О встрече с Расулом Гамзатовым я попросила, абсолютно не веря в удачу.
– Мастер, возможно, не даст интервью, у него траур, – объяснил мой добрый друг и коллега Абдурахман Юнусов.
И все же целый день я ждала результатов переговоров. Вдруг под вечер – звонок от их организатора, известного правозащитника Антуана Аракеляна.
– Собирайся, он нас примет! – руки затряслись от волнения.
Скованность усиливается, когда входим в тихий домик, погруженный в цветы с горькой нотой печали: три месяца назад умерла хозяйка, жена, подруга – Патимат Саидовна Гамзатова.
Вот и сам Расул Гамзатович. Вежливость поднимает его нам навстречу, но я вижу, как трудно, тяжко он встает.
Пока Абдурахман приветствует Расула Гамзатовича, представляет нас со всеми горскими церемониями, я вдруг робею от переполняющих чувств и слов, молчу. Как вести себя с человеком, объездившим весь мир, беседовавшим с самыми светлыми умами? О чем говорить? Так размышляю и разглядываю его – небольшого роста, заметно раздавшийся, траурная борода, белоснежные волосы. Ему сейчас семьдесят шесть…
Абдурахман, наконец, закончил перечисление наших званий, должностей, и… все мои наблюдения-размышления полетели вверх тормашками от одного жеста: выслушав нас, Гамзатов приосанился и подчеркнуто торжественно повел рукой в сторону человека, сидящего рядом, в глазах полыхнуло смехом:
– Ну что ж, а нашу делегацию представляем я и мой сосед, Алихан Хызыров… Мы хохочем, понимая его тонкую насмешку над нашей церемонностью.
И вмиг развеиваются мои сомнения. Передо мной – безумно интересный, очень близкий человек!
И тотчас на столе появляется все, что по горским обычаям необходимо для задушевной беседы. На душе становится светло и спокойно, как бывает только в давно проверенных дружеских компаниях. И вовсе не хочется начинать с чего-то традиционного.
– Расул Гамзатович, статьи, рецензии о Вашем творчестве можно найти в любой библиотеке. А хочется узнать, как и чем живете Вы сегодня. К примеру, как строился Ваш сегодняшний день?
– Ничего необычного… С утра ходил навещать друга в больницу – бедняга слег с инфарктом. Заодно узнал, как лечат нынче… Потом заехал на работу, посмотрел, какой ремонт идет в Союзе писателей Дагестана. Потом принимал писателей, один приехал из Кизляра… В общем, был как чиновник.
– Может, ошибусь, но, кажется, сегодня Гамзатов-поэт почти не слышен современному российскому читателю.
– Я провожаю одно время, встречаю другое. Взвешиваю потери…
– Мы много потеряли?
– То, что потеряли, это не так обидно. Хуже, что ничего не приобрели. В нынешней ситуации многие из ног делают головы, из голов – ноги. Те, кто рожден ползать, – летают, а рожденные летать – ползают, все красное делают и желтым, и черным, и даже коричневым. Это видеть очень тяжело. И если я сегодня не кричу, это не значит, что я молчу. Сегодня даже погибшие не молчат. Они говорят, но их не слышат. Никто никого не слушает, все говорят. Некрасов писал: «Жалок гражданин безгласный». Но сейчас не только гражданина, поэта – Бога никто не слышит.
О сегодняшних проблемах: языке, нации, коррупции – я писал задолго до «нового мышления». Еще задолго до перестройки мною была выпущена книга стихов и поэм «Последняя цена». Известно же, на базарах торговцы всегда спрашивают последнюю цену на товар. Но сегодня при «рыночной» системе товары и продукты, хлеб и соль стали дороже, а человек – дешевле. Стало возможным покупать и продавать то, что раньше было запрещено: совесть, подвиг, талант, красоту, женщин, детей, поэзию, музыку, иногда родную землю. С каждым годом цена жизни становится меньше, а цена вещей – больше…
Он замолкает, обхватив голову. Ладони – как две большие, беспокойные птицы. Возникшую паузу прерывает Антуан:
– Расул Гамзатович, я часто бывал в Махачкале. Через Дагестан не раз ездил в Чечню, организовывал переговоры по освобождению заложников…
– Война – самое ужасное, что может быть, – перебивает Гамзатов.
Но Антуан продолжает свою мысль:
–…И вот после Дагестана я отправился в Армению, и все меня спрашивали о Вас. К своему стыду, я не мог ничего сказать, не удалось с Вами увидеться…
– Ну, это ты шовинизм ко мне проявил…
Мы смеемся. Поразительное, редкостное умение говорить о серьезных вещах без надрыва, с мудрой улыбкой.
– Армяне – мои старые друзья. Когда начались события в Карабахе, я выступил в их защиту. Добрые соседи мои, азербайджанцы рассердились: мы твои книги сжигать будем! Я подумал-подумал, что ж, в конце концов, во все времена на площадях сжигали не самые плохие книги… Я пожарных звать не буду. Но не понимаю тех, кто заботится об экологии окружающей среды и в то же время засоряет умы сограждан национализмом.
– Сохранились ли у Вас связи с литераторами бывших советских республик? Ведь все-таки были в одном Союзе писателей.
Он воздевает обе руки к потолку:
– Разве не видишь, что происходит в Армении, Грузии, Белоруссии, на Украине?! Меня больше волнует не Союз писателей, а то, что рухнул наш великий Союз: вместо пятнадцати республик – пятнадцать президентов. Потеряны друзья, повсюду кровь, растет преступность, сокращается рождаемость, увеличивается смертность…
– А с Кубанью, Краснодарским краем Вас что-то связывает?
Он смотрит очень внимательно, теребит бороду, волосы. В глазах снова улавливаю теплые лукавинки:
– Мы, дагестанцы, всегда дружно жили с братским Краснодарским краем. Мы вместе сдавали двадцать пять миллионов тонн хлеба. Один миллион – Дагестан, остальное – Кубань, – отсмеявшись, он задумчиво тянет: – Кубань… Там жил мой друг – поэт Виктор Гончаров, учились вместе. Он писал:
За окном опять завыла вьюга,
А в горах сейчас почти что лето.
Дагестан, люблю тебя, как друга,
Как тоску извечную поэта…
– Расул Гамзатович, Вы ведь и депутатом поработали…
Он нарочито скромен:
– Да, да, среди депутатов тоже бывали приличные люди. Как-то с друзьями остановили такси в Москве. Водитель посмотрел на мой депутатский значок: «Этого не возьму, ненавижу депутатов!»
– Поэт и власть – это совместимо?
– Смотря какая власть. Поэт должен быть поэтом всегда, везде и во всем. Меня избирали депутатом. Но на бланке Верховного Совета я писал стихи: стихи о любви, о родине, о времени. И власть хорошо их принимала.
Многие поэты были у власти. Сам Гете был министром, но от этого не стал меньше как поэт. Айтматов – посол, но не перестал писать свои произведения. Много посредственных поэтов избирались депутатами, а пишут по-прежнему плохо.
Есть, конечно, поэты, которые борются против политического руководства. Я никогда не боролся. И многие не боролись. Они ставили более широкие задачи – общечеловеческие. И к тому же от политической борьбы каждый раз пахнет кровью, а литература – это человеколюбие. Моя жизнь – не столько борьба, сколько любовь. Надо помогать совершенствовать власть, систему, реформы так же, как поэт совершенствует стиль, форму своих произведений. Поэт очень далек от власти, и власть далека от поэта. И это хорошо. Если бы Чехов стал бороться против хамелеонов и злоумышленников, то ему некогда было бы о них писать.
– Расул Гамзатович, а сейчас среди депутатов, политиков есть приличные люди?
– Ой, они, по-моему, даже не стремятся такими быть. Наглые все очень…
– Расул Гамзатович, по Дагестану ходят легенды о Вашем остроумии. А Вы можете рассказать самую любимую историю о себе самом?
– Что ты! Это же прямая самореклама…
– Вам часто встречаются строки, явно подделанные под Вас?
– Люблю не подражателей, а продолжателей.
– А есть продолжатели Гамзатова?
– Я не патриарх. Я не Учитель, – насмешливо-беспомощно разводит руками. – Я даже не кандидат филологических наук!..
– В Дагестане с русскими не борются?
– Нет. Как можно бороться с самим собой? Мы же не такие глупые! Отток русскоязычных был не из-за того, что их преследовали, а скорее, из-за паники перед войной. Антирусских настроений в республике нет. И поток миграции обмелел.
Лучшее разрешение национального вопроса – не поднимать его вообще. Нет межнациональных проблем.
– Хорошо, а какие есть?
– Проблема у всех одна: освободиться от нищей свободы и голодной независимости. И революция преследовала хорошую цель, и перестройка.
Цели хорошие, а лозунги неправильные. Свобода, независимость, суверенитет… Мне кажется, это пустые слова. Независимых и свободных людей и народов не было и не будет в мире. И это не нужно! Все между собой взаимосвязано. Каждый в долгу перед миром, родиной, родными и близкими. «Суверенитет» – я не нашел такого слова в словаре Даля. Зачем мне быть независимым от тебя, от вас? Я как женился – независимость потерял; с соседями рядом поселился – независимость потерял… От России, от Москвы независимым быть? Это же глупость!
Конечно, в результате такой преступной независимости, голодной свободы начались разногласия, непримиримость. Гласность заменила согласность.
– Сейчас многие спорят, как жить. Кто-то говорит, что новая Россия должна строиться по западной модели, а кто-то убежден, что у нас свой путь…
– Это кто как думает. Но я знаю по Дагестану: нам тоже говорят: «Швеция у вас будет…». Только дагестанский кинжал не идет к шведскому костюму… Или вот Кувейт строить собрались.
– Что ж, Туркмения уже строит…
Он вдруг вспоминает, как совсем недавно ему звонил советник Ниязова, спрашивал, как поэт относится к вручению Нобелевской премии Туркмен-баши.
– Я ответил: «Если дадут – возьмите…».
И уже серьезно, раздумчиво:
– Есть многое, над чем следует размышлять. Поэт, если он не на стороне слабых, обиженных, униженных, не поэт. Во времена космополитизма, когда на евреев нападали, я выступал в их защиту. А когда сейчас на русских нападают, я – за русских.
– Сегодня русские обиженные?!
– Да.
– Я ждала, напротив, что Вы, как многие сегодня, скажете с обидой – вот, русские даже ввели в речь оскорбительный оборот: «лицо кавказской национальности» … А вы русских защищаете…
– Нет, зачем? Они в моей защите не нуждаются. Я говорю о тактике и стратегии. Тактика, может, и хорошая, но о стратегии никто не думает. Если будет проводиться такая национальная, вернее, антинациональная политика, Россию ждет взрыв, не уступающий по силе термоядерному.
…А за «кавказские лица» я не обижен. У него хоть лицо есть! А у тех, кто так говорит, сплошные морды.
Без конца нельзя унижать любой народ – будь это русские, армяне, азербайджанцы…
– Что тревожит Вас в жизни, что радует?
– О радости как-то уже никто не думает… Когда удается избегать несчастья – это и радует.
– У Вас великолепные дочери, зятья. А внуки?
Он поправляет:
– Внучки. Я действительно живу на острове женщин, так и книгу стихов назвал. Когда последняя дочка родила, и снова девочку, Патимат дала мне телеграмму в Москву: «Люблю тебя за принципиальность».
– Расскажите про любовь, Расул Гамзатович!
Он хитро улыбается:
– Слушай, я не специалист. Я просто влюбленный.
– А можно спросить, как Вы познакомились со своей Патимат?
– Не знакомился вовсе! Мы родились в одном ауле. Ее родители были богатые люди, деньги давали мне, чтобы я присматривал за ней в люльке. Потом, когда она выросла, я без денег готов был смотреть. Она согласилась, я женился… – и с наигранным сожалением: – А иначе у меня была бы большая богатая история любви… Не пришлось похищать на белом коне…
– Что читаете, Расул Гамзатович?
– По настроению. «Беседы с Гете» сейчас и стихи Махмуда. Вообще сегодня русская классическая литература – лучшая в мире. Какие проблемы поставлены! Война – и мир. Преступление – и наказание. Отцы – и дети.
– А сейчас сохранились ли какие-либо контакты с современными литераторами?
– Нет. Мне мало пишут, я мало отвечаю. Многие ушли из жизни – Тихонов, Абашидзе, Турсун-заде, Луконин, Солоухин, Симонов, Рождественский…
Мы долго молчим. Каждый о своем. Он перекатывает в руке яблоко – круглое, багрово-красное. В его больших бледных ладонях оно действительно кажется плодом познания Добра и Зла.
– Что такое счастье?
Он переспрашивает и мягко, вполголоса отвечает:
– Счастья нет. Это горизонт…
– Если бы Вам предложили: «Расул, скажи! Твое слово услышат и поймут сейчас в любом уголке, в каждом доме России…» С чем бы Вы обратились?
– Я бы сказал людям: «Подумайте! Подумайте над тем, что вы делаете».
…Разве мы узнаем Гамзатова до конца, разве увидим дно этого родникового колодца?