А чтобы сделать с ним интервью, нам пришлось пойти в… гимназию №18. Да, да, в субботний день мы нашли его именно там. Оказывается, чаще всего Шамиля Гимбатовича можно застать не в его кабинете, а в школе с детьми. И это объясняется не только его стремлением выявлять и стимулировать одаренных школьников. Но и как объяснил нам сам собеседник, такие встречи он проводит в рамках реализации приоритетной программы Главы Республики Дагестан в сфере образования.
– Я вообще счастлив, когда вижу независимых детей. Что значит – независимых? Если встреча с детьми была б без учителей и без директора, у нас в классе был бы такой переполох! Я всегда говорю – с детьми я становлюсь ребенком.
Лариса Дибирова: – В одном из интервью, Вы также сказали, что у хорошего человека может получиться плохая торпеда. И что у гениального ученого должно быть здоровое неуважение к авторитетам. Потому что в разных кабинетах его пытаются причесать. А Вас пытались? В каком кабинете?
– Пытались и сейчас пытаются. Это отдельная тема. Я бы назвал ее «Зачтенные синяки». Я почти уверен, что это будет кому-либо интересно… При этом «синяки» в каждое место по нескольку раз. И я себе говорил. Что это? В каждом кабинете тебя причесывают? И это на тебя влияет? А как же ты прикидывался Пифагором? А как же Эйлер..? Тайно я ощущаю свою сопричастность к разным эпохам. Я живу во всех веках. Во всех эпохах у меня есть друзья. Это фантастический импульс внутри, который позволяет тебе прочно стоять на бетонной опоре и головой уходить в заоблачную высь. Ты идешь на Эверест. Что ж, пускай кусают… На одной из вершин некоторые пожалеют, что тебя укусили, а некоторые захотят тебя загрызть. Ничего… Хемингуэй, говорят, ежедневно требовал от себя доказательств своего мужества. Он заходил в клетку с тигром. Ему говорили, куда ты лезешь? Он отвечал, я вам кажусь таким смелым. А сам дрожу. Так же и Ван Гог… над ним издевались и он издевался над собой. Если я вам даю искреннее интервью, у вас будет уважение к моим сединам. Не потому, что я отстучал столько лет. Потому что я вам, может быть, напоминаю вашего деда, который от вас ничего не требовал, только чтоб вы шли не чужой, а своей походкой.
Все эпохи и цивилизации и все самые достойные люди, которые создавали ценности – их называют абсолютными ценностями. Ценно только, когда оно абсолютно. И сейчас тоже. Мало ли что предлагают сейчас мне разные места. Человек всегда хочет выглядеть лучше, чем он есть, и никогда этого не получится, если он таковым не является. Быть и выглядеть. Выглядеть – означает только внешнее оправдание. Быть – внутреннее совершенство. Если оно есть – внешнее оправдание обязательно придет.
Я считаю самым своим большим достижением – чувство кошмарного умственного напряжения. Напряжения – не бытового, а напряжения, которое размазывает тебя по Вселенной. Наука делает тебя независимым, знаете почему? Острота бытовых проблем снижается увлеченностью. Задача науки, музыки, журналистики заключается в том, чтобы быть мало зависимым. А политика, конечно, она связывает руки, ноги, отрывает язык и связывает его как угодно. Независимость и свобода в любви к выбранному направлению. Если радость не связана с мыслью – это недоразумение. Свобода удерживает тебя на плаву.
ЧУЖИЕ ОШИБКИ Я ПРИЗНАВАЛ КАК СВОИ
Л.Д.: – Вы когда-либо ставили себе временные рамки? Я уйду во … лет. Или же Вы хотите уйти, когда устанете создавать?
Бэла Боярова: – Или этот процесс бесконечен? Поэтому и сказали детям, что Ваше любимое число – бесконечность…
– Уходить надо тогда, когда планка не поднимается выше. Если завтра я не буду растворен в дебрях бесконечного многообразия пылающих идей, я ни одного дня вообще не хочу. Даже жить. Ни за что не цепляюсь. Столько, сколько думаешь. Думаешь – получается, и ты пользуешься спросом. В первую очередь, у самого себя.
Я всегда вел активный образ жизни, вкалывал по йоговской системе, но я знаю, сколько мне лет. До 14.00 мне лет 40, до 18.00 мне все 70, а потом мне 1000 лет, а может, и больше. Я не ставлю рамки, но утром, засучив рукава, говорю – сегодня или никогда.
Л.Д.: – Когда Вы уйдете на отдых, как все дагестанцы уйдете с головой в религию… или у Вас другие планы? Вообще Ваше отношение к религии?
– Наука и религия не мешают друг другу. У меня всегда была такая точка зрения. Меня всегда приводило в состояние экстаза пение «Ла илла». И когда я был совсем маленький, и сейчас… Я уверен – это два крыла, которые создают полет. Куда б я не ушел – я ухожу либо в одно из этих направлений, либо в оба. Я считаю, что наука – одна из эффективных дорог в религию. Задача религии заключается в том, чтобы возвысить человека до мысли о Боге. Это этическая сторона. Наука отвечает на вопрос – как? Поэтому для меня они нераздельны. Религия производит совершенно потрясающее впечатление в силу своей мягкости, доброты. И приравнивания людей.
Наука в моем представлении – награда Бога за твое усердие и беспощадность к самому себе точно так же, как невежество является наказанием Бога. Это абсолютно точная формулировка. Я встречаюсь со многими религиозными деятелями. У нас была замечательная встреча с Равилем Гайнутдином. Он официально и по-дружески пригласил меня в Москву сделать сообщение для разных конфессий на тему: что есть существование – существование выхода из ситуации, существование решения, существование Бога. Ты живешь жизнью, которую ты не создавал, тебе ее подарили. Вот это и есть название Бога.
Наука должна делать человека добрее, сильнее. Но делает она это незаметно. Почему? Потому что из-за своей занятости, я не могу создать агрессии. Поэтому наука и религия – это два крыла для большого и доброго полета.
Б.Б.: – Шамиль Гимбатович, торпеды, ракетное оружие, космические технологии, подводные лодки – все это связано с Вашим именем. Мне до сих пор такие люди, как Вы, казались кем-то вроде небожителей, которые заседают где-то в академиях наук, на всемирных конгрессах. Но Вы – человек с большим чувством юмора. Вы рассказывали, что просили своих богатых друзей «отстегнуть» на стипендии Вашим одаренным студентам. И когда они спрашивали Вас: «А тебе?», Вы отвечали: «Это и есть для меня». Другая не менее интересная из историй – Вы создали «Картотеку проклятий на аварском языке». Вы могли б рассказать подробнее о ней?
– Я никогда никому по своей инициативе проблемы не создаю. Но и мне никто не создаст. Мне кажется, это достойно.
Я собирал проклятия на аварском языке. У меня большая картотека была. И Расул Гамзатов спрашивал меня, а зачем это нужно. А мне интересно было, что аварцы считают хорошим, а что плохим для себя. И собранный материал ему отдавал. Вот, например, в «Моем Дагестане». Там есть одна прославленная женщина, которая на пустом месте могла ляпнуть такое… не потому, что злая, просто так она говорит. Подобрали хороший день, когда не хочется ругаться. Птички поют. Мы к ней подошли и сказали: «Уважаемая, нам сказали, что вы грандиозно владеете проклятиями…» Она проехалась по его фигуре и сказала: «Слушай, идиот. Чтоб отсох язык твой или того, кто тебя сюда прислал. Дорого ли стоит плач в доме, в котором никто не умер? Чтобы ты забыл имя своей любимой. Чтоб у тебя ветер свистел во рту, когда в нем не останется зубов!»
Мне эти выражения интересны с точки зрения радикальных лингвистических форм, которые обладают большой убедительностью. Это интересно с точки зрения того, откуда произошел мат. Откуда же он произошел? Я когда приехал в Ленинград, сначала казалось, что все там идет в рамках цивилизации. Никто не ругается. А утром едешь в метро – сплошной мат. Я тогда задумался, откуда это? Почему люди ругаются? Что это означает? С этой точки зрения, я отношусь к людям, которые очень хотят понимать других людей. Но, если хотят влиять на меня, это невозможно. Я совершенно искренне это говорю.
Б.Б.: – Вы говорили, что систематизируете ошибки и влюбляетесь в них. Если говорить об ошибках, не научных, а жизненных, у вас много их было?
– Кажется, нет ни одной ошибки, которую я б не совершил, и нет ни одной, которую я совершил бы дважды.
Б.Б.: – Как Вы считаете, надо их исправлять?
– Исправлять надо их не тогда, когда тебе по лбу стучат. Смертельно влюбляюсь, так я говорю, когда ошибка от меня уходит. Бытовые ошибки надо долго облюбовать. Внутренне понимаешь, он был прав, я поступил нехорошо. Но я не хочу ему признаться, что не прав. Потом идет борьба мотивов. Я ищу случай, как ему это сказать. Вначале я узнавал, как другие исправляли. Спрашивал у отца, у других людей. Способ исправления ошибок я облюбовал от и до. И потом я наткнулся на запись в Коране: «Если ты исправишь одну ошибку – 10 других улетят от тебя». Что это означает? Твоя ошибка не существует сама по себе. Она связана с теми ошибками, которые ты еще не совершил в будущем. О которых ты еще не знаешь, но ты их совершишь. А когда ты эту первую исправил, те, последующие, потеряли почву. Так же, как в науке. Мне кажется, ты соображаешь хорошо, когда ты внутри стал свободен от ошибок. Если ты переполнен ошибками, то тебе и соображать некогда. Тебе надо все время притворяться. А освобождаясь от ошибок, становишься свободным. Некоторые чужие ошибки я признавал как свои. Потому что не хотел потерять дружбу. Старался вместе с другом исправить его ошибку незаметно. Это вообще звездный кайф!
ПОСТОЯННО ЧЕМ-ТО ОЗАДАЧЕН
Л.Д.: – Вы говорите, что любите все время быть чем-то озадачены. Что Вас сейчас озадачивает?
– Со вчерашнего дня я сверх озадачен наличием объекта, у которого нет ни левого, ни правого. Не могу очухаться от этого чуда! После того, когда я в доску налюбовался им, у меня есть острейшая потребность это кому-то подарить. Это невозможно подарить кому угодно. Поэтому я ищу взгляд – жизнь лица. Жизнь этого лица, жизнь этого лица… Кто может восторгаться этим? В связи с этим я звоню в Москву, Петербург, в Лондон, Шанхай… А потом я успокаиваюсь. Но внутри меня неспокойно: этот объект ищет себе другой объект, сопричастный к этому. Вчера, сегодня я думаю про этот объект, у которого нет левого и правого. А как сделать так, чтобы было левое и правое?
Л.Д.: – Вот Вы, кстати, знаете, чем меня озадачили?
– Чем?
Л.Д.: – Когда написали на доске 1:0≠0. Я даже сфотографировала. Сижу и думаю…
Б.Б.: – На ноль делить нельзя?
– Да вы что?! Я так написал? Нельзя так писать. Это надо зачеркнуть. Если 1:0,1… (начал объяснять, расписывая примеры на бумаге). Я вас сейчас одновременно поймаю (смеется).
Л.Д.: – Я уже жалею, что Вам сказала об этом.
– Нет. Это классная вещь! Вот, смотрите, сколько будет, если 1:0,5? (Л.Д.: Два. Ш.А.: – Как из одного может получиться два? Л.Д.: – Две части целого. Ш.А.: Вот правильно. (Дальше решают примеры).
Б.Б.: – А меня, знаете, что озадачило?
– Что?
Б.Б.: – Я читала одно из Ваших интервью, в котором Вы рассказываете, что с Вами происходило после поступления в Ленинградский кораблестроительный институт. Вы думали, что весь мир говорит на аварском, и очень удивились, когда оказалось, что это не так. Вы ненавидели русский язык, первый диктант написали на «единицу», и в нем было больше ошибок, чем букв в самом диктанте. Сейчас я слушаю Вас: Вы просто безупречно говорите на русском языке. А в Интернете даже можно найти афоризмы Вашего авторства.
– Мне кажется, детка, это дело вот как происходит. Первый раз мне показался даргинский язык русским. Когда я учился в Изберге, думал, что все неаварские языки – это русский. Так что даргинский я узнал раньше, чем русский. И когда мы начали изучать русский язык, я потом удивлялся: «Такой разный, что ли, этот язык?!» Мне сказали: «Слушай, это разные языки» (смеется). В Петербурге был такой Товстых, такой теплый, добрый русский Иван. Он сделал мне скидку на незнание языка и не обратил на это внимания. Меня все время это преследовало. И я один раз зашел к нему и говорю: – Евгений Васильевич, я приглашу Вас на один семинар. Он говорит: – Какой? (Я уже говорил, что никого никогда не стеснялся. Заходил спокойно и к ректору, и куда угодно. Мне казалось, что я должен быть во всех кабинетах). Я отвечаю: – По языку и лингвистике. Он спрашивает: – А кто проводит? Я говорю: – Я хочу провести. Я выучил всю теорию, все уровни лингвистики: внешнюю, внутреннюю, морфологию, фонетику, синтаксис, семантику… Я просто в это время был озадачен: откуда разные языки, такое количество алфавитов… На одном семинаре я пришел и говорю: «Мне для дела нужно. Меня интересуют некоторые сведения о языках, и я пришел спросить их у вас. Мой первый вопрос такой: почему в моем родном аварском языке 45 букв, а в нем нет слов «компьютер», «решение»… Почему? Чем больше букв, тем больше возможностей. В арабском 28, в английском 26, а у нас 45. Чем определяется количество букв в алфавите?» Как партизаны все молчат. Тогда я увлекся русским языком. Совсем недавно возникшее направление – паралингвистика – тоже мне интересно. В разных вузах страны я веду семинары, которые называются: «Как окрасить информацию, как подавать, с какой частотой и как определить, сколько радиоактивно, сколько отскакивает». Это вообще очень классная вещь. К языку привязанность сохранилась, но эта привязанность не выше, чем к точным наукам. Это для меня, как упаковка – первая модель познания мира происходит через язык.
УЧЕНИК, ДРУГ, УЧИТЕЛЬ…
Л.Д.: – В студенческие годы у Вас возникали конфликтные ситуации с преподавателями из-за Вашего нестандартного мышления. Как дальше складывались с ними отношения?
– С «Корабелкой» у меня безумная любовь и дружба. Безумная в хорошем смысле этого слова. Первый конфликт произошел так. Для торпед есть такая характеристика, как «дальность, умноженная на скорость – величина постоянная». Профессор Шивело это нам рассказывал, и спрашивает меня: – Ты понял это? Я говорю: – Да, понял, это довольно простая вещь. Он говорит: – Что простая вещь? Я говорю: – Дальность на скорость – это совершенно простая вещь. Профессор говорит: – Встань, расскажи. (В аудитории стоял хохот. Студентам нравилось, чтобы я хоть иногда приходил. Я ругался с преподавателями: им это нравилось.). Я говорю: – Вот в ауле… А Шивело говорит: – Снова он начинает про свой аул! Я продолжил: – В ауле осла ведем на мельницу. Если мельница далеко от твоего аула, то осла туда с бешеной скоростью гнать нельзя. Скорость осла должна быть небольшая. А если рядом, можно гнать его. Профессор потом говорит мне: «Слушай, ты необыкновенный мальчик. Можно я буду ссылаться на тебя и это рассказывать?» Я мурыжил всех преподавателей вопросами: «А зачем?» Студенты не любили даже садиться со мной, потому что даже к тем, кто со мной сидел, преподаватели относились плохо. Я замучил преподавателей вопросом: «А зачем надо было интеграл обозначать вот таким знаком?»
Л.Д.: – И Вы придумали какой-то свой знак?
– Нет. Мне просто было интересно, почему так, а не по-другому. Интересно было знать, кто же это придумал. Мне никто не смог ответить, но я не успокоился, пока не узнал. Нашел в библиотеке.
Б.Б.: – Вы рассказывали, что и в библиотеке Вас ненавидели.
– Да-а. Я приходил в библиотеку, быстро-быстро проходил мимо работников и с утра до вечера читал книги. А потом думал. Я вывел тогда для себя формулу: э2 х 9. Два часа читать, девять – думать. И сейчас я ею пользуюсь. Вы знаете, я во всем невозможный консерватор. Консерватор в смысле клетки. Трансрациональный консерватизм. Вечно выполняет свои функции. Она не может, как флюгер, то туда, то сюда.
Сейчас у меня бывают встречи на всех без исключения факультетах Кораблестроительного университета и невероятная любовь с ними. А во время учебы я вел себя, конечно, абсолютно своенравно. Я отказывался подметать и мыть полы в общежитии: «Пошел вон, идиот! Ты что, не знаешь, откуда я приехал?!» Я вам похвастаюсь, покажу у себя в кабинете фотографию моего учителя, профессора Константина Ивановича Рогожника, которому сейчас 90 лет. Он рассказывал мне, что всегда думал: «Когда этот абориген уедет отсюда?» Он сейчас написал книгу и подарил мне с подписью: «Выдающемуся гидродинамику, ученику, другу и учителю». Для меня это высшая награда, которая вообще может быть. Я очень дорожу этим. Это, как якорь, удерживает меня. Как и совесть. Якорь нужен, потому что на поверхности всякое дерьмо плавает. Поэтому самые достойные на глубинах.
ПРАВИЛО ТРЕХ «V»
Л.Д.: – Вы говорите, что учитесь у всех подряд. Чему вы можете научиться у человека, которого, допустим, видите в первый раз? Допустим, у меня, у Бэлы…
– Когда я с кем-то разговариваю, у меня тут же в голове появляется формула: любой человек, с которым ты разговариваешь, превосходит тебя в чем-то. Чему я у вас научился… Я несколько раз вас перебил. Я говорю себе: «Дай им сказать. Они тебя ни разу не перебили». Не только не перебить, но еще и подождать, не скажет ли человек еще что-нибудь, – это, я считаю, высшее качество.
Б.Б.: – В одном из своих интервью Вы сказали, что верите в высший разум и предопределение. Если бы обстоятельства сложились так, что Вы не поступили бы в «Корабелку» или не уехали из родного аула, как Вы думаете, кем бы Вы сейчас были?
– Я абсолютно верю, что судьба и предопределенность существуют. Часто думаю об этом. Если их нет, то такой подлец, как фюрер, мог бы эту вселенную к черту снести. А кем бы я стал?.. Может, стал бы психологом. Мне невероятно интересна психология любого человека. Я сказал вам, что мне нравится, когда люди исправляют ошибки, потому что я хочу участвовать в этой красоте. Для того чтобы понять их. Психология – это возможность пожить чуть-чуть твоей жизнью, чуть-чуть твоей. Это невероятная радость. Я пытаюсь понимать людей. А если я не хочу, то мне интересно, почему я не хочу. Если не это, мне близка дипломатическая линия. Для дипломатического консульства я читал несколько лекций на тему «Теория старта». Дипломатическая сторона, в которую ты вступаешь добровольно, но на тебя и от тебя сильного давления тоже нет.
Я считаю, во главе всего всегда стояли три «V»: вера, воля, выбор. Это и есть триада, и ни одно из них не может существовать без участия другого. Смысл в преодолении обстоятельств. Конечно, не всегда бывает так, что можно все преодолеть, но в этом есть кайф невероятный.
P.S. Под занавес интервью мы узнали, что Шамиль Алиев собирается в Хьюстон на научную конференцию кораблестроителей. Стоит ли говорить, что он в числе четырех российских корабелов, приглашенных в Америку?
