая героиня – правительница Мехин-Бану сопоставляет себя с «легендарным тюркским венценосцем Афрасиябом», не вполне понятно.
Оппоненты пишут: «Низами, уделявший в своих творениях широкое место социальным мотивам, политическим проблемам, в «Сокровищнице тайн» ставит в пример современным ему правителям государственное устройство средневековой Турции:
Доуляте торкан кеболяндигевефт,
Мямлякятяздадпясяндигевефт.
(Держава тюрок, возвышаясь,
Снискала признанье справедливым правленьем)».
Трудно себе представить средневековую Турцию державой, снискавшей «признанье справедливым правленьем». Но если даже это так и было, данные строки не имеют никакого отношения к национальным корням поэта. Тем более что эти слова произносит героиня поэмы. Восхищаться, к примеру, посторонними, далёкими тюрками поэт мог и не являясь тюрком. Если он был такого высокого мнения о средневековой Турции, то почему всё время рвался в Ирак? Меня удивляет то, что азербайджанские низамиведы, придумывая «хабары» о любви Низами ко всему тюркскому, решили сделать из него чуть ли не пантюркиста. Это смешно.
Вдобавок ко всему сказанному выше опять возникает вопрос: как же всё-таки увязать с суннитской Гянжой (по свидетельству известных исторических хроник, оставалась таковой до ХIII века) тюрок-шиитов? Получается, в эпоху Низами либо тюрок не было в Гянже, либо поэт не был тюрком.
И, наконец, о слове «икдиш». Учёные пишут: «В поэме «Лейли и Межнун» Низами упоминает, что мать его была курдской женщиной, а в поэме «Семь красавиц» сообщает, что он является «икдишем», то есть метисом. Заметим, что «икдиш» – чисто тюркское слово. Поэт тем самым акцентирует внимание на своих тюркских корнях.
Незами икдиш ехялвятнешиняст.
Кенимесярке, нимеенгябиняст.
(Низами – метис («икдиш»), сидящий в закутке (укромном месте).
Наполовину уксус, наполовину – мед).
Что слово «икдиш» является тюркским, – явный домысел. К примеру, и в «Турецко-русском словаре», и в «Русско-азербайджанском словаре» «метис» переводится как «метис». Возможно, на месте надуманного «икдиша» у Низами было слово «икьдиш» – лезгинизированное слово с явным арабским корнем, означающее «густая смесь». Оно сохранилось в некоторых говорах лезгинского языка. «Смесь» к «уксусу» и «мёду» подходит больше, нежели «метис». К тому же слово «метис» в контексте выглядит абсолютно «посторонним». Низами здесь говорит об отрицательных («уксус») и положительных («мёд») чертах своего характера.
Оппоненты пишут: «В мировой медиевистике существует понятие – «Азербайджанская поэтическая школа», под ним подразумевается персоязычная поэзия, создававшаяся на территории Азербайджана». Видимо, авторы в названии этой школы усматривают только тюркский аспект. Но никак нельзя допускать мысли, что в Ширване или Арране писали стихи одни только тюрки. То, что иранские учёные говорят о Низами или Хакани, «попахивает тюркским» и не может означать, что они являются тюркскими поэтами, тем более что слово «Азербайджан» не имеет тюркских корней. Достоверность факта по запаху не определяется.
Академик А.Е.Крымский в своём труде «Низами и его современники» писал: «Известно, что область Арран, административно входившая в состав атабекского Азербайджана
ХII века, в этнографическом отношении издавна составляла одно целое с левым берегом нижней Куры, так называемым ширванским шахством, где находились города Шемаха (Шемахия) внутри страны, Шабаран и Баку на берегу Каспийского моря. Сплошь да рядом мы у арабских географов Х века находим для обеих областей даже одно совместное обозначение «Оба Аррана». По сохранившимся свидетельствам географов второй половины Х века (не успевшим утратить показательности, конечно, и в ХI–ХII вв.) масса арранского населения, мусульманская ли, христианская ли, говорила на своём старинном особом языке «арранском» (он же «албанский», «агванский»). Язык этот принадлежал к восточной группе северокавказских языков. Исследователями северокавказской лингвистики выставлены соображения, что к нашим временам собственно арранский язык сохранил прямых потомков в речи аваро-андийской и речи самурской, тогда как родственная им речь нынешних удинов у Нухи происходит не от собственно албанского языка, а от одного из его диалектов. Существовала еще с V века на арранском («агванском») языке и письменность: имелись на этом языке богослужебные христианские книги и иные произведения церковщины» (А.Е.Крымский. «Низами и его современники». «Элм», Баку, 1981. С. 390). Арабский географ Х века ал-Мукадаси даёт более обширный список городов, говорящих на арранском языке. Это Берда, Шамхор, Гянжа, Шемаха, Шеки («Сборник материалов для описания местностей и племён Кавказа». 9, ч. I, Тифлис, 1901).
Возникает резонный вопрос: разве мог с появлением тюрок в регионе полностью исчезнуть коренной язык, его влияние, а также культурные и литературные традиции арранского народа? Неужели из этой среды не мог появиться хотя бы один поэт? А что касается пришлых сюда тюрок, у них ни письменной традиции, ни литературных памятников на своем языке именно в этом регионе не было. Об этом говорит и Е.А.Бертельс: «В Средней Азии в ХII в. литературные тюркские языки уже успели сложиться, но для Закавказья у нас в этом отношении никаких указаний нет. Более того, если даже можно допустить совершенно свободно существование в это время развитого фольклора среди племён, применявших также, вероятно, и азербайджанский язык, то письменными литературными языками в Закавказье ХII в. могли быть только арабский, персидский, грузинский или армянский» (Е.А.Бертельс. «Избранные труды. Низами и Фузули». Издательство восточной литературы. М. 1962. С. 237). Заметьте, учёный с трудом допускает существование у азербайджанцев-тюрок более-менее развитого фольклора. Вообразить, что потомок вчерашних кочевников, не имеющих каких-либо национально-литературных традиций, может написать такие великие творения, как Низами, совершенно невозможно. В течение одного столетия тюрки, обосновавшиеся в Арране, вряд ли могли так глубоко проникнуться и приобщиться к культуре народов, имеющих свою письменность. В данном контексте возникает резонный вопрос: Е.А.Бертельс, называя Низами азербайджанцем, мог ли подразумевать под этим словом тюркское происхождение поэта? Ведь академик ни разу не назвал Низами тюрком.
Да, Низами называл тюрками Александра Македонского, Пророка Мухаммеда (с.а.с.), героинь своих поэм. Он и о себе говорит: «Моего тюркства эти абиссинцы не покупают». А не мог ли он так называть и коренное население Аррана и Ширвана? Почти во всех существующих хрониках авторы отзываются о местном нетюркском населении этих территорий как о благородных и белолицых. Низами, говоря «моё тюркство», мог намекать и на слово «лазги» («лезгин»), что состоит из двух частей «лаз» («белый», «белизна») и «ги» («человек»). (Вспомним в скобках и кавказско-албанского поэта Давтака Кертога – автора «Плача о царе Джаваншире», чьё имя («Давтакь») по-лезгински означает «белый орёл»).
Вся проблема отнесения Низами к тюркам заключается в том, что исследователи творчества поэта не знали лезгинского языка и не подозревали о намёках стихотворца на язык своих истинных предков. О них я более подробно говорил в предыдущей статье.
То, «что средневековые источники однозначно сообщают», что Низами родился в Гянже, вовсе не значит, что это именно так. Авторы источников, зная, что поэт живёт или жил в Гянже, могли ошибочно думать о возможном рождении его там. Сам Низами применительно к своему имени ни разу не называет слово «Гянжеви» («Гянжинский»).
А о чем могут говорить следующие строки: «Я, который заключён в своей области,
И закрыт мне путь бегства назад и вперёд»?
Живя в Гянже, поэт хотел бежать в Ирак, т.е. «вперёд». А «назад» – это куда? Не в лезгинский Кум ли? Всё, по-моему, сходится. И лезгинское слово «табарак» («мешок») и переделанное от него «табарукь» («лжец», «плут»), явно имеющие отношение к нерасшифрованному исследователями слову «табарьяк» в стихах Низами, также не были приняты моими оппонентами во внимание. Но это совсем не значит, что мы не имеем права претендовать на лезгинскую принадлежность Низами. На этот счёт нами в первой статье были приведены и другие аргументы. В ответной статье академика Набиева и членкора Керимли эти доводы оставлены без внимания.
Одним словом, тюркская версия от начала до конца «шита белыми нитками».
Все необоснованные обвинения в мой адрес, пантюркистские завихрения этих авторов, их «тюркский набег» в этимологию слова «ермени» («армянин»), не имеющие никакого отношения к теме, безосновательные аргументы и домыслы мне почему-то напомнили русскую пословицу о горящей шапке.
А по поводу того, что уважаемым учёным кажется, что лезгины «не подозревают» о том, что Низами – лезгин, скажу: наш народ никогда не переставал считать великого поэта своим. Имя Низами занимает свое место в справочнике «Лезгинские писатели», в энциклопедии «Лезгистан», его жизнь и творчество представлены в учебниках по литературе именно с расстановкой акцента на его лезгинское происхождение.
А на вашу фразу, уважаемые учёные, что моя статья «не имеет научной ценности», мой ответ будет очень прост: для определения степени убедительности моих аргументов в пользу лезгинской версии биографии Низами разрешения из Баку не требуется.