Саида Гусейнова (Далгат), домохозяйка; 70-80-е гг.
Как-то в 1966-м году моя мама, еще совсем молоденькая студентка пединститута, шла себе с подругой по улице Советской на второй рынок. Шли они мимо стройки. Не знаю уж, что там на эту подружку нашло, только она вздохнула мечтательно, указала на полувозведенные стены и сказала: «Хотела бы я жить в этом доме». Мама рассказывала, что еще так недоуменно на нее посмотрела, что в нем особенного, дом, как дом, даже недостроенный. Посмотрела и забыла. А через пару лет вспомнила, когда вышла замуж, и именно в этот дом привел ее муж. Строился он изначально для обкома. Но потом они между собой перегрызлись, эти обкомовцы, и дом отдали кооперативу «Наука». Там все преподы и поселились. В том числе и мой папа Мурад Далгат. Он в то время был преподавателем сельхозинститута.
Жаль, я не застала то время, когда дом только заселился, все молодые такие, лет 30-ти максимум, у всех маленькие дети. Во дворе тут же построили беседку, двор засадили деревьями и цветами. Да и то, что сам дом стоял буквой «г», будто отгораживая двор и свою внутреннюю жизнь от шума улицы, создавало ощущение защищенности что ли. Со временем, правда, все пришло в упадок. Но еще до этого стало очень весело, потому что прямо под нашими окнами разместился ЗАГС. С утра в выходные, когда, казалось бы, самое милое дело поспать подольше, к нам во двор с визгом, с сигналами машин начинали врываться брачующиеся и их родня. А раньше, как ходили жениться? С песнями, с гармошками. Родители дергались по этому поводу, а нам, детям, так нравилось! Мы все высыпали во двор, на балкон, а прямо под ним, получается, вводили невесту в зал. Все вокруг начинали раскидывать монетки, конфетки. Заведующая ЗАГСом была очень колоритной тетенькой, звали ее, кажется, Раиса Георгиевна. Глазастая такая, с прической, в длинном платье в пол, будто всегда при исполнении и готова в любую секунду сказать: «Объявляю вас мужем и женой!» Там, впрочем, все были очень красивые, нарядные, от них от всех пахло хорошими духами. В 80-х годах ЗАГС переселили, а в помещении устроили опорный пункт милиции. Ощущение праздника не проходило. Вместо счастливых и оруших свадебных гостей по нашему двору стали шастать такие же счастливые энергичные дружинники и менты, периодически кто-то выламывался из окон опорного пункта, и они толпой его ловили.
Мало нам было шумной улицы Советской и опорного пункта под окнами, так сзади притулился еще и Второй рынок, от которого наш двор отделяли только гаражи, справа ЦУМ, а слева гостиница «Кавказ». Для детей, конечно, раздолье! В советские годы «Кавказ» был довольно приличной гостиницей, с хорошим рестораном. И очень колоритного они себе добыли швейцара – важного, с бородой, в фуражке. По вечерам начиналось веселье, и нам с улицы было видно, как по ресторанному залу под лезгинку плывут лебедями «отдыхающие» тетеньки в сарафанах и с обожженными плечами, помахивают платочками. И рядом с ними с криками «асса!» скачут наши усатые дядьки, как в «Мимино». На заднем дворе гостиницы в 80-е завелись наперсточники, обжились, стали совсем своими. Когда я трусила в школу, они, отрываясь от «работы», кричали мне: «Двоечница!» и вообще вели себя, как дальние, но родственники. Разве что дневник не проверяли.
Рядом под ЦУМом был ресторан. Там часто гулял мамин брат Ибрагим. Он был единственным сыном в семье, остальные три девочки: бабушка его боготворила, ну и он вырос избалованным. Такой видный мужчина, красивый, бывший боксер. Как-то зашел к нам накануне Нового года, а мы елку не успели купить. Он был возмущен! Ушел и через полчаса явился с елкой, которую срубил неподалеку, на Университетской площади. Папа был в ужасе и тихо ночью пошел ее выбрасывать. Ну, вот этот дядя частенько гусарил в том ресторане. Его забирали, понятное дело, с шумом, гамом, доставляли в опорный пункт и папа раз за разом вытаскивал его из передряг. Впрочем, ему было не привыкать. У него у самого были непростые родственники. Бабушка моя Фатима была из хорошего рода, ее отец Нурбаганд был наиб. У них в доме последние годы своей жизни жил Омарла Батырай. Бабушка была еще ребенком, но хорошо помнила его. В 13 лет ее взял в свой дом будущий муж Габибулла. Ей наняли гувернанток, обучали манерам и грамоте, и в 16 лет она стала его женой. Детей у них не было, вскоре Габибулла умер. Замуж она больше не собиралась. А у ее брата был друг Абдулманаф Далгат, на пять лет младше нее, видимо, они друг другу понравились и поженились. От этого брака у них родилось трое сыновей. Далгат, Умалат и мой отец Мурад (Муртаза).
Далгат был упертый, старательный, а Умалату все давалось легко. И оба пошли в хирургию. Ругались они страшно, но это были высокодуховные, не мещанские ссоры. По мединституту ходили про них легенды. Рассказывали, как дядя Умалат пришел в кабинет к дяде Далгату за кого-то просить. А дядя Далгат был совершенно неподкупный и вспыхивал мгновенно! И вот через минуту дядя Умалат выскочил из кабинета с красным лицом, постоял, отдышался, зашел опять и сразу же вышел. Уже начал спускаться по лестнице и тут распахнулась дверь, выскочил дядя Далгат и, ухватившись за перила, прокричал в спину убегающего брата: «Сам дурак!» Все родственники знали, что стоит им встретиться, как они начнут грызться друг с другом. На всех семейных мероприятиях их старались сажать подальше друг от друга, иногда даже в разные комнаты. Но даже оттуда Далгат, тряся вилкой, кричал Умалату: «Ты оперируешь так, что я хо-ло-дею!»
Все детство я околачивалась на Нурадилова у Тахмины, подружки. Вот это был двор. Настоящая «Воронья слободка»! Обычный двухэтажный дом, два подъезда, по две квартиры на каждом этаже. Но при этом такое количество колоритных личностей на сантиметр площади, что на три многоэтажки хватило бы. Вокруг стояли какие-то бараки, и в них тоже невозможной яркости люди жили. Дядя Гафур, например. Бывший кок, очень добрый дядька, периодически выходил поддатый, вздыхал и говорил в пространство: «Жизьнь есть жизьнь». Тетя Валя еще там жила, крупная такая женщина, любила выпить и к ней приходила подружка Люда, щуплая, сухонькая. Как-то они сидели, а тут приперся какой-то мужик. Тетя Валя не хотела его видеть и послала Люду сказать, что ее нет. Та нацепила зачем-то очки тети Вали и пошла врать. Гость ей не поверил. Она очень возмутилась. «Мужчина! – сказала она, – неужели я буду вам врать, мужчина? Я, взрослая женщина…», затем помолчала и добавила в качестве веского аргумента: «В очках!» А в другое семейство на Новый год явился какой-то родственник. Он начал буянить, и его выставили. Ушел. Но среди ночи вернулся, залез на окно, благо жила семья на первом этаже, и, раскачивая решетку, орал: «…А тогда верните мои мандарины!» Соседний двор был не хуже. Там жила одна семья, у них была дочь разведенная, с ребенком. И вот к ним приехал из Буйнакска родственник, молодой пацан. Жил у них и учился. И дочка эта, назовем ее Риткой, его быстро охомутала, они пошли и втихаря поженились. Но прознала буйнакская родня. И приехала. И вот идем мы с Тахминой по переулку и слышим из этого двора дикие вопли. Причем, галдит целая толпа, но один голос солирует: «Все-е-е, Яша-а-а! Нет у тебя больше па-а-апы! Нету ма-а-мы! Нет у тебя больше дя-яди! Надо было эту … куда-то спихнуть. Нашли тебя, дурака-а-а!»
В школу меня запихнули в престижную. В 13-ю, в «триналку». В третьем классе к нам перевели известного школьного хулигана. На второй год он оставался раза четыре. Как мы все боялись этого Рожкова, до дрожи в коленках! Худющий, длинный, взъерошенный, конопатый – вылитый Гекльберри Финн. Раз в школу явился его старший брательник и долго бил его в сортире за то, что Игорь украл его часы. И вот как-то он за мной погнался. Я мчалась от школы до своего двора, как олень! Ранец колотил меня по лопаткам. Страшный Рожков дышал мне в спину. И тут я влетела в свой двор, где сидели дворовые пацаны. Что тоже учились в триналке. «Оооо, Рожков..!» – Нехорошо заулыбались дворовые пацаны. Чем дело закончилось, я не знаю, но больше он ко мне не подходил.
А так город был безопасным, единственный человек, которого я шугалась, был бывший воришка по прозвищу Омар Хайям. Он жил где-то на Титова, худющий, сморщенный, с бельмом на глазу, а Хайямом звали за то, что знал и читал наизусть рубаи. Он вместе с другими такими же тусил в парке рядом с площадью. Все они были «типа фотографы». И знали всех. Мне было тогда уже лет 20, я работала в Горсуде, ходила через парк домой, и через некоторое время они и меня заприметили. И вот как-то этот Хайям решил ко мне подкатить, старый ловелас. Остановил меня и начал «да я тебя знаю, ты на моих глазах росла». Я поглядела на его бельмо, содрогнулась, но ответила: «Очень приятно». «Знаешь, – продолжал Хайям, цыкая зубом, – мы тут решили, что ты по городскому рейтингу седьмая по красоте». Тут я опять содрогнулась, представив, что эти ханурики составляют какие-то еще рейтинги. Но виду не подала, а беспечно спросила «А кто же первая?» Первой оказалась Ира Гейдалова, директор музыкалки при 13-й школе, действительно очень красивая женщина. И тогда я поняла, что у них все очень серьезно. Ну и мы с Хайямом задружились. Я в этом парке потом часто гуляла, иногда с маленьким племянником и, каждый раз Хайям подходил, смотрел на ребенка и ронял: «Как дочь!»
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.