Детство мое прошло в доме по Батумской, 4, или, как его еще называли «дом за музеем». Двор там был закрытым, мне кажется, что я помню ворота. Двор делился на верхний и нижний. Нижний – там стоял наш дом, трехэтажный, 21-квартирный. Верхний был застроен частными домиками, и еще там были каменные двухэтажные сараи. Мне казалось тогда, что жители верхнего двора живут гораздо веселее, чем мы. У нас двор был заасфальтирован, а у них нет. Это, кстати, позволило в 1970 году во время землетрясения поставить на верхнем дворе палатки. А в обычное время там стояла машина «Победа» соседа А., который лежал под ней в свободное время.
В нашем сарае лежали литературные журналы, которые всю жизнь читал мой папа, старые стулья с соломенными сиденьями. У стульев были очень красивые блестящие гнутые спинки и ножки. Еще там были всякие деревянные обломки, то есть дрова для титана и пустые бутылки в ящиках. Сосед с верхнего двора Сережа Л. (не хочу называть фамилий) все время совершал набеги на наш сарай. Его интересовали бутылки, которые можно было продать. Мама говорила его бабушке: «Тетя Дуся, пусть Сережа зайдет в сарай и заберет все, что ему нужно, но не ломает замок». Но что это за приключение – зайти в сарай под чьим-то наблюдением и что-то вынести? Я Сережу очень понимала.
Жизнь у семьи Сережи была не как у всех моих тогдашних знакомых, родители там были пьющие. Кроме Сережи, там были еще дети, старший брат Жора, сестра Валя, брат Иван и сестра, ее имя сейчас не вспомню. Их маму я помню – Женя, худая женщина, с морщинами и накрашенными губами. Может, она и ее муж были на войне? Кстати, мне кажется, что у моего папы к этим людям было какое-то странное отношение. Сопереживающее.
Летом в нашем нижнем дворе всегда устраивали ремонты. То мои родители и наши соседи что-то ремонтировали в квартирах, то домоуправление устраивало глобальный ремонт – замену или чистку батарей, труб, побелку-покраску квартир. Помню, как наш сосед З. спрашивал у мамы, почему же рабочие к нему не приходят. Мама ответила: «А вы их кормите?» Он удивился: «А их надо кормить?» Мама развела руками, вспомнив молодого рабочего Валеру, который лопал пельмени у нее за спиной, не дожидаясь, пока позовут к столу. Маме было важно иметь хорошие отношения с теми, кто делал у нас ремонт. Она обычно узнавала про них разные интересные истории, которые потом пересказывала папе. Благодарила она всех одинаково – деньгами и спиртным: коньяком или водкой.
В тот раз ремонтировали что-то серьезное и рабочие лазили на чердак. Было их трое, все между собой родственники, по крайней мере двое – отец и сын. Невысокие, худощавые. Для полноты картины уточняю, что они были непьющие, по национальности таты.
Как-то, как потом рассказывали наши соседки, Жора Л. уличил сестру Валю во флирте с самым молодым рабочим и решил призвать «обидчика» к ответу. Нетрезвый Жора встал рядом с лестницей, ведущей на чердак. В руках у Жоры был гаечный ключ. Он призывал врагов (т.е. рабочих), которые в это время были на чердаке, криком: «Жидовня, выходи по одному!» И самое смешное в этой ужасной сцене – что они выходили, т.е. вылезали из этого люка, именно по одному. И ему было очень удобно стучать этим своим ключом каждому по голове.
И вся эта окровавленная компания спустилась к нам на первый этаж смывать кровь в ванной. Мама кинулась увещевать Жору: «Ну, как же ты мог?» В это время приехала милиция. Я помню: захожу во двор, Жору забирают милицейские люди. А наверху (это начало верхнего двора, рядом с сараями) стоит соседка Зина и кричит что-то обличающее Жору, как будто боится, что его пожалеют и оставят, не заберут. Зина была смуглой, красивой молодой женщиной, но редко появлялась во дворе днем. Она и ее подруга Нина были проститутками, самыми настоящими. Обычно они договаривались с солдатами (военкомат-то у нас под боком) о встрече прямо под балконом моего дедушки.
У Зины был ребенок, вечная обида на жизнь, и мать, тоже смуглая, с очень приятным, но каким-то мятым лицом. Мать Зины – то ли иранка, то ли азербайджанка по-русски не знала, поэтому посидеть с соседками на лавочке не выходила. Это лишало соседок удовольствия лицемерно посочувствовать ей и поговорить на тему сомнительного рода занятий дочери. А сама мать к этим занятиям относилась с абсолютным безразличием.
Впрочем, и со стороны соседей никакого особого осуждения Зины и Нины не было. И мы, дети, относились к этому просто. Как к еще одной стороне жизни. Не «хорошей», не «плохой», просто другой. И нас, во всяком случае девочек, гораздо больше интересовало, кто все-таки самый красивый мальчик во дворе Сережа Оленеченко (они жили в 3 подъезде) или Камиль. Камиль, с его голубыми глазами, был похож на актера французского кино.
Дети нашего двора учились в разных школах. В 1-й, во 2-й, в 3-й и в 13-й. Про 3-ю все знали, что она находится «на горке», рядом с тюрьмой и отчасти поэтому она считалась, как сейчас бы сказали, не совсем «престижной». А между оставшимися тремя школами шло постоянное соперничество. Но я-то знала, какая школа лучшая.
Когда я думаю о своей школе, перед глазами не нынешнее застроенное пространство на углу Ленина-Дахадаева, а наш школьный двор за старым школьным забором в крупную клетку по диагонали и по этому двору гоняют мяч мои одноклассники. За 10 лет я прошла почти все классные комнаты нашей школы. И изучила разные парты, на которых история отложилась слоями краски.
Помню парту в физическом кабинете, где стройными столбиками был записан Есенин, стих из «Москвы кабацкой». На другой парте, в нашем 10-м классе, были тексты песен на английском Демиса Руссоса. Он тогда был очень популярен.
Хотя просто глупостей было написано гораздо больше.
У нас очень красивая школа была. Понимаю это сейчас, когда не могу вспомнить других таких зданий, с такой красивой плиткой внутри, с такой широкой лестницей, перилами, пролетами. Такого портрета Уллубия Буйнакского тоже не помню. Портрет был большой. Уллубий Буйнакский был красивый.
Помню, как забегала в гости к Лене Абрамовой, она жила в частном доме прямо напротив школы, на Ленина, только бульвар и две дороги перейти. Это место многие помнят, там очень долго был фотосалон, за стеклом стояли фото детей и девушек, мужчин было мало, но встречались колоритные лица. Кстати, когда в нашей 1-й музшколе нам стало не хватать места, уроки музлитературы проходили в частном доме на Ленина. Рядом с той же «Фотографией», но с другой стороны. В доме этом прямо на стенах были нарисованы «акварели», не знаю, что за техника, но это были как будто картины, какие-то пейзажи, больше морские. Только еще в одном месте я видела подобное. В квартире художника Муэтдина Джемала на Буйнакского. В комнате его старшей дочери Ляли (так ее называли все знакомые и родные) на стене была нарисована изящная женская головка.
В 9-10-м классах я стала как-то замечать то, что раньше было просто обычной жизнью вокруг. Думаю, что многие помнят абрикосовое дерево на бульваре, напротив бывшего музучилища. Потом его спилили. Почему-то именно его жалко. Весной оно очень красиво цвело, росло не прямо, а склонившись, как над водой. Какие-то мелочи делали жизнь удивительной. Чисто вымытые окна в классе, например. Они были большими и когда их открывали, в класс будто врывалось дыхание города, его звуки и запахи. И главным среди них был неизменный запах моря. Я не знаю, как его описать, как рассказать, насколько он становится незаметным и привычным, если помнишь его с рождения и как тоскуешь по нему в других городах.
Редакция просит тех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились семейные фотоархивы, звонить по номеру: 8-988-291-59-82 или писать на электронную почту: pressa2mi@mail.ru или mk.ksana@mail.ru.
