Важные события в его жизни происходили как-то вдруг, неожиданно, будто его вела незримая рука судьбы. Иначе как объяснить вот даже эти три штриха, которые я коротко изложу.
В доме отца в селении Аджахур, что в Кусарском районе Азербайджана, на стене висел тар. В те далекие годы, да, впрочем, и сейчас, ни один уважающий себя человек не отказывал себе в удовольствии иметь дома этот звучный, красивый музыкальный инструмент. Даже если сам и не мог играть. Отец его тоже не умел играть на таре, и, когда его не бывало дома, мальчик поднимался на стул, дотрагивался до струн и вслушивался в дивные звуки. Так продолжалось долго. Но однажды он снял со стены тар, сел на стул и заиграл. И тихо-тихо запел. Было ему тогда шесть лет.
Будучи студентом Дербентского педучилища, он уже писал стихи, которые нравились людям. Но однажды к нему подошел преподаватель и поэт Абдул Муталибов и доверительно, как сыну, сказал: «Послушай меня, мой мальчик, ты пишешь на азербайджанском языке, это похвально, но ведь высот Самеда Вургуна не достигнешь. Азербайджанский язык – для него ана дили (язык матери, родной язык), а у тебя ана ди-ли – лезгинский. Пиши на своем, и ты оседлаешь своего крылатого коня».
В шестьдесят лет он ушел на пенсию. Много десятилетий был редактором музыкальной редакции лезгинского радио и сразу, вмиг сжег за собой мосты. Никто из Даградио и не думал, что он уйдет на пенсию, да и намека не было ни с чьей стороны: ни друзей, ни завистников. Что его побудило совершить такой шаг? Выяснилось со временем. Сын решил строить себе дом, и отец обещал помочь. Но он не мог ломать рабочий ритм редакции: отпрашиваться, брать отпуск без содержания, опаздывать на работу под надуманным предлогом… Он был человеком чести. И совесть свою не хотел марать.
Вот те три штриха, которые вам обещал. Говоря о нем, не перечисляют его титулов, достижений, успехов. Просто называют его имя. И этим все сказано: Асеф МЕХМАН. А в переводе Мехман означает «желанный гость».
Недавно он подготовил к изданию сборник нот «Сто одна песня» и выпустил в свет новую поэтическую книгу «Сто газелей». И беседа наша началась со стихов.
– Асеф, я немного знаком с твоими поэтическими произведениями раннего и позднего периода. Они резко различаются: если ранние ничем не выдаются из общего ряда дагестанской поэзии, то поздние насыщены мотивами восточной поэзии. Откуда это: от Саади, Фирдоуси, Хафиза?
– А вот откуда. Я родился и вырос в Кусарском районе. Вокруг жили лезгины, азербайджанцы, таты, а в школе учились только на азербайджанском языке. И литературу читали на азербайджанском. А на этом языке издавались сборники восточных поэтов, или, как мы привыкли говорить, классиков персидско-таджикской поэзии. В ту пору особо любил слушать мугамы, а музыка мугама положена, как обычно, на газели. Отсюда и любовь моя и к дивной мелодии, и к глубокой философии Востока.
– И с каких же пор ты стал увлекаться персидской поэзией?
– С самого детства и по сегодняшний день. Сейчас, даже беседуя с друзьями и как бы подчеркивая мысль, привожу примеры, а точнее, читаю стихи персидских поэтов. В молодости я четыре с половиной года служил в Советской Армии в Узбекистане, в районе Бухары. И владея азербайджанским языком, кстати, и татским, а это диалект фарси, я имел возможность читать в свободное время восточную поэзию. И получать от нее огромное удовольствие, и отдыхать душой.
– Итак, ты сегодня увлекся сочинением газелей. А не пугает, что тебя обвинят в отходе от традиционного дагестанского стихосложения?
– Ну что могу поделать, если в голове складываются газели? Душа поет. Я не могу приказать ей: не пой газели, пой четверостишия. Почти все сто моих газелей опубликованы в «Лезги газет». И всем нравятся. А вообще-то для лезгинской поэзии газели – характерный вид стихосложения. Превосходно знал их Шахэмир Мурадов, писали Забит Ризванов, Шихнасир Кафланов и другие. Но отдельной книгой газели в России издал, хоть и нескромно об этом говорить, только я. Редактором ее является народный поэт Дагестана Байрам Салимов.
-Тебя не смущает, что твои газели будут повторять поэтов Востока, то есть твои мысли, твоя философия будет уже вторична, а не первична?
-Нет, я этого не боюсь. Все темы моих газелей навеяны современностью. Но я должен сказать, что лирические мотивы у всех гениальных поэтов повторяются: темы любви, женской красоты непреходящи.
Если не возражаешь, я прочитаю тебе одну мою газель.
Мир постареет, а любовь извечно молодою будет,
И даже узника в тюрьме любовь снедать собою будет,
Не в тягость речи о любви, коль верностью жива она,
Тот, кто разлукою сожжен, навек разбит тоскою будет.
Нам ноги для ходьбы даны, язык и губы – для бесед,
А руки – милых нам обнять, и счастье с лихвою будет.
А если, словно солнцу, ты не будешь кланяться любви,
Поймешь вконец, что жизнь твоя мучительной тщетою будет.
Асеф Мехман, познай любовь!
Других учи любить сполна!
Для всех влюбленных песнь твоя
Негаснущей звездою будет.
– Асеф, сколько книг стихов у тебя вышло в свет до «Ста газелей»? Какая дороже всего сердцу?
– До газелей издано пять книг. И дороже всех, конечно, первая – «Сердце матери». Открывается стихотворением «Мама». Оно так пришлось по душе мне (ну как может тема матери не задеть струны сердца!), что я написал музыку. Песню сейчас исполняют почти на всех языках народов Дагестана: на кумыкском – Зумруд Атаева, на лакском – Ясак Гашимов, на табасаранском – Ахмед Уруджев, на аварском – Магомед-Гаджи Исаков…
– Асеф Мехман у нас еще и музыкант, и композитор, и своими чарующими мелодиями снискал любовь народа. Какие твои песни на устах у людей? И у тебя?
– Как-то по делам я ехал в Баку. С соседом по купе разговорились. Я рассказал, что вот уже тридцать два года работаю редактором музыкальной редакции, сам пишу. И он меня узнал! «Мы часто слушаем в Азербайджане ваши песни, – обрадованно и с благодарностью сказал он. – А что вы окончили?» «Аджахурскую консерваторию», – пошутил я. Ну какая консерватория может быть в горном селении Аджахур? Об этой беседе я рассказал кусарскому журналисту Видади Савзиханову, а он возьми да и напиши статью о моем творчестве и моей «консерватории». А если серьезно, я не учился ни в консерватории, ни в музыкальной школе, как, впрочем, не обучался и в литературном институте.
А на вопрос, какая песня мне дорога, есть ответ, стандартный, по-моему, для многих: песня о матери. Ну как о ней не писать? Когда отца арестовали в тридцать седьмом году, все тяготы судьбы ей пришлось вынести одной…Дорога мне и песня «Первая любовь». Кстати, предмет первой любви, а он и на самом деле был, живет в Баку. И когда мне приходится по делам выезжать в этот город, моя жена Сари-ханум велит мне одеться чисто, красиво, дабы, если вдруг (случается же в жизни) встретит та, кому посвящена песня, не укоряла в душе мою хозяйку. Другая моя любимая песня – «Хош гелди» («Добро пожаловать»). Ее играют на всех свадьбах.
Свои мелодии я пишу на свои слова. Но, чтобы не обидеть друзей, несколько песен сложил и на стихи Шахэмира Мурадова, Байрама Салимова, Алирзы Саидова и других поэтов.
Музыку пишу не так много, как некоторые. Один из наших дагестанских композиторов, не хочу называть его имя, побывал в Дома творчества. Возвратившись, стал хвалиться: «Представляете, я написал восемь романсов». Мой друг композитор Магомед Гусейнов, обратившись ко мне, удивленно пожимая плечами, отметил: «Асеф-муэллим, Узеир Гаджибеков, создавший великолепную музыку, за свою жизнь написал всего несколько романсов, из них «Сенсиз» и «Севгилим джаны» и сегодня волнуют людские сердца, а наш друг за один только месяц сочинил восемь. Удивительная работоспособность…»
– Я слышал, как твой коллега по работе принародно сказал: «Асефу надо за это памятник поставить». За что, объясни, пожалуйста?
– (Смеется). Как ты об этом узнал? Это сказал главный редактор даргинской редакции Зубаир Гаджиев. На худсовете мы рассматривали работы наших авторов, а многие из них не могут писать ноты… За них писали Сейфула Керимов, Наби Дагиров и другие. А я не только сочиняю, но и пишу ноты (партитуру). Потому Зубаир и сказал: «Асефу надо за это памятник поставить».
– Ты не окончил ни консерваторию, ни литинститут. Значит…
– Значит, два памятника. А чтобы не смущать общественность, один в Азербайджане, другой – в Дагестане (смеется). Это шутка.
– От кого такой щедрый талант? От Бога?
– Знаешь, есть люди, которые всю жизнь чего-то ищут, к чему-то стремятся…
А тут в моем случае они сами меня ищут – и стихи, и музыка. Наверное, все-таки это Божий дар.
Я очень люблю стихи Етима Эмина, они поются как песни. Как-то в один из серых дней, когда за окном лил дождь и на душе было тоскливо, я взял в руки тар и стал напевать мелодию на стихи Етима. Не Всевышний ли помог, подсказал? Не знаю…
– Какие чувства заставляют тебя создавать поэтические и музыкальные произведения? Ведь чтобы написать что-то значимое, должно гореть сердце, неистовствовать душа?
– В молодости – любовь. Затем – жизнь. С течением времени – философия нашей жизнедеятельности. А сегодня – страх: холодильник полон продуктами, а боишься за завтрашний день. Все вокруг шатко, нестабильно. Разве это не тема для размышления?
– Ты должен быть человеком впечатлительным, милосердным, ранимым. Холодному сердцу не постичь души человека, его боль, горе, гнев.
– Ты это подметил. Когда я вижу плачущего ребенка, пусть он даже держит «Марс» или «Сникерс» в руке, у меня слезы выступают на глазах. Не могу смотреть на страдания людей. Иногда жена упрекает: «Ты же горец, будь твердым». Да, я горец, но у меня не камень в груди, а душа, и она болит и не разучилась болеть. Может, это и хорошо? Не знаю.
– Девушка, которая стала твоей женой, матерью твоих детей, за что тебя полюбила?
– Это тоже интересный вопрос, и ответишь на него не сразу. Мне кажется, за мои мелодии. Я до тридцати двух лет не был женат. Уже и не думал о женитьбе: мне достаточно было любимой работы, друзей и звучного тара. Хотя родные и прожужжали все уши о том, что давно пора иметь свою семью, а старший брат как-то позвонил из селения возмущенно: «Из-за тебя не можем папаху носить».
И вот случилось то, чего все ждали. В мае город праздновал День песни. Народ стекался к стадиону. Гляжу, человек пятнадцать, и все девушки, толпятся у входа, а пригласительных билетов нет ни у одной. Подхожу к милиционеру и прошу пропустить их как участниц хора Даградио. Они веселой стайкой вошли на стадион и тут же исчезли, испарились в огромной толпе людей. Только две остались сидеть на скамейке. Короче говоря, после праздника проводил их до общежития. Одна из них и стала моей женой. Вот так я нашел мать своих детей.
– Дети унаследовали от тебя любовь к поэзии, музыке?
– Нет. Музыку любят, но сами не играют. Думал, старший сын хоть пойдет по моим стопам, купил пианино с целью обучить его, учителя нанял. Но вижу, душа не лежит. Ну и не надо. Без горения огня не бывает.
– Каждая литература национальна: писатель прославляет свой язык, свой народ, природу своего края. Музыка же интернациональна: ее понимают и принимают, как свою, каждый и все. Ты, представленный в двух ипостасях, кем себя ощущаешь?
– Ты знаешь, у меня есть восьмидесятилетняя сестра Чимназ. Как я женился, она с нами. Однажды по телевидению Бостонский симфонический оркестр исполнял музыку азербайджанского композитора Фикрета Амирова. Сестра пришла из другой комнаты, подсела к телевизору и так внимательно слушала, словно для нее перестало существовать все вокруг. Я был поражен: азербайджанская музыка, исполняемая американцами, захватила ее. Вот это и говорит о том, что музыка интернациональна. И я сам тоже интернационалист.
– Если я не ошибаюсь, ты владеешь несколькими языками?
– Азербайджанский язык в Аджахуре считался ана дили (материнский язык): на нем учились и говорили. Сам я лезгин и обязан был знать свой. А когда работал в Хизинском районе в Азербайджане, научился татскому языку. Во многих селах жили таты, и в течение трех месяцев я овладел их языком: кстати, он родствен фарси.
– Наверное, у тебя и друзей немало было среди них?
– Ну, конечно. Как можно без них? Это известный тарист в Дербенте азербайджанец Саади Заманов и популярные композиторы: тат Джумшуд Ашуров и азербайджанец Баба Кулиев, это и поэты Шахэмир Мурадов, и Буба Гаджикулиев, и музыковед Владимир Сперанский… Всех не перечислишь.
– Асеф, почему-то ты не рассказываешь, что являешься и драматургом, пишешь пьесы.
– Ну что ж, придется похвастаться. Впервые в Дагестане музыкальную комедию написал я. И либретто, и музыка мои. Называется комедия «Моя Седеф» (Седеф – имя девушки). Успех она имела очень большой, была поставлена Лезгинским драмтеатром в Дербенте и несколько раз показана на сцене Русского театра в Махачкале. Вторая музыкальная комедия называлась «Шуршурали». Третья песня – драма в стихах «Каменный сундук» – неоднократно передавалась по дагестанскому радио.
– В детстве все мечтают о романтических профессиях. О чем мечтал ты?
– Не поверишь, если скажу, что я хотел стать художником. Почему-то не вышел, не получился из меня художник. Но главной целью моей с детства, было… не догадаешься, если не скажу, – чтобы меня все знали. Чтобы звучало на устах у всех мое имя. Мать меня постоянно корила: все деньги зарабатывают, а ты гонишься за именем. А это было моей страстью, и я ею гордился.
– Как ты думаешь, поэты и композиторы ныне в чести?
– Нет. Когда я работал на радио, писал песни – меня поздравляли, как-то славили. Сегодня – нет. Даже если напишу лучше, намного лучше, чем в те годы. Не в чести мы, никому не нужны.
– Вот ты проповедуешь в своих газелях праведную жизнь, красивую, чистую любовь, а миром ныне правит философия денег. Не пустой ли звук для нового поколения твои газели?
– Нет, не пустой звук. Без денег жить, конечно, нельзя. У нас в народе говорят: «Бедность заставляет открывать дверь врага». Но сколь бы ты ни был богат, без любви нет жизни на земле. Да и богатый человек без любви в душе – пуст; он не знает, для чего живет.
– Сегодня твое творчество еще горит или уже погасло?
– Ты хорошо задал вопрос. Все спрашивают о творческих планах, а ты иначе… образно, красиво. Нет, не погасло. Когда устанет душа, когда перестанет биться сердце – тогда погаснет и моя любовь.
Асеф МЕХМАН: «Без любви нет жизни на земле»
Последние новости
